Рождение бабушки. Когда дочка становится мамой - Анат Гарари

Нири смотрит на нее с нескрываем одобрением:

– Я слушаю вас с огромным удовольствием. Несомненно, вы нашли решение, которое удовлетворит всех. Я вижу, вы прислушались к совету Клодин, которая охарактеризовала ваш подход к жизни как «все или ничего». Что же касается ваших отношений с Яэль и Широй, вы поняли свои ошибки и решились их исправить, воспользовавшись переменами, которые произошли у вас в семье. Теперь вы будете действовать иначе.

«Какое счастье, что все еще можно исправить, – думает про себя Элла. – Даже когда кажется, что все погрузилось в полную темноту, и не осталось ни одного мало-мальски осве щенного уголка, надо попытаться уловить тот тоненький лучик, который своим желтоватым светом высветлит сохранившиеся крупинки хорошего, и с осторожностью собрать их, будто это рассыпавшиеся хрустальные бусинки».

Орна, слушавшая Нири с большим вниманием, замечает еле слышно:

– Удивительно, я об этом совершенно не думала! Я действительно стараюсь быть несколько иной мамой, да и не такой всемогущей бабушкой, как я себе это представляла. И у меня и в правду появилась возможность кое-что изменить. В конце концов, я еще превращусь в бабушку, безумно балующую своих внуков…

Нири обращается к группе:

– В течение всей недели я много думала о нашей прошлой встрече, о том, что в ожидании первенца и вы, и ваши дочери погружены в проблемы материнства. Когда я вспоминаю все наши занятия, я вижу, что каждую из вас в той или иной форме волновали эти вопросы. К примеру, мы говорили о страхе перед приближающимися родами с позиции матери, боящейся за свою дочь; мы обсуждали перемены, которые происходят в вас в период, когда ваши дочери вступают в новую жизнь. Слушая сегодня Орну, я понимаю, что перемены в семье – это возможность для вас пересмотреть свое отношение к материнству и, если необходимо, внести поправки. Другими словами, ваши дочери осваивают новую для них роль матери; вы же делаете то же самое по отношению к ним, но уже на следующем жизненном витке.

– Я с вами полностью согласна, – живо вступает в беседу Мики, – в последнее время я часто задумываюсь над ошибками, которые совершала, о том, что сегодня я бы поступила иначе. В молодости я больше была занята работой, чем детьми. Теперь это не повторится, – качает она головой.

Элла смотрит на Мики, и с удивлением замечает новое выражение на ее лице: не резкое и решительное, а мягкое, спокойное, возможно, и не чуждое для самой Мики, но совершенно неожиданное для Эллы.

– В целом я себя не обвиняю, – продолжает Мики, – нам было тогда очень тяжело. Мне было всего лишь двадцать, когда я родила сына, и двадцать четыре, когда родилась дочь. Я, можно сказать, взрослела вместе с детьми. Из-за того, что над головой висела ссуда на квартиру, мы жили более чем скромно, и я должна была работать. Как начинающий редактор я брала ночные смены, чтобы днем быть дома. Но оставаться с детьми после ночи – это вроде как «быть и не быть»: это, возможно, быть около них, но не с ними. Тогда я этого не понимала. И мой муж – тоже. Он врач; несколько лет мы общались посредством записок: «Привет, я на дежурстве, пока!» Я ведь, по сути, и не знаю, как они росли. Я не думаю, что была плохой матерью, но все-таки – недостаточно хорошей. Хотя у меня и выросли чудесные дети, но мне ясно, что многое я могла бы сделать иначе, что сегодня я бы отнеслась к ним с большим вниманием. В доме, в котором выросла я, дети делали то, что им говорили родители, без лишних вопросов, отчего и почему. Даже если у меня и было свое мнение, я твердо верила, что мои родители всегда правы. И если мой отец говорил, что этот цвет голубой, я тут же соглашалась. Неважно, что в душе я думала, какой же он голубой, но возразить отцу вслух я не смела. Мне кажется, что по отношению к моим детям я вела себя примерно так же, может быть, чуть помягче. И я так же будто бы не замечала их. И всегда настаивала на своей правоте, утверждая, что я как мать знаю лучше. Я во многом походила на своего отца. Если я говорила что-нибудь и мой сын пытался меня исправить, потому что я ошибалась или он считал иначе, я категорически отказывалась его слушать: я взрослая и нечего ему вмешиваться. Но и дети воспитывали меня. Когда мой сын подрос, он объявил, что не намерен продолжать учебу. Сколько я с ним ни беседовала, уговаривала, даже угрожала…

Она смеется.

