В шесть тридцать по токийскому времени - Эд. Арбенов

Упрямо, с обреченностью какой-то ответил, и эта обреченность передалась Кате. Она взяла его под руку и заслонила себя и его зонтом. Не только от дождя, от всего…

— Как ты оказалась в Сахаляне? — спросил Поярков, когда они миновали японское консульство и впереди засветлели огни набережной.

— Меня перевел сюда Комуцубара.

— Только тебя?

— Многих. Здесь горячее место теперь.

— Многих — все равно что никого. Главное, ты здесь. Это удача, что ли? Или рок?

— Не знаю…

Они вышли к берегу. Тут было пустынно и еще более неуютно, чем на Ин-Юан-лу. Ветер, знобкий северный ветер разгуливал по набережной и сыпал тучи мелких колючих брызг.

Человек Янагиты побоялся ветра и укрылся в подъезде золотопромышленной компании. А Катя и Поярков пересекли набережную и сели на скамейке под голой мокрой осиной.

— Бедный капитан Сигэки! — пожалела следящего Катя. — Досталось же ему задание нынче.

— Да, не позавидуешь, — оглянулся на темный подъезд Поярков.

— Ушел бы, глупый, — поежилась Катя, будто вместе с Сигэки мокла под дождем.

— Уйдет, — заверил Поярков.

— Вместе с вами.

— Что ж, тогда ему долго придется мокнуть.

— Вы не собираетесь возвращаться в гостиницу? — с наивной простотой спросила Катя.

— Я не собираюсь отпускать тебя.

— А если я умру здесь от холода и дождя?

— Не умрешь. У Амура тебе не суждено умереть… Рядом наш берег. — Он посмотрел в темноту, где шумно катилась под ветром волна: — Видишь?

Катя улыбнулась, догадываясь, о чем он говорит:

— Чувствую…

— Хорошо, что ты теперь близко к Амуру. Днем наш берег как на ладони.

— Больно…

— Почему же?

— Близко слишком. Зовет вроде… Так бы и пошла, кажется, по Амуру…

— Пойди!

— А кто здесь останется? Кто вас оберегать будет?

Он недоуменно скосил глаза в ее сторону. Ему почудился какой-то намек.

— Меня побережет вот тот капитан Сигэки.

— Если бы вас мог сберечь капитан Сигэки, то не понадобилась бы я…

— Ты?! — Это был уже не намек. Что-то важное открывала Катя. — Между прочим, откуда ты узнала о моем приезде в Сахалян?

— Оттуда, откуда и вы…

— Постой, постой… Тут что-то непонятное. Я узнал о своей командировке от нескольких лиц.

Катя засмеялась:

— Не от нескольких, а от одного лица.

Он напугался. И было от чего напугаться. Здесь знали, выходит, все, что творилось на левом берегу.

— Меня вызвал Комуцубара… — повел Катю в сторону от тайны Поярков.

— Вызвал, но не послал.

— Перестань! Это не так уж смешно.

— Конечно, не смешно. Все очень серьезно, главное, рискованно. Товарищ Семен это учитывал…

Он отшатнулся от Кати. Раскрыт! Полностью раскрыт!

— Какой Семен?

Катя положила руку на плечо Пояркова и, как когда-то, тронула кончики его волнистых волос:

— Товарищ Семен поручил мне и поберечь вас, Борис Владимирович.

— Так ты?!

Она вздохнула облегченно:

— Я…

Он обнял ее и стал целовать. Целовать от радости, от счастья, которое охватило его. Рухнула какая-то преграда, высокая, непроходимая, страшная. Рухнула вдруг. И все стало светло, хорошо, неповторимо хорошо.

— Люба… Люба…

Утром Янагита потребовал от Пояркова расписку на пятнадцать тысяч долларов.

Это было утверждение кандидатуры Корреспондента и согласие на оплату информации. Только почему пятнадцать тысяч? Разговор шел о десяти. Или второй отдел приплюсовал сюда вознаграждение за рану, полученную Сунгарийцем при переходе границы?

Янагита ничего не объяснил. Он вообще произнес всего три слова:

— Деньги получите в Благовещенске

Надо было еще проститься с Катей. Не повидав ее, он не мог уехать. Теперь не мог.

Они как бы случайно встретились на почте. Катя писала кому-то письмо, пристроившись на краю длинного, с перегородками стола. Поярков вошел, взял в окошке бланк телеграммы и. отыскивая место, где бы можно было набросать небольшой текст делового сообщения Дальгосторгу, увидел свободный стул рядом с «незнакомой» женщиной. Конечно, он воспользовался им. Сел и принялся сочинять телеграмму.

Катя еще утром составила свое письмо и теперь ждала момента, чтобы передать послание адресату. Когда Поярков оказался рядом, она сдвинула листок вправо и дала соседу возможность прочесть первую строчку. Собственно, все письмо состояло из одной строчки, другие только предполагались, и для них было оставлено место — целая страница.

«Ни о чем не тревожься. Он (читай Янагита) лишь пугает. Это тактика».

Поярков прочел и вписал ответ:

«Догадался. О нем не надо. О себе…»

Она:

«Что о себе?»

Он:

«Все!»

Потом заговорили торопливо, перебивая друг друга. На листке, конечно.

«Грустно…»

«Мне — тоже. Думай о будущем!»

«Боюсь».

«Не смей! Ты ведь сильная».

«Люблю, потому страшно… Я не одна теперь».

«Обо мне не беспокойся. Береги себя. Всегда. Каждую минуту».

«Боже мой, если бы я знала, что будет так трудно!»

«Нам всегда трудно»

«Тебе легко. Ты через час будешь дома. А я?»

«И ты… Только немножко позже».

«Кажется, это последняя минута…»

«Их будет много-много».

«Где?»

«Там. На нашем берегу…»

Она покачала головой.

«Скажи что-нибудь! Хочу слышать твой голос».

Он прошептал:

— Люба…

Она положила руку на его ладонь и пожала ее.

— Прощай!

— Не смей так!

— Все-таки прощай. Возьми этот листок на память

— Не могу…

— Тогда брось в Амур.

Он встал. Лицо его было бледным. Ужасно бледным, и губы дрожали.

Катя поняла, что он уходит, что время истекло. Их время. А казалось, что его так много. Вечность.

— Ах, да… Прочти это. Потом.

Она открыла сумочку, достала сложенный вчетверо, а может, и больше листочек, отдала его Пояркову:

— Только уничтожь! Обязательно уничтожь…

Несколько печальных слов о Веселом Фыне

В каюте он развернул листок.

«В. Ф. повесился у себя в фанзе. Говорят, он работал на китайцев. Может быть!»

На робком огне зажигалки клочок горел долго. Очень долго. Поярков успел подумать о судьбе разведчика, которому уготован печальный конец за каждым поворотом. Он знает об этом и все же идет. Сворачивает и снова идет. И иногда, лишь иногда доходит до цели.

Еще подумалось о японце, который сказал в фанзе Веселого Фына: «Я предпочитаю расстреливать тех, кто проявляет к нам недружелюбие…»