Вчера-позавчера - Шмуэль-Йосеф Агнон

Надежда, в обычае которой показывать все с хорошей стороны, не отвернулась от Ицхака. Представилось ему, что он уже закончил все свои дела в Яффе и вернулся в Иерусалим. Дал Ицхак своему воображению свободу. И встали перед ним приветливые лица дедушки и бабушки Шифры. Странно: все то время, что были мы в море, они были недовольны мной, а в Иерусалиме обрадовались мне. А ведь следовало бы им оттолкнуть меня – железная стена разделяет здесь старых и молодых, нет между ними ничего общего. Старикам, оставившим мирскую суету только ради того, чтобы покоиться в земле Эрец Исраэль, трудно понять нашу жизнь в Эрец, ведь вся наша жизнь здесь – земная. А они отнеслись ко мне с любовью и приблизили к себе, как родного. И если даже приблизил меня к себе этот старец лишь для того, чтобы выполнить долг гостеприимства, он благословил меня, чтобы я нашел себе невесту.

Хозяин сновидений не обратил внимания на повозку, которую Ицхак нанял, и на кровать, на которой он лежал, и на приятные мысли, услаждающие ему сон. Но как только тот заснул, явился и потащил его на вокзал со всеми его пожитками, даже с теми, что он оставил в Иерусалиме, и гонял его из вагона в вагон. Схватил Ицхак свои вещи и протиснулся в переполненный вагон. Пришла Шифра и взяла его за руки. Бросил он свои вещи и взял ее руки. Вложила она свои ладони в его ладони и заплакала. Стал он ее успокаивать и гладить по голове, а все вокруг смотрят на них и перешептываются друг с другом. Так стояли они и ехали, пока не прибыли к месту назначения…

3

И получилось так, что сбылось кое-что из того, что ему приснилось. Одному аптекарю в Меа-Шеарим сделал Ицхак вывеску. Пошел он к нему за платой. В это же самое время пришла Шифра купить лекарство отцу – и не оказалось этого лекарства в аптеке. Пошел аптекарь в другое место за лекарством, как принято у аптекарей, которые одалживают лекарства друг у друга и выручают один другого. Остался Ицхак с Шифрой наедине в аптеке. Увидел Ицхак, что нет здесь ни души, никто не может их услышать. Сказал ей, Шифре: «Я уезжаю в Яффу». Увидел, что она печальна. Сказал себе, вот я считаю до шестидесяти, и, если никто не войдет, это знак, что она опечалилась, оттого что я уезжаю. Досчитал до шестидесяти и еще раз до шестидесяти – и никто не вошел. Взял он ее за руку и сказал: «Я напишу тебе». Ужаснулась Шифра и сказала: «Не надо!» – «Почему?» Прошептала она в ответ: «Чтобы не дать повода соседям сплетничать про нас». Сказал Ицхак: «Если так, что же нам делать?» Взглянула она на него, как бы прося его совета. Набрался Ицхак мужества, и сжал ее руку, и не отпускал, пока не послышались шаги аптекаря.

Часть вторая

В дороге

1

Перед заходом солнца переполненный дилижанс, запряженный тройкой лошадей, отправился в дорогу с девятью пассажирами в экипаже. Сел кучер на свое возвышение и взмахнул кнутом. Тронулись лошади с места и пошли тихим шагом, не спеша. Спокойно, чтобы доставить удовольствие своему хозяину, ведь тогда пассажиры увидят, что можно положиться на его лошадей. И не торопясь, потому что путь далек и дилижанс тяжел.

Вышел дилижанс из города и оставил позади Иерусалим и его кварталы. Покатились колеса и вступили в раскрывшуюся перед ними долину. А в долине с правой стороны показалась деревня Лифта, окруженная деревьями и садами. Оттуда дилижанс прибыл в Моцу. Остановились лошади сами по себе – есть такое правило: когда прибывают в Моцу останавливаются кони передохнуть немного перед подъемом в гору. Пассажиры еще не утомились от езды, не были голодны и не хотели пить; стали они возмущаться кучером: зачем он остановил лошадей. Но кучер был доволен лошадьми, те понимают, что всему – свое время.

Когда отдохнули лошади немного, подал им возница знак, что пришло время двинуться. Согнули они свои ноги в коленях, и вскинули головы, и пошли. Дороги петляют и идут вперед, извиваются и поднимаются, крутятся вокруг экипажа и вокруг самих себя. И сливаются, и проглатывают друг друга. Дилижанс поднимается все выше, и кажется, что он бессильно повис над бездной. Бьют лошади копытами по камням, и щебню, и земле; и земля, и щебень, и камни брызжут у них из-под ног – а ведь они висят над бездной. Испугались пассажиры, что свалятся – и развеются их косточки. Вспомнил один – жену и маленьких детей, другой – вспомнил то, о чем не задумывался всю жизнь, а теперь, в минуты опасности, – вспомнил. И просили они милости у Всевышнего, чтобы не дал Он им покинуть этот мир, пока они не исправят то, что можно поправить.

