Ледяная принцесса - Камилла Лэкберг

Наконец он мог зажить такой жизнью, какой хотел.

Он долго это планировал — несколько лет. Возрастные болячки беспокоили все больше с каждым годом, но еще сильнее росло раздражение от жизни со Свеа. Эйлерт считал, что заслуживал лучшего. По Интернету он нашел маленький пансионат в крошечной деревушке на побережье Испании, чуть дальше от пляжей и привычных туристских маршрутов, чем остальные, с приемлемой поэтому ценой. Он послал имейл и получил ответ, что он может жить там круглый год, если захочет, и в этом случае владелица пансионата сделает ему еще скидку. Много времени ушло на то, чтобы собрать деньги под неусыпным оком Свеа, которая следила за всеми его делами и поступками. Он подсчитал, что денег ему хватит примерно года на два, если жить экономно, а потом он, наверное, что-нибудь придумает. Сейчас ничто не могло повлиять на его решение.

В первый раз за пятьдесят лет он чувствовал себя свободным и от радости немного прибавил газу. Он собирался оставить машину на долговременной стоянке, потом Свеа узнает, где машина, хотя не то чтобы это играло какую-то роль. У нее никогда не было водительских прав, и она использовала Эйлерта как бесплатного шофера, если ей приходилось ехать куда-нибудь. Единственное, что немного тяготило его совесть, — так это мысль о детях. Но с другой стороны, они всегда были больше детьми Свеа, чем его детьми, и, к огорчению Эйлерта, выросли такими же мелочными и ограниченными, как их мать, в чем, безусловно, он видел и свою вину. Эйлерт работал целыми днями и находил для себя всевозможные предлоги, чтобы как можно реже бывать дома. Но он решил для себя все же послать им открытку из Ландветтера и написать, что уехал по собственной воле и что им не стоит беспокоиться. Он совсем не хотел, чтобы полиция объявила его в международный розыск. На дороге было темно и пусто. Эйлерт ехал в темноте, не включая радио, — он наслаждался тишиной. Жизнь начиналась.

— Мне трудно это понять — Вера убила Александру за то, что та хотела рассказать, как ее и Андерса изнасиловали двадцать пять лет назад. — Эрика задумчиво крутила бокал с вином.

— Не надо недооценивать то, что в маленьких местечках нельзя высовываться. Если бы эта история вышла наружу, то у людей появилась бы новая причина тыкать пальцем. Поэтому я не верю, что она сделала это ради Андерса. Может быть, она и права насчет того, что он совсем не хотел предавать огласке случившееся с ними, но я считаю, что в первую очередь она это сделала для себя. Она не могла смириться с мыслью, что люди будут шептаться у нее за спиной, когда узнают не только о том, что Андерс был изнасилован в детстве, но и о том, что она ничего не сделала и, вместо того чтобы помочь ему, умолчала обо всем. Это был ее мгновенный порыв — убить Александру, поняв, что та не изменит своего решения. Она поддалась этому импульсу, а потом действовала методично и хладнокровно.

— А как она это приняла? То, что ее осудят, хочу я сказать.

— Она удивительно спокойна. Думаю, она почувствовала огромное облегчение, когда мы рассказали ей, что Андерс не был отцом ребенка, и, следовательно, она не убивала своего неродившегося внука. А после этого ей, похоже, стало совершенно безразлично, что с ней происходит. Да и почему должно быть иначе? Ее сын мертв, у нее нет никаких друзей, нет личной жизни — все закончено, и ей нечего больше терять, разве что свою свободу. А насколько я понимаю, сейчас свобода мало что значит для нее.

Они сидели в доме Патрика и пили вино после того, как поужинали вместе. Эрика наслаждалась тишиной и покоем. Ей очень нравилось, что у нее дома Анна и дети, но иногда дом превращался в настоящий бедлам, как, например, сегодня. Патрик целый день был занят допросом; закончив, он заехал за Эрикой. Она взяла кое-какие вещи, и теперь они сидели, обнявшись, на диване, как давние супруги, прожившие вместе много лет.

Эрика закрыла глаза. Эта минута была чудесной и одновременно пугающей. Все складывалось замечательно, но в то же время она не могла не думать, что, может быть, это скоро кончится. Что, если ей придется возвращаться домой в Стокгольм? Она не хотела об этом думать. Они с Анной избегали говорить о доме уже несколько дней, как бы по молчаливому согласию отложив обсуждение этого вопроса. Эрика считала, что сейчас Анна совершенно не способна принимать решения, и поэтому оставила все на потом.

