За секунду до сумерек - Евгений Штауфенберг

я сюда уже потом?

– И что ты здесь найти хотел? Молнию? Что вы там у себя знать об этом можете. Чтобы появилась идея сходить у группы людей, о ней надо знать хоть что-то. Чтобы кто-то уже ходил. Не просто ходил, чтобы увидел что-то, кроме травы, и чтобы вернулся. Ты думаешь, это просто? Ты думаешь, здесь опасно, нет, это там опасно. Откуда вам стало известно…

– Нам не стало, мы не знали!..

–…Стало известно настолько, что пошли?

У Чия в голове быстро промелькнула куча мыслей, что человек прав, откуда-то эти слухи на самом деле возникли, не от тех кто торговал, все это слишком сложно, так быть не могло, но их знали в Деревне, и без этого им бы никогда не пришло на ум связать Громовую гору с тем, что нашел Ушастый; что сам он действительно заврался, и человек ему не верит, а не верят, как обычно, в такой ситуации, из-за мелочей придуманных и кажущихся неправдоподобными, когда кто-нибудь врет, подводят всегда именно мелочи, и если он начнет менять все эти мелочи сейчас, то это будет нелепо – птицы, Ушастый, Изран, а убежать у него все равно не получится, ни сейчас, ни тогда, когда южанин возился у костра, и, может, он именно этого тогда и ждал, сидя у костра, проверяя, что Чий встанет и побежит. Недалеко…Слухи, Деревня. Я не знаю, я не знаю. Он задержал дыхание на несколько мгновений и вдруг услышал свой голос, спокойный и ровный по-механически:

Деревня всегда статична, единообразна, экстенсивна, она самодостаточна, и ей присуща лишь слабая, относительно, имущественно-социальная и профессиональная дифференциация, это порождается общим экономико-производственным укладом, в то время как город на этом фоне являет подчас феерию разнообразия. Различие проявляется во всем: деревня вполне может существовать и без города, вопрос лишь в том, какая это будет деревня, а город от деревни отдельно существовать не может в том или ином виде. И то, и это – макроколлективные человеческие образования, но принципиально разные среды.

Он замолчал и посмотрел вверх. Человек, похоже, удивился, и сильно удивился. Не просто, как от ерунды. Он понял, для него здесь был смыл.

– Отец. У меня сюда отец ходил и возвращался. Я не знаю, видимо, от него это известно стало, о Громовой. Я как-то над этим не задумывался, он умер давно уже, где-то здесь умер.

Человек отошел и сел, он молчал и думал, потом, не глядя на Чия, заговорил:

– Завтра я отсюда ухожу еще по темноте, ты тоже, вот туда, а я туда. Понял. Но это ничего не даст!

– Чий кивнул.

– Он так действительно считал? Твой отец.

– Как? Не знаю.

Человек задумчиво его оглядел. «Ну да, ну да». Он сказал что-то еще, похоже по-своему, тихо:

– Не прав он был. Город отдельно существовать может, – сказано было тоже задумчиво и, вроде, не для Чия, а для себя.

– Он этого не сочинял, – сказал Чий, и человек поднял на него невидящие глаза. – Я уже позже понял, он не мог никак, только пересказывал что-то, может даже, не все помнил.

– Правильно, скорее всего.

Они снова замолчали. Чий рассматривал обувь. Вверху опять застряло, он подсознательно отметил, что сегодня это не так, как обычно, как-то странно и как громко, потому что близко уже. «… Что я здесь до торга был, тем более тут, тут чужим вообще нельзя ни в торг, ни до»… – вдруг вспомнил он.

… Тут нельзя. Тут! Почему? Потому что Громовая. Он был на Громовой!.

– Ты ходил на Громовую?

Человек посмотрел на него и ничего не сказал.

– Там что?

Он улыбнулся:

– Трава.

– Под травой земля. А кроме, что там?

– Пойдем к костру, что мы тут сидим, погреешься. Ты же замерз, пока бегал.

Они подошли к костру, сели. Чий – на землю, а человек – на вещи, сразу став на пару голов выше его.

– У меня сумка там осталась, – вспомнил Чий, – мешок.

– Еда, вещи? Ничего ему не будет, завтра заберешь, если вернешься.

Он протянул что-то Чию, горячее и дымящееся, тот взял в руку, и оказалось, что это мясо, большой кусок.

– Поэтому для меня то, что я туда иду, ничего не решает?

– И поэтому тоже. Я же сказал, что там опасно, кроме того, куда тебе идти, тут чужая земля, и ты тут чужой, твоя осталась там, да и ее вообще больше нет. Ты знаешь, что вашего селения больше нет.

– Не в подробностях.

– Я пришел сюда из Степи со степными племенами, я пошел в Лес, они на эти ваши поляны.

– Низкую Степь.

– А об остальном можно догадываться. Вы не могли победить.

– Завтра Торговое время.

– Это тоже ничего не дает тебе. Торг для того, чтобы торговать, а не в гости ходить. Не такие же они дураки, чтобы тебя увидеть и не разобраться во всем, и им это не понравится… Да ты ешь, не смотри.

Чий хотел возразить, но вспомнил разбросанный на земле пепел, палку в его пещере с висящим на ней рогатым черепом. И ничего не сказал. Впрочем, этот южанин, в принципе, должен находиться, в точно таких же условиях, но его это почему-то не пугает, значит, не в таких же. Почему-то Чия его слова не тронули, может, потому что он так и не успел поверить, что спасется благодаря Торговому времени, когда услышал, что оно будет завтра. Может, потом, позже. Но он волновался сейчас.

Рядом сидел южанин. Человек в странной обуви и в странной одежде. Пришедший с той стороны необъятной Высокой Степи, из каких-то невероятно отдаленных земель, где люди имеют кожу, почти как цвет закопченной палки. Неопределенного возраста, может, и молодой, но с сухим, морщинистым лицом, которое привыкло к ветру и солнцу. Сейчас сидел тут, ел мясо просто так. И он ходил на Громовую гору только что, и, кроме этого, тоже ходил, не раз, ходил и возвращался, и знал что-то.

– Так это с деревьями из-за холода, блуждающие области? Ну, тогда хорошо, глупо было сюда идти, я ничего не понял, кроме того, что холодно, страшно было. Не смог догадаться сам?

Он подождал ответа.

– Сам не смог, но я бы понял, наверное, если бы мне объяснили.

– Я бы, наверное, тоже.

Человек сидел и улыбался.

– Мне больше не надо ничего, я умру скоро, узнаю, не узнаю, но я знать хочу, тебе от этого хуже станет? Там что, ты ведь был там? Что тебе. Ведь был же? Тебе же все равно.

– Что будет, если, представь, человека взять, когда он только родится и растить отдельно от людей, – сказал он после паузы, – кормить, дать ему нору какую-нибудь, чтобы жил, и всё, и никого больше не показывать, людей, чтобы он их не видел, не слышал? Понимаешь, что будет?

Он улыбался также, вопросительно