Взошла луна и осветила землю. Виноградники показались справа, и с высоты гор было видно что-то похожее на деревню, это – Кирьят-Йеарим в наделе колена Йегуды. Здесь остановились сыны колена Дана, когда пошли в поход, чтобы захватить город Лаиш, и здесь находился Ковчег завета двадцать лет, пока не перенес его Давид в Иерусалим. Но за грехи наши многие был разрушен Кирьят-Йеарим, изменилось его имя на Абу-Гош, по имени разбойника, короля обманщиков, грабившего всех путников, поднимающихся в Иерусалим. И христианский храм стоит на холме, благодушный и уверенный в себе.

На дороге послышались голоса. Караваны верблюдов, груженных товарами, тянутся по дороге, и погонщики верблюдов услаждают себе путь песней, и колокольчики на шеях верблюдов вторят им своей песней. И возница тоже запел. Смешивается стук колес дилижанса со звуком шагов верблюдов, которые шествуют, будто ступая по коврам. Луна проглядывает меж вершинами гор, а между склонами гор показались Средиземное море и кусок прибрежной равнины. Прервал свою песню возница и принялся смотреть на лошадей и на дорогу.

Сказал один из пассажиров вознице: «Не можешь ли ты, реб Зундл, спеть что-нибудь из того, что поет кантор Бецалель? Например, “И будет все служить Тебе”». Засмеялся возница и сказал: «Знал я, что ты назовешь меня Зундл. Однако не Зундл мое имя, а Авремеле». Сказал пассажир ему: «Но ведь слышал я, что называют тебя Зундл». Сказал он ему: «Называют меня Зундл, потому что мой младший брат назван Авраамом в честь меня». – «Как это дают двум братьям одно и то же имя, если оба живы?» Ответил возница: «Когда родился мой брат, все были уверены, что меня нет в живых, и мама моя, мир праху ее, не могла утешиться и попросила, чтобы назвали ее новорожденного сына именем сына, про которого думали, что он умер. И потому назвали его, брата моего, Авраамом и уменьшительным именем – Авремеле, как называли меня. И когда я возвратился сюда, оказалось, что имя мое занято братом. Обратились с вопросом к рабби Довидлу Бидерману. Сказал рабби Довидл: «Зовите его Зундл». И вот называют меня – Зундл».

Вступил в разговор другой пассажир и сказал: «Как вышло, что все были уверены в твоей смерти?» Сказал возница: «Все-то ты хочешь знать! Если расскажу тебе все сейчас, что останется тебе послушать на обратном пути в Иерусалим? Ведь ты возвращаешься со мной в Иерусалим?» Сказал тот ему: «Клянусь тебе, что я возвращаюсь с тобой в Иерусалим, а теперь, расскажи мне, реб Зундл, как было дело?»

Сказал возница: «Когда нет моего брата с нами, можешь ты называть меня Авремеле. Нравится мне имя, которое дали мне при обрезании, и люблю я, когда называют меня Авремеле». Сказал тот ему: «Так как это было?» Сказал возница: «Ничего особенного – просто в молодости сбежал я из Эрец. Побродил я по миру, а тут началась война между англичанами и бурами. Пошел я служить солдатом к англичанам. Когда закончилась война, опротивело мне все, и я вернулся в Иерусалим. Все эти годы, что я был за границей, не писал я отцу ничего, потому что не был обучен письму, хотя голова у меня хорошая, и до сих пор помню я мой драш на своей бармицве. Так как прошли годы и не слышали обо мне ничего, отчаялись все и решили, что меня уже нет в живых. Тут родила мама младшего, и дали ему в наследство мое имя. А теперь ты хочешь, чтобы я спел тебе «И будет все служить Тебе…» кантора Бецалеля? Это, друг мой, невозможно, потому что однажды запел я этот псалом, и лошади стали волноваться, переступать с ноги на ногу, шуметь, вырываться, пока не порвали узы, чтобы служить Ему, Благословенному, и только Ему. Думаешь ты, что истории всякие я тебе рассказываю. Истинную правду я рассказываю тебе, как то, что имя мое Авремл, а не Зундл».

Сказал другой пассажир в ответ: «Ну так спой нам все, что ты пожелаешь». Сказал Авремл: «Подожди, пока мне захочется». Сказал тот человек: «Так ты не хочешь?» Сказал он ему: «Откуда мне знать, хочу я или не хочу? Если я пою, знаю я, что хочу, если я не пою, знаю я, что я не хочу». Вздохнул тот человек и сказал: «Если бы был у меня такой чудесный голос, как у тебя, не переставал бы я петь весь день и всю ночь».

Он еще сокрушается, что нет у него такого голоса, как у Авремла, как запел Авремл «Святость венца». Сказал тот человек: «Такого «Венца…» не слышал я никогда в жизни». Вытянул Авремл свою шею и сказал: «Ты думаешь, что я слышал «Венец…» такой? И я тоже не слышал, разве только сейчас». – «Так это ты сочинил его?» – «Само собой получилось». Вступил в разговор другой пассажир: «До чего же ты хороший человек, реб Авремл!» Сказал Авремл: «Зачем же мне быть плохим, если можно быть хорошим. Но на самом деле я нехороший. Просто ты – хороший человек, и поэтому ты уверен, что я – хороший человек. Тпруууу! Тпруууу! Куда вы лезете, подлецы вы этакие? Опять свернули лошади с дороги. Хочешь ты идти по прямой дороге, а скотина твоя не дает тебе. Ну разве можно быть человеку хорошим, если он имеет дело со скотами?»