Рождение бабушки. Когда дочка становится мамой - Анат Гарари

«И еще как», – мысленно соглашается с ней Элла.

В комнате напряженная тишина.

– Это же пожизненное заключение с трудовой повинностью, готовьтесь! – слегка улыбается Рут. – Впрочем, к этому невозможно подготовиться! Смешно, что все так готовятся к родам, которые длятся всего лишь несколько часов, и абсолютно не готовятся к тому, что будет затем. Я сужу по себе. Все озабочены беременностью и родами, а мне даже их проблемы не представляются проблемами. Подумаешь, сохранение беременности – ну так полежала полгода в кровати! Родила? Все, кончили! А тут – ребенок, он же на твоей ответственности на всю жизнь, навсегда!

– Я тоже отлично помню самое начало, – смеясь, подхватывает Това. – Я как раз не страдала, даже наоборот, с удовольствием ухаживала за малышами. Я вся погрузилась в мое материнство, ничего другого для меня просто не существовало. Единственное, что мне мешало, – это то, что теперь каждое мое действие должно было быть продумано до мелочей. Особенно остро это чувствуешь с первым ребенком, когда ты вдруг осознаешь, что появился кто-то, кто полностью зависит от тебя и о ком ты обязана беспрерывно заботиться.

– Да, так все и начинается, – согласно кивает Маргалит. – С появлением ребенка вдруг вся эта масса забот сваливается на тебя одну, и у тебя нет выхода – ты немедленно берешься за дело. Нет никого другого, кто может это сделать вместо тебя: это твой ребенок, и ему нужна его мама.

– Ну не знаю, а, по-моему, не все так страшно, – говорит Анна, – я помню, какой я была счастливой оттого, что я мама таких сладких малышей, что мне очень повезло в том, что они мои, а не кого-то другого. Кроме того, это меня еще больше сблизило с их отцами, с каждым из них я чувствовала, что наш ребенок – плод большой любви.

В комнате вновь тишина, добрая и успокаивающая. Паузу нарушает Анна:

– Мики, а можно узнать, что вы написали в записке?

Мики разворачивает уже заново сложенный листочек:

– Для меня берменность Виолетты – это… что-то, что я хотела бы сделать сама, но тогда, в молодости, – с усмешкой читает она.

Нири, озадаченная несоответствием содержания записки и тона, с которым она была прочитана, обращается к Мики:

– Я не поняла, почему вы смеетесь. Что изменилось с тех пор?

– Да нет, наоборот: это и есть та самая поправка, о которой я уже говорила. Есть поступки, о которых я сожалею, и сегодня стараюсь вести себя иначе, не повторяя своих ошибок.

К ней возвращается ее обычное серьезное, сосредоточенное выражение.

– Я хочу вам сказать, что даже если вам кажется, что я не переношу никакой критики, на самом деле я все знаю: и хорошее, и плохое! Я все вижу, мне просто тяжело обсуждать это с другими. Конечно, легко сказать, я исправлюсь, я-то свой характер знаю… Но ради внука я постараюсь, он того стоит! – она улыбается, гордая и уверенная в себе.

Рут обращается к Мики, как всегда мягко и ненавязчиво:

– Я вижу в этой записке намек на то, что пришло время отделить вашу жизнь от жизни Виолетты. Это ее время выбирать свой жизненный маршрут, решать, какой матерью она хочет быть, и, конечно, ошибаться. Вы же можете исправлять свои ошибки по отношению к ней как мама или по отношению к внуку как бабушка, но не по отношению к ребенку как его мать. Мики слушает Рут, скрестив руки на груди, и не пытается спорить. Элла отмечает про себя, как неожиданно для нее сблизились эти две такие разные по своему складу женщины. Анна вздыхает, нервно потирая руки:

– Что касается меня, то я уверена, что если бы я и попыталась что-либо изменить, то Наама не обратила бы на это внимания и очень быстро нашла бы что-нибудь другое, к чему можно придраться.

– Что, к примеру, вам бы хотелось изменить? – спрашивает ее Нири.

– Ну, не знаю, – Анна усаживается поудобней, положив ногу на ногу. – Возможно, различные привычки, от которых я никак не могу избавиться, которые унаследовала от моих родителей; выражения, которые так ненавидела в детстве, а теперь сама же их и повторяю.

– А можно поконкретней? – настаивает Нири.

Анна слегка задумывается и продолжает:

– Я была хорошей ученицей, хоть и не отличницей. При этом моей маме было очень важно избавить меня от каких-либо иллюзий. Она не раз говорила мне: «Ты неглупая девочка, и у тебя есть потенциал, но до определенного уровня, и, по-моему, этого вполне достаточно». Я не сомневаюсь, что она хотела мне добра, что она всего лишь пыталась избавить меня от излишних переживаний, в то время, как я… Но сегодня, когда я это вспоминаю, мне кажется, что я неосознанно веду себя так же по отношению к моей дочке.

