Русь и Орда - Михаил Каратеев

— Значит, не хочешь падать? — спросил Кинбай.

— Не хочу, — ответил Никита.

— Тогда наверх пойдешь! — крикнул татарин и, внезапно присев, охватил руками колени Никиты, намереваясь оторвать его от земли.

Но случилось совсем другое: не дав Кинбаю времени выпрямиться и поднять его, Никита сверху обхватил его под брюхо и резким рывком высоко вскинул ногами вверх. Татарин яростно задергался в его руках, но, не имея точки опоры и вися вниз головой, спиной к Никите, он был беспомощен. Один за другим прозвучали три хлопка судьи, и русский богатырь опустил на землю своего побежденного противника.

Несколько секунд на площади царило глубокое молчание — все глядели на хана. Но Мубарек подал знак бирючу, и тот во все горло провозгласил Никиту победителем. Теперь все кругом загалдели, кое-где гневно, но больше одобрительно. Восхищение подобной силой явно брало перевес над чувством досады за посрамление своего борца.

Никита, надев кафтан, молча направился на свое место, но тут его стерегла новая неожиданность. Хан Мубарек, хотя в душе и был глубоко разочарован в исходе борьбы, внешне остался невозмутимым. В коротких словах, но вполне благосклонно он поблагодарил Никиту, похвалив его силу и ловкость.

— Ты настоящий богатырь, — добавил он, — и тот увалень, болтавшийся в твоих руках, как грязная овчина, был просто жалок. — При этом хан метнул столь выразительный взгляд в сторону площади, что Никита тоже посмотрел туда и содрогнулся: побежденный им татарин медленно развязал пояс, повесил его себе на шею и, став на колени, покорно склонил голову, ожидая решения хана.

Поняв, что ханский гнев готов обрушиться на его незадачливого противника, Никита поспешно сказал, низко склоняясь перед Мубареком:

— Не гневайся на него, великий и справедливый хан! Он не слабее меня. Просто ему не потрафило, да и притомился он уже от борьбы с другими, а я был свеж. К тому же оба мы твои верные слуги, и кабы знал я, что ему угрожает, николи бы против него не вышел али поддался бы ему!

Ответ Никиты понравился Мубареку. Суровая складка меж его бровями разгладилась, лицо посветлело. Он еще раз взглянул на покорно ожидавшего своей участи борца и сделал знак, что тот свободен. Несчастный Кинбай, мысленно уже простившийся с жизнью, не стал ожидать его повторения: распростершись ниц перед ханом и поцеловав землю, он вскочил на ноги и, на ходу завязывая пояс, проворно исчез в толпе. Хан между тем снова обратился к Никите:

— Ты человек столь же благородный, сколь сильный, — сказал он, — и потому вдвойне заслужил свою награду. Привести ему самую лучшую! — добавил он, обращаясь к стоявшему сзади букаулу [128]. Последний поклонился до земли и бегом бросился по направлению к шатрам.

Пока Никита раздумывал, что означает странное распоряжение хана и какая его ожидает награда, возвратился букаул, таща за руку стройную и красивую девушку.

— Твой бакшиш [129] — сказал он, ставя ее перед изумленным Никитой. — Твой новый господин, — добавил он, обращаясь к перепуганной насмерть девушке.

— Как же так? — растерянно промолвил Никита, не сразу обретая дар речи. — На бакшиш мне живую девку?!

— У нас такой обычай, — сказал Мубарек-ходжа. — Победитель в борьбе получает в награду молодую рабыню. Только не каждому достается такая красивая, как тебе.

— Да мне ничего не надобно, великий хан, — поспешно сказал Никита. — Разве же я для того боролся? Просто хотел потешить твою ханскую милость и уже сверх меры награжден похвалою твоей!

— Ты заслужил и похвалу, и женщину, — благосклонно промолвил хан. — Бери же ее, а коли эта тебе не по душе, букаул покажет других — выбирай любую!

— Да что я с нею делать-то стану?! — с отчаянием в голосе воскликнул Никита, покраснев до корней волос. Все кругом засмеялись. Улыбнулся и Мубарек.

— Что хочешь, то и делай, — невозмутимо пояснил букаул. — Она теперь совсем твоя. Ты ее господин и хозяин.

— Ну, уж коли ты беспременно решил наградить меня, великий хан, нельзя ли мне что-нибудь иное? — попросил Никита. — К примеру, хорошего коня под мой рост?

— Да за эту женщину тебе десять коней дадут! — сказал удивленный букаул.

— Мне столько не надобно. А девку эту лучше бы отдать тому борцу. Ведь коли бы я тут не случился, она бы все одно ему досталась.

