Камбрийская сноровка - Владимир Коваленко

   Его род десятилетиями держал границу. Королевство Гвент, словно щит в сече, принимало на себя удары все новых и новых пришельцев, перемалывало, убивало — защищая не только себя, но и сварливых соседей с тыла. Гвентцы даже сумели понять, что пришлых дикарей — именно сбрасывают. Только следствия не вывели. А вышло так, что англы–мерсийцы, что поколение назад признали бриттов за людей, отчего–то перестали числиться за людей у недавней родни. Артуис этого не заметил. Никакой вины на нем нет — сам Пенда узнал об этом, когда король Уэссекса объявил ему войну слишком уж экстравагантным способом. Отослав обратно сестру Пенды, свою бывшую королеву назад — без носа и ушей.

   Только каково теперь королю мерсийскому слышать, как его именуют саксом? Вот вызывающий взгляд и дерзкий тон — вынесет. Но слова…

   — Через мои земли не пройдет ни один сакс…

   Закончить он не успел. У Пенды — губы сжаты, но ни мускул на лице не дернулся. Зато старик Риваллон — сказал. Припомнил, что его кровинке пришлось вести армию — а самой лететь впереди — лишь бы успеть. Лишь бы встретить врага на чужой земле!

   — Тысячи. В прошлом году. Помнишь?

   — Это вы их сговорили!

   — В поход на нас же?

   — Да!

   А дальше… Говорят все. Быстро, громко, взахлеб. Друг друга не слушают — слышат лишь злость и несогласие, да видят рожи перекошенные… Громче, в ярости, в самозабвении, пока стол, неподъемный, круглый и плоский, словно сама земля — не прыгнул вверх! Покатились чаши, среди блюд–островов расплескалось море вина! Зло зашипели угли, воздух наполнился хмельным духом. Немайн, маленькая да умильная, вскочила, руки уперты в столешницу, головой тряхнула — разметала прическу, что с таким трудом из ее коротких волос ради праздника соорудили. Ноздрями трепещет в гневе! Уши прижала!

   Кто был пьян — протрезвел, на сиду уставился. Кто был трезв, чуть–чуть не оглох. Роста ни на палец не прибавила. Но — была ушастая девчушка, стала — кому августа, а кому и богиня!

   — Бахвалитесь? — голос — мертвый услышит. — Грызться начали! Мужья жен, как собак и лошадей закладывают, жены — мужей! Артура на вас нет! Или Ираклия! Тот последнюю медь заложил — не на спор, на битву, когда Константинов град с двух концов штурмовали… Не он — не было б теперь империи, и Истинный Крест был бы теперь в руках персов–огнепоклонников. Стыда у вас нет!

   И хотя от чиновного стола несется:

   — Свадьба — такое дело… А короли, леди сида, опять сговорятся. Не впервой…

   И замолкает. Взгляд, стать, голос… Барды за южным столом уже поняли — как и отчего поседел коллега! А ведь это еще тучка. Без грома. Без молнии!

   — У нас война! И свадьбы наши — для нее! Во хмелю и усобицах победить — не надейтесь. Война не та. Враг — не тот! Не нам — выиграть битву и успокоиться! Наш бой до последнего воина, до последнего берега. И пока на этом, последнем берегу, последний враг не сложит к нашим ногам последнее свое поганое знамя — раздоры не для вас! И не для меня…

   Круглые, словно удивленные человеческой мелочностью глаза обходят королей, королев да наследников, заглядывают в души. Совесть — есть ли?

   — Не для меня… — повторяет Немайн. Пальцы сжали край столешницы — мореный дуб промялся, словно последняя гниль. Острый зуб впился в губу.

   — Не сдержусь, — сказала сида, — Кто считает, что моей песни не вынесет — уходите. Скорей! Вы… короли… Здесь еще? Не трусы… Тогда — слушайте. В поход пойдут все. Когда скажу — Я. И последней двинусь тоже Я. Мне ваши коровы, земли… Вот. А теперь — петь буду!

   Ни у камбрийцев, ни у греков мысли не возникло — что можно хотя бы попытаться заставить Немайн замолчать. Когда у драконицы из ноздрей бьет дым — благодари, что она сумела придержать пламя! Когда святая и вечная ведет себя, как и подобает святой и вечной — как ей сопротивляться?

   Три стола — чиновный, ремесленный и поэтический — куда как поредели! Воинский и королевский — самую чуть. Кому нужен воин–трус? Королю, да и правящей королеве уйти — проститься с властью, она назначена лучшему в роду. Выслушать песню Немайн — вызов и проверка! Да вон и греки сидят, не двигаются! Только принц Рис поспешно выводит беременную жену, Гваллен оглядывается со страхом и сожалением. Кто в зале жив останется — тот не трус. Была бы с пустым животом, осталась бы рядом с мужем.

   Лебедью плывет к выходу Киневиса. Ей чего бояться? Ее муж — герой, и с ушастой дружен, а та верить и быть верной умеет. Сам Пенда не беспокоится, подпер рукой подбородок. Готов слушать! То, что пальцы до серебряного молоточка, что на шее висит, дотянулись — ни жене, ни гостям, ни богине–императрице знать ни к чему…

   — Все? — у сиды по подбородку — алое. Клыком располосовала!

   Немайн не слушает ответа. В зале звучит неизвестный никому язык. Звучит — песня!

— Не для меня… придет весна.

Не для меня Дон разольется.

И сердце трепетно забьется

В восторге чувств не у меня…

   Голос вновь вырос — под крышей тесно. Немайн подняла взгляд — выше глаз, выше голов. Через нее идет сила, сила выше ее самой. На глазах у всей Британии, иначе и не сказать.

   Печальные, отчаянные, неукротимые слова льются сквозь грудь, сквозь горло. Печаль и ликование разом. Сида оплакивает себя, мечту о спокойной жизни, ликует — от пения, от того, что лица вокруг вновь стали хорошими, хоть и бледными малость. Слов не понимают? Почувствуют душу. Поймут грусть, вызов, спокойное принятие долга и судьбы. Нет иного пути — значит, этот!

— Не для меня журчат ручьи,

Текут алмазными струями,

Там дева с черными бровями,

Она растет не для меня.

   Ни Луковка. Ни Настя.

   Сами пришли, да поздненько — так, что придется отдать, выпустить, как птичку с руки. Замужняя — останется другом, будет верна, да будет сначала мужнина, потом немайнина — а там и дети сиду подвинут. Это правильно, но больно.

— Не для меня цветут сады,

В долине роща расцветает,

Там соловей весну встречает,

Он будет петь не для меня.

   Немайн раньше приходилось петь эту песню, но не чувствовать. Не так…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});