Эра Меркурия. Евреи в современном мире - Юрий Слёзкин

 Из всех замечательных поступков бродвейского и голливудского Тевье самый замечательный и самый естественный — это его решение эмигрировать в Америку: ту самую Америку, которую так презирает первоначальный Тевье, ту самую, которая в книге Шолом-Алейхема становится достойным прибежищем жулика Педоцура и его многострадальной Бейлки. Книга завершается смертью Голды и «переездом» Тевье:

 Чего уж там вокруг да около ходить — мы, евреи, самый лучший, самый умный народ. «Mi ke'amkho yisro'eyl goy ekhod», как сказал пророк, — разве можно сравнить гоя с евреем? Гоем всякий может быть, а евреем родиться надо. «Ashrekho yisro'el» — выходит, счастье мне привалило, потому как иначе разве узнал бы я, что это такое — быть бездомным и скитаться по свету, не зная, где можно голову приклонить две ночи кряду?

 В конце «Скрипача на крыше» Тевье, Голда и две их дочери собираются уезжать в Америку. Одна из дочерей — маленькая Бейлка; Педоцур отсутствует вовсе; причина отъезда — антисемитские преследования. Это чрезвычайно важная часть генеалогии американских евреев. У Шолом-Алейхема Тевье изгоняют из дома в результате правительственного указа, запрещающего евреям жить в сельской местности, но настоящая причина трагедии, как понимает ее сам Тевье, это загадочные пути Господни («Он — отец милосердый... счеты со мной сводит») и, разумеется, «нынешние дети», которые «чересчур умны» и слишком готовы увлекаться — «с головой и сердцем, с душой и телом!». Что до местных «амалекитян», то до битья окон дело так и не дошло. «Выноси самовар, — сказали они, — чайку попьем. А коли поставишь всей деревне от доброты своей полбутылки водки, так мы и за здоровье твое выпьем, потому как ты еврей умный и Божий человек, вот ты кто...» В Соединенных Штатах 1960-х годов (и в Советском Союзе 1950-х) такое окончание книги не казалось правдоподобным. Первое действие мюзикла заканчивается погромом (о котором в книге нет ни слова), второе — мрачным шествием еврейских семей, уносящих свой скудный скарб в изгнание. С точки зрения американских внуков Тевье, локомотивом еврейской истории было антиеврейское насилие. Согласно мюзиклу, никакой еврейской революции — и никакой русской революции, если не считать погромов — в жизни восточноевропейских евреев не было. Евреи были уникальны в Российской империи, но не были — пока — уникальны в Соединенных Штатах. Как сказал Сет Волиц, «в мюзикле Тевье превращается в еврейского пилигрима, жертву религиозных преследований, беженца из нетерпимой Европы в Америку, страну исполнения желаний».

 Американские евреи открыли свое еврейство в то же время и в основном по тем же причинам, что и их советские братья и сестры. Геноцид евреев во время войны (еще не превратившийся в «холокост»), государственный антисемитизм в Советском Союзе и образование Израиля — все это были важные вехи (обсуждавшиеся и запоминавшиеся как таковые), но главным контекстом и стимулом для новой лояльности был социальный успех евреев в Советском Союзе и Соединенных Штатах. В обеих странах евреи завоевали важные позиции в обществе: в Советском Союзе еврейское происхождение членов элиты стало восприниматься обрусевшим государством как угроза и парадокс; в Соединенных Штатах оно стало признаком полной реализации возможностей — как самого либерального государства, так и новых представителей элиты.

 Тем временем Хава и ее израильские дети, бывшие и для Бейлки, и для Годл отдаленными маяками подлинного еврейства, никакого особого интереса к Тевье не проявляли, потому что они всегда были евреями и потому что их еврейство было нового типа. Израиль был единственным послевоенным европейским государством («европейским» и по составу, и по вдохновению), в котором сохранился дух великих националистических и социалистических революций межвоенного периода. Германия Гитлера и Италия Муссолини были побеждены и дискредитированы; Испания Франко и Португалия Салазара умерили свой и без того скромный полуфашистский пыл; Турция Ататюрка рутинизировала свое торжество над космополитизмом и народной религией; Национальная партия Южной Африки пошла по пути административной — не народной — революции, а сталинский Советский Союз начал изображать себя пожилым, зрелым, немного усталым и, пожалуй, готовым к бытовому уюту и семейному счастью. Только Израиль продолжал жить в Европе 1930-х годов: только Израиль по—прежнему принадлежал вечно молодым, культивировал атлетизм и немногословие, преклонялся перед огнем сражений и тайной полицией, воспевал дальние походы и юных пионеров, презирал сомнения и самокопание, воплощал нерушимое единство избранных и отвергал большинство черт, традиционно связываемых с еврейством. Реакция на масштаб и характер нацистского геноцида в сочетании с сионистской комсомольской традицией породили воинскую культуру необычайной силы и интенсивности. В еще большей мере, чем националистические и коммунистические движения межвоенной Европы, Израиль был пропитан пафосом: «это не должно повториться», «хватит!», «нам нечего страшиться, кроме самого страха». Ничто не выражает дух победившего сионизма лучше, чем сталинская речь 1931 года: «Мы не хотим оказаться битыми. Нет, не хотим! ... [Нас] били все... Били потому, что это было доходно и сходило безнаказанно... В прошлом у нас не было и не могло быть отечества. Но теперь... у нас есть отечество, и мы будем отстаивать его независимость».