— Ну, этот курдюк пусть благодарит Аллаха за то, что я ему жизнь оставил, — снова помрачнев, сказал хан. — Отведи женщину назад, — добавил он, обращаясь к букаулу, — а русскому богатырю дашь из моих табунов двух коней по его выбору и к ним приличные седла.

С этими словами Мубарек тронул плетью своего коня и в сопровождении всей свиты поскакал к шатрам.

— Вот дела! — промолвил Никита, когда они остались вдвоем с Василием. — Чуть не оженили меня, басурманы проклятые!

— Ну и что? — смеясь, ответил Василий. — Вот бы и ладно. Не пойму я, чего ты закобенился? Девка была — писаная красавица.

— Тебе всё шутки, князь, — пробурчал Никита, внезапно помрачнев.

— Что же мне, плакать? Ну и молодец ты, Никитушка, — показал им святую Русь! Дай обниму тебя… Эк ты его здорово вверх копытами вздернул!

— Хоть то до́бро, что не попустил Господь осрамиться, — скромно ответил Никита.

— Знал я, что ты одолеешь, а все же как кинулся на тебя тот бугай, у меня аж сердце зашлось! Чай, силища в нем страшная?

— Он меня не силою, а смрадом своим едва не свалил. Поверишь, как схватился я с ним в обнимку, так сразу и выпустил: разит от него, как от матерого козла, индо дух у меня захлестнуло!

— Да им благоухать не с чего, — хохоча, ответил Василий. — В баню, чай, от рождения до смерти не ходят, к тому же николи не раздеваются! Ну, Бог с ними. Слава Христу, все сошло ладно, еще и пару коней ты заработал!

— Оно так, да все же связываться с ними не стоило. Хан хотя и не кажет вида, а зуб на нас, поди, затаил. Да и тому оглоеду в темном углу теперь не попадайся.

Но в этом Никита жестоко ошибся. В тот же вечер, выйдя из шатра, чтобы проверить коней, он увидел, что, вынырнув из сгустившихся сумерок, к нему приближается какая-то огромная фигура. Узнав в ней своего давешнего противника, Никита схватился за саблю, но татарин низко поклонился и сказал с укоризной:

— Как мог ты подумать худое, баатур? Пусть отсохнет моя рука, если она когда-нибудь на тебя поднимется! Ведь я знаю, что, если бы не ты, хан велел бы меня удавить, как собаку. Ты хороший человек, и Кинбай хочет быть тебе аньдой [130]. Пойдем ко мне есть барашка и пить кумыс. Жена моя и сын тебя тоже поблагодарить хотят.

Растроганный Никита принял приглашение и о том не пожалел. Его угощали с редкой сердечностью, и он с удивлением увидел, что эти свирепые в бою и на службе люди в домашней жизни добродушны и незлобивы, как дети.

— Все ж таки не пойму я этого, — недоуменно говорил Никита, сидя в юрте своего нового аньды за миской ароматного плова, — удавить хорошего и честного воина лишь за то, что отыскался человек сильнее его?

— Обидно стало хану, что чужой меня одолел, — спокойно и без тени осуждения сказал Кинбай. — Хан в меня шибко верил.

— И твой же друг тебя бы прикончил, ежели бы ему хан повелел?

— Как не прикончить, коли такова воля великого хана?

— И ты бы со зла того человека не размозжил, прежде чем дать удавить себя?

— Почему иметь зло? Лучше друг, чем чужой: друг постарается и хорошо убьет, сразу убьет.

— Ну и дела! И тебе случалось друзей своих убивать?

— Случалось, Никит-батырь. Не я их убивал: била моя рука, моя нога. А голова и воля были хана.

— Да сердце-то твое было? — спросил Никита. — Оно что тебе говорило?

— Сердце говорило: лучше убей ты, Кинбай, чем другой! Ты здоровый, как шайтан, — сразу убьешь. Другой так не сможет — мучить будет… А убьют все равно, раз того хан захотел. И если Кинбай его воли не исполнит, Кинбая тоже убьют, как собаку, и вот ему за отца стыдно будет, — кивнул он в сторону двенадцатилетнего крепыша, внимательно слушавшего разговор взрослых.

— И вы своего хана любите? — помолчав, спросил Никита.

— Не знаю, аньда. Хан — рука Аллаха и мудрость мира. Ему всегда известно, что хорошо, а что плохо, и он думает за всех. Наше дело — повиноваться его священной воле, — ответил Кинбай. Было совершенно очевидно, что он находит все эти порядки естественными и даже не представляет себе, что могло бы быть иначе.

— Теперь я понимаю, почему вы смогли почти все народы себе покорить, — задумчиво промолвил Никита.

Татар он всегда считал разбойниками, лишенными сердца и совести, но с этого дня мнение о них переменил и стал относиться к ним с некоторым уважением. А в лице Кинбая приобрел преданного друга, готового отдать за него жизнь.