– Чего вам не хватало в то время как ребенку? – осторожно спрашивает Нири.

Элла вновь поражается, с какой деликатностью Нири обращается к каждой из них, предлагая свою помощь. «Вот и мне она помогла, – думает Элла. – позволила мне уйти, но при этом оставила возможность вернуться».

Она мысленно возвращается к разговору между ними на прошлой неделе, когда Нири позвонила узнать, придет ли она на последнюю встречу.

– Мы все будем рады вас видеть, рассказать о том, что произошло в группе, и узнать, что слышно у вас, – уговаривала ее Нири, хотя в этом не было нужды: она и так собиралась прийти.

– Вы очень нам помогли, – продолжила Нири, чем вызвала ее удивление.

– Я? Меня же не было, я ведь ушла.

– Вы нам доверились и откровенно поделились своими переживаниями. Глядя на вас, и другие не побоялись признаться в своих самых сокровенных страхах и сомнениях и тем самым их преодолеть. Если вы вернетесь, это будет нашей общей победой – победой над страхом. А также доказательством того, что не всегда в наших отношениях есть победители и побежденные, иногда обе стороны платят дорого, но и выигрывают от этого тоже на равных.

Элла в который раз возвращается к тому, как ей повезло, что она оказалась в этой группе, и как хорошо, что она вовремя ее покинула. И вернулась.

Голос Анны нарушает ее мысли:

– Чего мне не хватало? – повторяет она за Нири. – Я долго надеялась наконец-то услышать от нее, что я по-настоящему способная. Вот чего я ждала. Но услышала это гораздо позже и даже тогда была поражена, так это было неожиданно! В то время она уже больше зависела от меня, чем я от нее. Моя мама была учительницей литературы. И вот, помню, я принесла ей стихотворение. Мне было лет десять – двенадцать. Она никогда не проверяла мои домашние задания, было абсолютно ясно, что я их и так выполняю. Кстати, с моими детьми было то же самое. Я и в самом деле во многом походила на мою маму. И вот однажды, я подошла к ней, желая прочесть стихотворение, которое только что выучила наизусть. Я встала напротив нее и начала читать. Она прервала меня на полуслове, сказав, что так не читают, и начала декламировать сама. Естественно, я жутко обиделась. С тех пор я редко себя хвалю, а перед ней – никогда! Когда она была в доме престарелых уже в состоянии… у нее уже был полный провал памяти, единственное, что она еще знала или помнила, были стихи. Я читала ей строфу, и она заканчивала предложение. И это все… Она практически не выражала своих чувств и не комментировала услышанное. Как вдруг однажды, когда я закончила ей читать очередное стихотворение, она сказала: «Ты замечательно читаешь».

Анна прерывает свой рассказ, по ее лицу текут слезы. Рут кладет ей руку на плечо, Анна отрывает взгляд от пола и продолжает:

– Она опоздала на тридцать с лишним лет, – она вытирает глаза. – Вот так. Я надеюсь, что мне не потребуется столько лет, чтобы сказать дочке… Да, я думаю, что я часто говорю ей вещи, которые мне… никогда никто не говорил.

– Все мы что-то исправляем, – обращается к ней Мики.

Анна глубоко вздыхает, пытаясь успокоиться.

Нири выдерживает небольшую паузу, прежде чем замечает:

– Я вижу, как тяжело вам дался этот рассказ. И вообще мне кажется, вы сегодня как-то особенно взволнованы.

– Мне всегда тяжело расставаться, – отвечает ей Анна, пожимая плечами, как бы прося прощения. – При всей моей занятости, при том, что я беспрерывно что-то планирую, я терпеть не могу прощаться. Мне всегда очень грустно, как будто я что-то теряю. Ничего, как только я начну новое дело, я вновь увлекусь и забуду обо всем. Но в минуты, когда опускается занавес, меня всегда душат слезы.

– Пока опускается занавес, как вы выразились, есть что-то, что вы хотели бы добавить, спросить, рассказать? – предлагает Нири.

– Да нет, не думаю, – отвечает Анна уже вполне спокойным голосом, хотя предательские красные пятна еще по-прежнему покрывают ее лицо и шею.

– Я хотела бы сказать Мики, что просто преклоняюсь перед ее прямотой и откровенностью. Ею, по-моему, проделана огромная работа, и это несмотря на то, что она ухитрилась пару раз ну просто вывести меня из себя. Маргалит чуть-ли не довела меня до слез, ну и Элла, конечно, Элла! Я безумно рада вновь видеть вас здесь и желаю вам больше не забывать о себе и тогда, возможно, и с Эйнав все наладится. Что касается Орны, я надеюсь, вы не поверили, что я и в самом деле сержусь на вас за то, что вы не станете директором библиотеки, – смеется Анна, и Орна улыбается ей в ответ.