За секунду до сумерек - Евгений Штауфенберг

тысячи раз опробованный, но все равно этот оказался отличным, тоже процесс творения, по сути.

Боль текла, тела нет, есть только сознание, и оно, связано с руками способными порвать пространство, и все это – он сам, боль обжигает сознание, значит, обжигает его самого.

«Хорошо». – «Еще одну». – «Первый пятого, две полных, правильная параллель, девяносто три, двадцать семь, три». – «Правильная, девяносто три, двадцать семь, три». – «Ловишь?» – «Нет, нет…нет, все. Вижу».

Руки пошли вниз, «струна» оказалась хорошая, правильная, от нее не расходилась рябь, значит, все в порядке, устойчивая, и, значит, можно было спокойно класть ее на «ось». Ее он чувствовал, тоже продолговатая и, как будто, пустая. Так вот, значит, какая она. Внутри не пустота, просто туда нельзя «посмотреть», и Чий понял, что так тоже должно быть, все верно.

Поток боли продолжался, картинки, слова, названия, вещи, предметы и механизмы – все то, чего он не видел никогда, и с чем провел всю жизнь.

«Я Шмелин, принимаем по глиссаде»…

«…Наверное, красивое будет утро», – подумал он. Воздух все еще хранил ночную прохладу, он сидел на земле, на территории, которая ночью станет Громовой. А сейчас просто место такое же, как вокруг. Чий провел рукой по траве, смяв росистый зеленый ковер. «Трава, – вспомнил он. – Под травой земля». От земли тоже шел холодок, и кожа на штанах успела уже пропитаться, но он не вставал, он наслаждался. Вот только голова гудела, и, как только он случайно касался воспоминаний о камере симулятора и темноте, его начинало мутить.

Чий сидел напротив того самого места, где они стояли, и откуда потом южанин должен был смотреть, как он уходит. Сейчас там никого не было. Так же пусто, как и вокруг, росисто и тихо.

Он шел по следам отца в лес, а попал туда в симулятор. Наверное, это их Мекка, компьютер с обучающей программой, на базе, непонятного назначения. Примитивно, даже наверное смешно, если бы не значило столько сейчас, мыслеопыт работы группы укладки, а если бы компьютер записывал только деловую часть мыслей? Ничего этого не было бы, а так все получается. Приходит дикарь, как я, редко приходит, очень редко (кстати, сколько их, последних людей – десять, двадцать, вместе со мной уже, хотя какой я еще человек, сто) и получает ментальный удар всего на свете, потому что откуда же дикарь может знать, что, чтобы научится работать дубль-оператором приема, сознание надо настраивать – блокировать неделовую информацию, и, главное, как это сделать. И появилась Мекка – святыня, место их последней надежды…да и какая там надежда – место плаканья в жилетку. На что надежды? Как будто что-то можно исправить.

Он старался не думать. Мир был старый, он отживал, по привычке все еще каждый день поднимая над собой, свое, никому не нужное светило. Вернее, конечно, не мир, а человек, человек живет не в свое время, а старику всегда будет казаться, что, когда он был маленьким, и небо было голубее и трава зеленее.

Теперь Чий понимал, зачем южанин рассказывал так, действительно, какая разница, что такое Громовая и зачем она, сейчас он знал, до какой степени они похожи, жившие тогда боги, которые, оказывается, вовсе не боги, и люди теперь, ничего не меняется. Человек может сидеть за управлением машины (так было) или ехать на транспорте, управляемом автономно для того, чтобы ехать, в который надо лишь сесть на сидение и захлопнуть дверь (так тоже было и даже потом было и не так) и говорить с другом или подружкой: «Нет, в это я не верю. Что там эти ученые выдумают, не знаю». Ехать в механизме, придуманном учеными и благодаря ученым, иметь возможность пообщаться в эту минуту с человеком, находящимся на другой стороне мира, не имея ни малейшего представления о том принципе, на котором эта связь возможна, быть одетым в одежду из синтетики, которая создана благодаря науке, жить благодаря науке и при всем при этом не понимать и не признавать сам принцип ее. И не иметь в голове ничего с ней хоть как-то общего, кроме обрывков воспоминаний о том, как писали в школе какие-то примеры и что-то решали. Дедушки удивлялись какому-то достижению, и это приводили в пример, вот, мол, как человек относится к прогрессу, а внуки и даже дети уже этого не замечали, потому что привыкли с детства, как можно относится с удивлением к чему-то, что ты уже столько раз видел, человеку нужно чудо, любому, обывателю в том числе, чтобы сердце приятно билось, а в этом что чудесного, ткнул пальцем – оно заработало. И все шло как шло, как обычно, а потом в социуме что-то сломалось, в системе, и наступил долгий век посредственностей до конца дней. Его деревня, которой больше нет, сотни и тысячи миров возникали и пропадали, которые были копией Деревни. «Жаль, что южанин ушел», – подумал Чий.

Он бы сейчас подошел к нему и спросил: «Неужели ничего нельзя было сделать, ведь они были боги, они проворачивали время?»

«Можно, но кому?»

«Людям»

«Но ведь люди – животные, ты же понял. Многие пытались, но у них ничего не вышло, знаешь почему? Остальные были не согласны».

«Значит, надо было сделать по-другому, их путь оказался неправильным».

«Среди них были и по-настоящему умные, и они понимали, что затея бессмысленна. Человеческий мир, это мир животных, мир постобезьяны, убей животное в человеке, где останется в тот момент тот, ради которого ты спасаешь его мир, – сказал бы он и улыбнулся, наверное, так. Даже точно. Только его не было, он был у лесовиков, а если бы был все-таки рядом, то Чий бы все равно спросил.

«Наверное, красивое будет утро», - подумал он. Воздух все еще хранил ночную прохладу, он сидел на земле, на территории, которая ночью станет Громовой, а сейчас просто место, такое же, как и вокруг. Чий провел рукой по земле, смяв росистый зеленый ковер. Кожа на штанах успела уже пропитаться, но он не вставал, он наслаждался, вот только голова гудела. Рядом из-за соседней сопки поднималось солнце, его еще не было видно, только свет, не розовый, как везде. Слишком много рыжей краски. Рассвет больше походил на закат. Усталое солнце выберется из-за горизонта и снова будет светить над древним миром, начнется еще один день. Бесполезный точно также, как вчерашний и позавчерашний, и такой же день тысячу лет назад, десять тысяч лет, потому что все это время шло безудержное падение, да и какое там – падение было тогда, когда все только начиналось, система была сложна, и то только с точки зрения истории, современники его