Дом на Баумановской - Юлия Викторовна Лист

Только бежать. У Коли оставалась веревка за занавесками в гостиной.

Зайдя в подъезд Колиного дома, она поднялась прежде на третий этаж и оставила свой саквояж у матери Мишки, сам Михэли был на работе. К Коле спускалась крадучись. Сердце стучало, как тысяча маленьких наковален, будто работал целый полк гномов-кузнецов. Майка оправила сарафан, убрала за уши свои короткие волосы, которые забыла расчесать, и постучалась. Если прокурор-убийца еще не ушел, то она прикинется представителем учкома, скажет, что пришла проверить, делает ли Коля дома уроки. Но никто не вышел, никто не ответил, и за дверью не раздавалось никаких звуков жизни.

Убедившись, что прокурор, скорее всего, убрался на свою службу, Майка достала из кармашка готовую записку, в которой изложила весь план побега, просунула ее под дверь и уселась на полу ждать.

Конечно, Коля мог опять завалиться спать, как медведь в берлоге, ему другого ничего не оставалось. Если нет и куска хлеба, лучше спать, Майка знала это по своему опыту. Когда в ее деревню близ Белозерска вслед за революцией пришел повальный голод, она, бывало, проводила во сне недели, вставала только раз в день – глотнуть горького варева из корнеплодов, которые стряпала ее опекунша-знахарка.

Майка просидела час, полтора, потом поднялась к матери Мишки, рассказала ей все вчерашнее приключение и поведала о новом плане. Тетя Бела качала головой и охала, а потом напоила ее молоком. Оставшаяся без завтрака Майка с удовольствием принялась за него, но, выпив половину, вспомнила про голодного друга, ей стало стыдно, и она отставила стакан в сторону.

Каждый час она ходила проверять, не выставил ли свой ответ Коля, стучала, звала, собрав ладони рупором и прижав их к двери. И только к середине дня из-под двери скользнула свернутая вчетверо записка. Под ее текстом было нацарапано всего одно слово: «Давай!»

Забрав саквояж, она понеслась вниз, под окна Коли. Тот стоял на подоконнике и уже просовывал во фрамугу веревку из простыней.

Майка посмотрела вправо, влево – улица была пуста, опять сложила ладони рупором и прокричала:

– Привяжи конец к ножке вашего обеденного стола. Только крепко!

Коля исчез, вскоре вернулся.

– А теперь надо открыть все окно. Ты же не полезешь через эту форточку.

Коля замер, не понимая, чего от него хотят. Потом медленно сполз с подоконника и стал дергать створки. К зиме щели уже были законопачены ватой и заклеены полосками белой бумаги, смоченной клейстером, пришлось повозиться и пошуметь.

Вдруг из-подворотни вышла баба Дося. Майка успела сделать знак Коле, чтобы он успел скрыться.

– А ну марш отседова, – замахнулась на нее дворничиха метлой. Майка подхватила саквояж и дернула в сторону церкви. Сев на камень, издали наблюдала, как баба Дося долго и кропотливо мела улицу.

Вернуться смогла, только когда та исчезла во внутреннем дворике. Тем временем Коля уже справился со створками, сбросил веревку, подергал – вроде крепко. Казалось, оставалось всего ничего, вжик – и аэропланом вниз. Но Коля сел верхом на подоконнике и не мог себя заставить перебросить вторую ногу. Он сидел, как всадник на лошади, минут десять, сжимая пальцами глаза, откидываясь затылком назад к косяку.

– Я не могу, у меня сильно кружится голова! – крикнул он вниз. – Я сразу упаду.

– Не упадешь. Крепко держись руками за веревку и начинай отталкиваться ногами.

– Легко сказать! У меня все силы ушли на окно. Я не могу, пальцы как студень.

– Соберись! Тут два этажа всего. Ты сможешь!

– Двух этажей достаточно, чтобы сломать шею.

– Не говори так, а то накаркаешь.

– Я никогда прежде ничего такого не делал. Я не знаю, как… как мне… куда наступить?

– Давай я залезу, – Майка отставила к стене сумку. – И покажу как. Подожди, я сейчас.

Схватившись за веревку, конец которой петлей лежал на тротуаре, она поставила одну ногу на стену. Отталкиваясь, быстро и хватко перемещая руки, она взлетела наверх и оседлала подоконник.

Только сейчас, при прямых дневных лучах солнца, Майка заметила, какой болезненный вид был у Коли. Под опухшими глазами легли синие тени, потрескавшиеся губы кровоточили, проходившие синяки расплылись желто-зелеными бесформенными пятнами, мешаясь со свежими кровоподтеками, спутанные волосы падали на глаза, его рыжий свитер был растянут, в одном месте порван и нехорошо пах. Но самое ужасное – у него почему-то тряслись руки.

Майка вздохнула, нахмурилась, но не подала виду, что беспокоится.

– Ты справишься, понял? – сказала она строго и убедительно. – Тут невысоко. Главное, не разжимать пальцы, только чуть-чуть, чтобы веревка меж ними скользила, и останавливаться на узлах. А ноги твои всегда будут шагать по стене. И вниз не смотри. Это железное правило всех верхолазов.

Она показала, как взяться за веревку, как ступать и отталкиваться ногами, и плавно заскользила вниз. Он провожал ее тревожным взглядом, смотрел, затаив дыхание, боясь пошевелиться. Удаляясь, Майка загляделась на его перепуганное лицо с воздетыми бровями, и так стиснуло что-то в животе от жалости, что вдруг навернулись слезы…

Глава 21,

в которой математика спасает жизнь музыканту

Лёня Соколов присмирел только к утру. Едва забрезжил рассвет, Грених вызвал карету «Скорой помощи». Свидетеля нужно было скорее доставить в следчасть, пока он еще мог говорить. Сердце его било с перебоями, то и дело норовя остановиться. Прибывший дежурный врач сурово оглядел больного, послушал его, глянул на пустые пакетики из-под рвотного и велел санитарам нести носилки.

– Отвезу в больницу, – отрезал он, выслушав Грениха. – Я вам не таксомотор.

– Я вас понимаю, но и вы меня поймите, – вежливо объяснял Константин Федорович. – Если вы его отвезете в больницу, он выживет, но говорить сможет не скоро. Уйдет время, преступник будет упущен, и, возможно, погибнут еще люди.

– Так везли бы на извозчике.

– Нет, он дороги не вынесет, уже чуть не умер раз. А у вас есть камфора на случай, если сердце начнет отказывать. Это же медный купорос, сами понимаете, как он действует. Я бы его убил этой дорогой. Мне нужно доставить его живым.

Пожевав губы, дежурный доктор согласился.

Карета «Скорой помощи» влетела в Столешников переулок, Фролов уже был на службе. Для допроса свидетеля Грених попросил позвать весь отдел следственной части: всех следователей, секретарей, делопроизводителей, даже поломойку. Пока Фролов собирал аудиторию, Константин Федорович сделал короткое внушение Лёне, чтобы тот не боялся говорить правду, потому что его слова многое значат для спасения семьи невесты, его показания помогут посадить за решетку злостного нарушителя закона. Рядом стоял дежурный врач с готовым шприцем, наполненным камфорой.

Рассказ горе-жениха, который двумя неделями