Принцесса из рода Борджиа - Мишель Зевако

Фауста была уже в конце улицы. Она удалялась своей обычной грациозной и уверенной походкой, будто бы не испытала только что потрясения, будто бы не чувствовала себя униженной из-за проигранного боя, на который шла убежденная, что сам Господь Бог направляет ее шпагу.

Пардальян провожал ее глазами, пока она не скрылась из виду. Тогда он наклонился, подобрал обломки шпаги и осмотрел их.

— Черт! — прошептал он. — Клинок, сделанный в миланских мастерских, если верить вот этому клейму!.. А для принцессы она неплохо с ним управляется. У нее мог бы поучиться сам господин Леклерк… Однако Гревская площадь, в десять… не понимаю!

Между тем уже совсем рассвело. Пардальян постучал в дверь «Ворожеи» и, войдя в гостиницу, сразу же направился в комнату, которую занимал герцог Ангулемский.

— Нам нужно переехать, — заявил он. — Если вчера мы с вами решили, что оставаться в вашем особняке небезопасно, то нынче оказалось, что этот постоялый двор — настоящая ловушка. Но что я вижу? Мой принц, вы уже встали? Вернее, вы даже не ложились? Ваша кровать не смята. А между тем, постели тут превосходны, я знаком с ними давно. Что это? Заряженный пистолет на столе?

Карл смущенно прикрыл оружие рукой.

Он был бледен, глаза его покраснели. Очевидно, он не только не ложился, но еще и проплакал всю ночь напролет.

— Вы хотите умереть? — спросил Пардальян.

— Да! — просто ответил Карл.

— Такая мысль никогда бы не пришла мне в голову, — заметил шевалье. — А почему вы хотите смерти? Ах, да… потому что она умерла!.. Я знаю одну женщину там, в Орлеане, которая очень много страдала…

— Моя мать! — прошептал Карл, вздрогнув.

— Да, я говорю о ней, и она совсем не ждет той вести, что я принесу ей. А ведь это мне придется сказать ей: «Сударыня, вы пролили столько слез, вы любили человека, которого многие проклинали. Скромная, нежная, преданная, вы посвятили свою молодость тому, чтобы утешать несчастного короля… нет, человека, который в свои двадцать лет умирал от ужаса, не способный жить среди лицемеров и предателей. Преступники, увенчанные титулами, убили его почти на ваших руках. Ах, сударыня, вы жестоко страдали. И если бы я был вашим сыном, я приложил бы все старания к тому, чтобы на вашем лице заиграла улыбка — после того, как я столько раз видел ваши слезы!..»

— Пардальян! — прошептал, задыхаясь, молодой герцог.

«К счастью, сударыня, — продолжал шевалье, — у вас оставалось главное утешение. У вас родился сын… сын с сердцем таким же нежным, как ваше, и с непокорной душой. Он был вашей надеждой и вашей гордостью. Надеждой потому, что вы полагали, будто с таким сыном вас ждет спокойная старость. Вашей гордостью потому, что вы думали, будто однажды сын Карла IX скажет вам, что убийцы его отца наказаны».

— Пардальян, Пардальян, — глухо повторял Карл.

«Увы, сударыня, вы надеялись напрасно. Ваша старость омрачится таким же горем, как и ваша молодость. Вашей опоры в жизни более не существует. Монсеньор герцог Ангулемский не захотел жить для вас. Первое же несчастье, с которым он столкнулся, сломило его. Ваш сын застрелился, когда узнал о смерти некой девушки…»

— О! — вскричал Карл, нервно сжимая рукоятку пистолета. — Значит, вы считаете, что я не подумал о матушке? Пардальян, если я колебался всю эту ночь, всю эту адскую ночь, то только потому, что пред моим внутренним взором вставал образ бедной матери! Но, друг мой, я слишком страдаю. Жить более для меня невыносимо. Поэтому я ухожу. Кто осмелится обвинить меня, даже если я знаю, что моя мать умрет от горя?

— Значит, вы уже приняли решение?

— Бесповоротное, — сказал Карл твердо. — Пардальян, давайте попрощаемся.

— Что ж, — проговорил шевалье, внимательно наблюдая за молодым человеком, — давайте прощаться. Но, черт возьми, отчего вы так торопитесь всадить себе пулю в сердце или в голову? Я считал вас верным другом. А вдруг я как раз теперь нуждаюсь в вас? Вдруг мне понадобилась ваша дружеская помощь? Что если я пришел напомнить, что вы в долгу передо мной и что наступил час, когда я вынужден потребовать такой же самоотверженности, на которую я не скупился для вас?

— Рассказывайте, друг мой, я слушаю.

— Черт подери, вы застрелитесь, а я останусь жить — затравленный, опутанный сетями моих врагов. Я взываю о помощи! А вы спокойно отвечаете: «Выкручивайся, как можешь, друг, что касается меня, то моя жизнь сделалась невыносимой, и я немедленно стреляюсь!..»

— Но чего вы требуете от меня?

— Ничего или почти ничего: подождать с нашим прощанием до завтра.

Карл опять положил пистолет на стол, и Пардальян тут же схватил его.

— Шевалье, — произнес герцог Ангулемский, — я понимаю, что вы как друг пытаетесь помешать мне… Вы надеетесь, что, протянув время, вернете мне желание жить. Перестаньте заблуждаться, Пардальян, я любил Виолетту…

Здесь рыдания стали душить юношу.

— Я любил Виолетту, — продолжал он с все возрастающим волнением, — вы не можете знать, что это значит, вы, у которого нет слабостей и который, быть может, никогда не любил… Пардальян, это значит, что мои мысли, моя душа, вся моя жизнь принадлежат только ей! Понимаете? Я не живу уже сам по себе, я целиком слился с ней, следовательно, ее смерть — это и моя смерть. Я сказал вам, что страдаю, но это ложь, я уже попросту не существую. Биение моего сердца удивляет меня, как удивило бы, обнаружь я его у трупа. Видите теперь, насколько ужасно мое положение? И вы предлагаете продлить это еще на несколько часов. Нет, шевалье, я должен умереть сейчас же.

Пардальян взял герцога за руки. Сильнейшее волнение овладело им.

Он понимал, что Карл достиг высшей точки страдания и потому собирается убить себя. Это слабое изысканной слабостью сердце, такое нежное и чистое в своей юности, более хрупкое, чем цветок, не вынесло первого же несчастья, обрушившегося на него. Пардальян видел, что все потеряно и ничто не спасет его друга.

— Карл, — прошептал он, и голос его дрогнул, — дитя мое, живите ради меня. Меня удерживала в жизни только застарелая ненависть, но с тех пор, как я узнал вас, я стал надеяться, что, быть может, смогу жить еще и ради привязанности к вам!

Карл покачал головой, и его мрачный взгляд остановился на пистолете.

— Значит, иначе нельзя! — проговорил Пардальян.

Двое мужчин опустили глаза. Все было кончено.

Пардальян был натурой слишком свободолюбивой и другом слишком надежным, чтобы попытаться силой воспрепятствовать самоубийству юного принца. Он отчаянно искал убедительные причины, которые могли бы остановить Карла, и не находил их.

— Прощайте, Пардальян, — твердо произнес Карл.

Пардальян положил пистолет на стол. В этот трагический момент, когда двое друзей, действительно достойные один другого, обменялись последним (как думалось) взглядом, мыслями уносясь за пределы земной жизни, так вот, в эту самую секунду дверь открылась и в комнату с криком ворвался Пикуик: