Русь и Орда - Михаил Каратеев

Не проехали они и двух верст, как навстречу им из-за поворота показался отряд из полусотни всадников. Шагов на десять впереди всех, в крытой малиновым сукном шубе и в остроконечной рысьей шапке, ехал дородный мужчина лет сорока, в котором сразу можно было узнать монгола. Его одутловатое, надменное лицо Василию было совершенно незнакомо, но ехавший впереди Кинбай, видимо, прекрасно его знал, ибо тотчас соскочил с коня и склонился в низком поклоне. Василий и остальные вежливо поклонились встречному всаднику и придержали своих коней, давая ему дорогу. Но это его не удовлетворило. Не отвечая на их приветствие, он остановил коня прямо перед ними и крикнул:

— А вы чего ждете? Чтобы вас с седел плетьми согнали?

— Тебя я не знаю, батырь, — ответил Василий, которому вся кровь ударила в голову, — но знаю, что не родился еще тот человек, который бы меня плетью ударил и жив остался!

— А вот сейчас узнаешь такого! — крикнул монгол, поднимая плеть.

— Полегче, батырь, — спокойно сказал Никита, опуская острие своей рогатины на уровень его живота. — Да и людям своим скажи, чтобы стояли на месте, коли не хочешь, чтобы я тебе брюхо проткнул.

Побледневший татарин опустил плеть и гневным движением руки остановил передних всадников, двинувшихся было к нему. Видя, что они остановились, Никита тоже убрал свое оружие.

— Кто вы такие? — задыхаясь от злости, спросил монгол.

— Вот с этого ты бы и начал, — усмехнувшись, сказал Василий. — Я русский князь и гость хана Мубарека. А ты, видать, такая важная птица, что тебе до воли великого хана и нужды нет?

— Скоро ты узнаешь, какая я птица! Да и я узнаю, правду ли ты говоришь. Айда, поворачивай за мной в ханскую ставку!

— Что же, поедем, — промолвил Никита. — Только ты, батырь, будь ласков, поезжай вперед, а мы трое будем следом держаться, промеж тебя и твоих людей. Эдак и мы не сбежим, да и ты будешь спокоен и не станешь зря назад оборачиваться, чтобы ненароком не порвать шубу о мою рогатину.

Метнув на Никиту злобный взгляд, монгол тронул своего коня, и отряд шагом двинулся по направлению к лагерю. Татарские всадники, которым присоединившийся к ним Кинбай успел сообщить, что это и есть знаменитый Никит-батырь, всем уже известный по слухам, спокойно ехали в десяти шагах сзади, переговариваясь вполголоса и тихонько посмеиваясь. Незавидное положение их начальника всем было ясно, но он не отдавал никаких приказаний, его никто не трогал, — значит, им беспокоиться было не о чем.

Едва приехав в становище, монгол спрыгнул с коня и бросился в шатер Мубарека. Через четверть часа вышел битакчи и позвал к хану Василия, ожидавшего снаружи. Мубарек-ходжа встретил его хмурым взглядом.

— Хисар-мурза [133] говорит, — сказал он, движением головы указывая на стоявшего в стороне монгола, — что ты и твои люди, встретившись с ним на дороге, грубо оскорбили его ханское достоинство, грозили убить, а потом, под угрозой оружия, привели сюда. Верно ли это?

— Неверно, великий хан! Мы мирно ехали на охоту, когда он на нас наскочил и хотел согнать с коней плетьми, не спросивши даже, кто мы такие. Да и мы до сей поры не знаем, кто он. А как мы его сюда привели под угрозой оружия, когда со мною было два человека, а с ним пятьдесят, суди сам. — И Василий в точности рассказал все, что произошло на дороге.

— Ты что же, думал меня обмануть, Хисар? — гневно спросил Мубарек, когда Василий кончил. — Выходит, что это ты, как разбойник, напал на моего гостя и осмелился ему угрожать! И ты сам виноват, что впереди целого отряда твоих воинов эти трое русских вели тебя в лагерь как барана, чуть не подкалывая сзади рогатиной!

— Я их привел, а не они меня! — прохрипел Хисар.

— Вот как! А только что ты говорил иное. Запомни крепко: князь Василий мой гость и мой друг. И коли будет нужно, я кого угодно сумею заставить относиться к нему с почтением. — С этими словами Мубарек поднялся с дивана, давая понять, что разговор окончен.

Выйдя от хана, Василий направился прямо к эмиру Суфи. Рассказав ему все, что произошло, он спросил, что собою представляет этот Хисар-мурза.