Сегодня вечером она не хотела думать о будущем. Лучше не ломать голову над тем, что будет завтра, а наслаждаться минутой и получать как можно больше удовольствия от того, что есть. Она заставила себя выкинуть из головы грустные мысли.

— Я разговаривала сегодня с издательством насчет книги об Алекс.

— Не может быть! Что они сказали?

Эрике стало приятно, когда увидела искренний интерес в глазах Патрика.

— Они считают, что мысль просто блестящая, и хотят, чтобы я прислала им рукопись как можно скорее. Но я по-прежнему должна дописать книгу о Сельме: мне дали отсрочку на месяц, так что я обещала закончить к сентябрю. Я думаю, что справлюсь и параллельно напишу обе книги — по крайней мере, до сих пор у меня это получалось.

— А что думают в издательстве насчет юридической стороны вопроса? Наверное, это рискованно: ведь семья Алекс может предъявить тебе иск?

— Закон о свободе печати вполне ясен. У меня есть право об этом писать, даже без их согласия, но я, понятное дело, надеюсь, что они согласятся, если я только им все объясню и расскажу, как у меня появилась мысль об этой книге. Я совершенно не пытаюсь выдать что-нибудь сенсационное, а пишу о том, что случилось на самом деле, и о том, какой в действительности была Алекс.

— А книжный рынок? Как они считают, будет ли интерес к книге такого плана?

Глаза Патрика светились, и Эрика радовалась его энтузиазму в отношении ее дел. Он знал, как много для нее значила эта книга и все, что с ней связано.

— Мы все уверены, что интерес будет. В США романы true crime[29] идут нарасхват. Самая известная писательница этого жанра — Анн Руле, ее книги продаются миллионными тиражами. А для Швеции это все довольно ново. Есть несколько книг подобного направления: например, та, что вышла пару лет назад, помнишь, где рассказывалось о враче и вскрытии, — но именно такой, как моя, еще не было. Как и Анн Руле, я хочу уделить большое внимание расследованию — голые факты, беседы со всеми участниками — и написать книгу о том, что случилось, настолько правдивую, насколько только можно.

— Ты считаешь, что семья Алекс согласится?

— Я не знаю. — Эрика накрутила прядь волос на палец. — Я действительно не знаю, но в любом случае спрошу, и если они не согласятся, то попробую как-нибудь это обойти. Мне очень помогло то, что они мне так много рассказали; сейчас я, конечно, немного побаиваюсь разговора с ними, но так или иначе я должна это сделать. Если книга будет хорошо продаваться, то, возможно, я продолжу писать об интересных расследованиях, так что мне к этому надо привыкать. И еще одна вещь: я думаю, что у людей есть потребность быть выслушанными, потребность рассказать кому-то свою историю — и у тех, и у других, и у жертв, и у преступников.

— Другими словами, ты хочешь сказать, что собираешься поговорить с Верой?

— Да, конечно. Я не имею ни малейшего понятия, согласится она или нет, но в любом случае попробую. Может быть, она захочет рассказать, может быть, нет. Но я не буду ее принуждать.

Эрика пожала плечами с деланным безразличием, но она знала, что книга очень много потеряет, если Вера не согласится. То, что она до сих пор написала, представляло собой скорее скелет, основу книги, а дальше ей надо было упорно работать и наращивать плоть на этих костях.

— А ты как?

Она немного развернулась на диване и положила ноги на колени Патрику, который понял намек и послушно начал массировать ее ступни.

— Как у тебя прошел день? Ты теперь герой в участке?

Судя по тяжелому вздоху Патрика, дело обстояло несколько иначе.

— Мелльберг не был бы Мелльбергом, если бы не присвоил всю славу себе. Он летал, как бумеранг, между комнатой для допросов и журналистами. Общаясь с прессой, каждую фразу Мелльберг начинал с местоимения, и ты, наверное, не очень удивишься, если я скажу, что это было местоимение «я». И для меня стало бы большим сюрпризом, если бы он хоть раз упомянул мое имя. Но какая разница, чье имя появится в газете? Я вчера арестовал убийцу, и мне этого вполне достаточно.

— Просто поразительно. Какое благородство. — Эрика игриво стукнула Патрика по плечу. — Признайся, ты бы, наверное, хотел стоять перед микрофоном на большой пресс-конференции, выпятив грудь колесом, и рассказывать, как гениально ухитрился вычислить убийцу.

— Не-а, с меня было бы достаточно небольшого упоминания обо мне в местной газете. Но сейчас все так, как оно есть. Мелльберг собирается присвоить себе всю честь и славу, и с этим, хоть на уши встань, ничего не поделаешь.