– Я хотела, чтобы он стал врачом, как его отец, но, увы… В конце концов, он открыл свое дело, довольно успешное, и он счастлив. Так вы понимаете, что я хочу сказать? – Мики обводит всех взглядом. – Теперь, я надеюсь, все будет иначе. Я не стану затыкать моему внуку рот. Мой внук сможет говорить все, что ему вздумается. Я буду спорить с ним, он будет спорить со мной – это то, что будет. Я буду более терпеливой по отношению к внукам. По отношению к детям у меня вообще не было терпения: я была слишком занята, слишком озабочена. Уже тогда я чувствовала, что что-то не в порядке. Я ведь вам уже рассказывала, как моя дочь старалась говорить как можно быстрее, иначе у меня не хватало терпения дослушать ее до конца. Но даже обратив на это внимание и поняв, что что-то не так, я не задумалась, а через пару дней и вовсе забыла об этом, так как уже была озабочена другими проблемами. У меня не было времени остановиться и перевести дух. Вернее, здесь дело не столько во времени – просто я была молодая и не понимала того, что понимаю сегодня.

Мики замолкает, в комнате тишина.

Элла думает о том, как это интересно вновь встретиться с матерями, с которыми она познакомилась лишь несколько недель тому назад, и открыть, что за это время они побывали в экспедиции по изучению самих себя, из которой возвращаются с богатыми трофеями. В первый миг она испугалась, что, отстав от них в самом начале этого трудного, возможно, мучительного пути, она упустила что-то очень важное.

«Я свой путь проделала сама, в одиночестве, – думает она, но без сожаления. – И все-таки не совсем одна, и у меня было на кого опереться… Она улыбается сама себе, и ее глаза неожиданно влажнеют».

– Мне было страшно тяжело, когда дети были маленькими, – голос Рут отвлек Эллу от нелегких мыслей. – Я очень надеюсь, что Талье будет легче. Я тогда просто впала в депрессию. Когда Талье было всего лишь несколько недель, началась Война Судного дня. Это было страшно. Мы все чувствовали, что вот она смерть, совсем рядом, поджидает каждого из нас. К моей полной растерянности после родов прибавилась еще и всеобщая тревога. Это было невыносимо, – тяжело вздыхает Рут. – Представьте себе, ты только что родила, это твой первый ребенок, и вдруг семья распадается. Муж ушел в армию, а я, перепуганная, осталась с малышкой. Я не была большим героем. Для меня наступили тяжелые, безрадостные дни. Вообще я не могу сказать, что испытывала радость от общения с детьми, пока они были маленькими. Я, честно говоря, люблю детей постарше, мне с ними легче, веселее, интересней. Мои же дети, пока были совсем маленькими, выжали из меня все соки. Но, по-видимому, я тоже изменилась, не только они. Сегодня я думаю, что не была им достаточно хорошей мамой.

Элла сосредоточенно слушает Рут: как она всегда точно выражает свои мысли; ясно, свободно. При этом не судит, а просто делится…

– Я надеюсь, что Талья будет более уверена в себе, чем была я, – тем временем продолжает Рут, – да, представьте себе, мне не хватало твердости, силы характера. Я очень критична по отношению к себе, и, возможно, поэтому я и не обижаюсь на Талью с ее вечными претензиями. Я и сама знаю, что не могу служить ей примером. Зато, когда ей тяжело, я ее очень хорошо понимаю. Я до сих пор помню, почти физически ощущаю состояние безысходности, в котором я находилась в те дни, оттого что это крохотное существо, которое я еще не успела полюбить, с которым меня еще почти ничего не связывает, полностью подчинило меня себе, практически не оставив за мной права выбора. Я чувствовала, что дети мне мешают, что если бы я не родила так рано, моя жизнь сложилась бы иначе. Поэтому, глядя на Талью, которая все-таки уже что-то успела в жизни, я надеюсь, что ей будет легче. Вообще теперь к этому совсем другой подход: даже отцы берут выходной, если нужно остаться с больным ребенком. Никогда не забуду, как в первые дни войны я в панике прибежала в детскую консультацию: я ничего не ем, я не сплю по ночам – у меня пропадет молоко! И знаете, что ответила мне медсестра? – «Партизанки в лесах прекрасно кормили своих детей!»… Сегодня, вспоминая все это, я себя жалею и прощаю, но не тогда – тогда я очень страдала. В те годы не было принято, чтобы молодые матери, встречаясь одна с другой, открыто делились своими проблемами. Тогда мне все казались веселыми, счастливыми и благополучными. По-моему, надо научиться прощать, относиться к себе с терпимостью, с которой я отношусь сегодня к Талье. Знаете, на какой мысли я ловила себя во время ее беременности? «А ведь они даже не представляют, что их ждет, они просто не понимают, какие заботы свалятся на их головы. Они уже столько лет живут вместе в свое удовольствие, без особых обязанностей. Делают, что хотят: друзья, вечеринки, поездки – сплошной кайф. И вдруг появляется кто-то и все переиначивает…»