— Дрянной человек, — ответил эмир. — Это не здешний чингисид — он из династии Чагатая [134] и к нам приблудился недавно, после того как устроил в Мавераннахре неудачный заговор против своего дяди, хана Касана. Боясь, что Узбек его выдаст, он бежал не в Золотую Орду, а к хулагидам, но вскоре и там что-то натворил и тогда явился к нам. Наш хан его принял потому, что собирается воевать с Золотой Ордой и этот Хисар ему может пригодиться, если Мавераннахр станет на сторону Узбека. Но Мубарек его не любит и ему не доверяет. Он не дал Хисару ни улуса, ни тумена, а держит его при себе и иной раз посылает по всяким, не очень важным делам. Вот и сейчас по поручению хана он объезжал степные тумены, проверяя поголовье лошадей. Это злой человек, подлый человек! И угораздило же тебя с ним связаться! — закончил Суфи-ходжа.

— Да что же мне оставалось делать, коли он на меня наскочил?

— Я понимаю, князь. Но он тебе этого никогда не забудет.

— Э, что он сделает, ежели хан на моей стороне?

— Ядовитая змея ждет случая и жалит исподтишка. А Хисар — это змея в человечьей коже. И ты его опасайся, князь!

Василия не очень обеспокоили слова эмира. Но случаю было угодно в этот же день укрепить ненависть Хисара-мурзы новым, досадным для него обстоятельством.

Выйдя от хана в состоянии крайнего раздражения, он приказал своим людям ставить себе шатер. Его происхождение давало ему право расположиться в непосредственной близости от ханского дворца, но возле него свободных мест не оказалось. Справа стоял шатер царевича, сзади, полукругом, юрты жен и приближенных Мубарека, а слева, как раз там, где, по мнению Хисара-мурзы, надлежало стоять его шатру, место тоже было занято.

В гневе Хисар направился было к этому новому шатру, чтобы выяснить, кто осмелился посягнуть на его права, но, увидев выходящего оттуда Никиту, внезапно понял все. Взбешенный, он бросился к везиру, но последний сказал, что шатер русскому великому князю поставлен здесь по личному повелению хана Мубарека.

— Значит, в то время, как эти русские собаки, да поразит их Аллах стрелами своего гнева, будут жить рядом с ханом, я, потомок великого Чингиса, должен ставить свой шатер на задворках? — запальчиво спросил Хисар-мурза.

Он так долго возмущался и выходил из себя, что везир в конце концов отправился к Мубареку. Но ответ последнего был малоутешительным: Хисару-мурзе поставить свой шатер там, где найдется свободное место.

И волей-неволей незадачливому отпрыску Чингисхана пришлось поместиться в ряду тысячников.

Глава 46

Зимою татары живут в теплых местах, где есть трава для скота, а летом кочуют по равнинам, в местах прохладных, где есть вода, рощи и пастбища.

Повозки у них покрыты черным войлоком, да так хорошо, что никакой дождь не промочит. В них впрягают волов и верблюдов и перевозят жен и детей. Жены у них славные, мужьям верны и хорошо хозяйничают. Они продают и покупают все, что нужно мужу, и делают все по хозяйству. Мужья ни о чем не заботятся, только воюют и охотятся на зверей и птиц. С чужою женой ни за что не лягут и считают это делом нехорошим и подлым.

Марко Поло, венецианский путешественник, XIII в.

Нестерпимо медленно тянулась долгая сибирская зима. Василий изнывал от тоски, сидя в своем засыпанном снегом шатре и прислушиваясь к завываниям вьюги. Единственным его развлечением оставались бесконечные разговоры с Никитой и с Лаврушкой, которые так же томились в этой чужой и непривычной обстановке. Эти разговоры, понятно, были насыщены воспоминаниями о прошлом, от которых потом, когда мысли снова возвращались к суровой действительности, становилось еще тяжелее на сердце.

Временами тяга на родину охватывала Василия с такой силой, что все причины, побудившие его к отъезду, начинали казаться ему не столь уж важными.

«В самом деле, — думал он, — разве нельзя было просто поехать к хану Узбеку и растолковать ему, как и почему все это приключилось? Или, подняв народ, биться с козельскими ворами и их пособниками?» Почему он, наконец, не согласился остаться на княжение в Брянске? Небось все бы как-нибудь обошлось и не сидел бы он теперь за тридевять земель, в этом проклятом татарском шатре!

И, настроившись на такой лад, Василий клялся в душе, что, едва лишь сойдут снега и проезжими станут дороги, он тотчас же пустится в обратный путь, а там будь что будет!

Но кончилась наконец угнетавшая душу зима, растаяли снега, реки и озера сбросили ледяные оковы, все вокруг зазеленело, и вместе с весенним теплом возвратилось к Василию благоразумие.

Оживилась после зимнего прозябания и орда Мубарека. Снова начались почти ежедневные воинские упражнения, скачки, охоты и пирушки. Истомленный долгой бездеятельностью, Василий целиком отдался всем этим развлечениям, и тоска его постепенно утратила свою остроту.