 Израиль 1950-х и 1960-х годов был не просто аполлонийским и антимеркурианским — он был аполлонийским и антимеркурианским в то время, когда западный мир, частью которого он являлся, двигался в противоположном направлении. В то время как в послевоенной Европе и Северной Америке воинственное мессианство, юношеский идеализм, большевистская твердость и культ военной формы приходили в упадок, реакция на масштаб и характер нацистского геноцида в сочетании с чувством неловкости по поводу западного бездействия и соучастия привели к тому, что Израиль оказался в особом положении, на которое общие правила не распространялись. Попытка создать «нормальное» еврейское государство привела к созданию удивительного анахронического исключения (почитаемого и отвергаемого как таковое). Прожив две тысячи лет меркурианцами среди аполлонийцев, евреи превратились в единственных аполлонийцев в мире универсального меркурианства (или, вернее, в единственных цивилизованных аполлонийцев в мире меркурианцев и варваров). Они по-прежнему были чужаками, но на этот раз любимыми (Западом) чужаками, поскольку пребывали в отдалении и не воспринимались как опасные меркурианцы. В течение четверти века, последовавшей за Второй мировой войной, Израиль олицетворял всеобщую мечту о молодой силе, радостном труде, человеческой подлинности и справедливом возмездии. Израиль был единственной страной, в которой европейская цивилизация казалась твердо уверенной в своих силах и своей правоте, единственной страной, в которой насилие выглядело воистину добродетельным. Южноафриканский апартеид, также видевший в себе защитника маленького, цивилизованного, этнически чистого племени, направляемого провидением, управляемого демократическими учреждениями, преданного идее превращения пустыни в сад, и окруженного буйными и плодовитыми варварами, все чаще воспринимался как самозванец и позорное пятно. Израиль, предоставивший кров выжившим жертвам холокоста и воплощавший возрождение нации, принявшей муку в Европе от рук европейцев, казался справедливым укором «цивилизованному миру» и, быть может, гарантией будущего искупления.

 Самым важным институтом в Израиле была армия, самыми почитаемыми героями — генералы, самой уважаемой профессией — воздушные десантники (а самым уважаемым воздушным десантником 1950-х годов — Ариэль Шарон). Одной из самых популярных книг был роман Александра Бека «Волоколамское шоссе» (1943—1944), который повествует о том, как неторопливо проницательный русский генерал, соединяющий в себе народную простоту с врожденным знанием «тайны войны» (в традиции Кутузова из «Войны и мира»), и молодой лейтенант-казах с «худощавым лицом индейца», «вырезанным из бронзы... каким-то очень острым инструментом», превращают пестрое сборище патриотов в сплоченную, непобедимую военную силу. Их главное оружие — «психология». В одном из ключевых эпизодов романа лейтенант разговаривает с новобранцем, еще не овладевшим искусством боя и подлинным пониманием патриотизма:

 — Хочешь вернуться домой, обнять жену, обнять детей?

 — Сейчас не до дому... надо воевать.

 — Ну а после войны. Хочешь?

 — Кто не захочет...

 — Нет, ты не хочешь!

 — Как не хочу?

— От тебя зависит — вернуться или не вернуться. Это в твоих руках. Хочешь остаться в живых? Значит, ты должен убить того, кто стремится убить тебя175.

* * *

 После смерти Сталина антиеврейская кампания выдохлась и евреи вернулись в высшие эшелоны советской профессиональной иерархии. Быстрота их продвижения была ниже довоенной и менее стремительной, чем у других этнических групп, но они оставались самой успешной и самой современной — по роду занятий и по демографическим показателям — из всех советских национальностей. В 1959 году 95% евреев жило в городах (в сравнении с 58% у русских), доля специалистов с высшим образованием, занятых в народном хозяйстве, составляла у них 11,4% (в сравнении с 1,8% у русских), а число научных сотрудников на 10 000 человек — 135 (в сравнении с 10 у русских). Тридцать лет спустя в городах жило 99% российских евреев (в сравнении с 85% у русских), доля специалистов с высшим образованием, занятых в народном хозяйстве, составляла 64% (в сравнении с 15% у русских), а число научных сотрудников на 10 000 человек — 530 (в сравнении с 50 у русских).