Наша фантастика, №3, 2001 - Андрей Дашков

Кажется, это он уже видел когда-то во сне?

Почему-то наиболее ярко запомнилась смерть.

Сначала рождался страх. Животный, липкий. Он впивался в сердце бульдожьей хваткой, путая мысли, не оставляя ничего, кроме вопящего отчаяния… И вдруг он отступал. Человек оказывался наедине с тишиной. И приходило спокойствие. И росло в душе чувство естественности происходящего. Боль и страх оставались где-то внизу, где на больничной койке лежало что-то смутно знакомое, но уже неважное и ненужное. Мир, такой огромный, уходил в прошлое, как комната, из которой вышел под звездное небо. Лучи ума обращались вперед, туда, где мерцающая завеса скрывала Черту.

Подходя к Черте, человек наслаждался ощущением тепла и покоя, как продрогший путник, завернувшийся в плед у любимого камина, когда жар огня изгоняет из души беспокойство и неуверенность, холод и мрак.

Черта встречала утренней свежестью. Холодок пробегал по чакрам, пробуждая привкус студенческих лет и извлекая из памяти слово «экзамен». Отдых кончался, начиналась работа. Человека втягивал лихорадочный темп Эволюции. Спираль, пронизывающая мир сквозь все энергетические слои, влекла Сущность по своим кругам, по тем, куда все в конце концов возвращается. Пронзая ливень разночастотных вибраций, астральное тело разрушалось: подводился итог жизни.

Сначала умерший попадал в мутные волны седьмого подплана. Здесь все было грязным и серым. Сама грязь эта, насыщенная низкими страстями, казалось, изрыгала дикие вопли и стоны. Большинство людей проскакивало этот слой почти мгновенно. Но еще долго стоял в ушах страшный ропот его обитателей.

Все выше и выше. Астральное тело, формировавшееся всю жизнь, запечатлевшее все, что совершил человек: и добро и зло, и подлость и благородство, теперь планомерно разлагалось. Как снимает хозяйка кожуру лука, так Эволюция снимала с Сущности слои излучений. Сменяя друг друга, появлялись и исчезали все более светлые и прекрасные миры. Последними оставляли Сущность самые высокие порывы души: Любовь и Нежность во всем своем лучистом великолепии. Этим знаменовалось вступление в Ментал — Царство Мыслей и Образов.

Все дальше вверх и все ближе к тому моменту, когда прозвучит Приказ, и Сущность помчится вниз, давая начало новому человеку. Круг снова замкнется.

Иногда, повинуясь неслышному толчку ассоциаций, в нем просыпался Профессор. Последняя жизнь. ПОСЛЕДНЕЕ воплощение.

Каким праздником были эти слова в Шамбале! И каким ужасом дышали они в Аркане.

Последняя жизнь…

Он стоял посреди лаборатории и думал. Это было его любимым занятием — думать. Он думал, засыпая и просыпаясь, заваривая кофе и поджаривая сандвичи. Ему часто казалось, что и во сне мозг продолжает методично перебирать тысячи бит информации. Почти каждую ночь в его кабинете вдруг зажигался свет и горел уже до самого утра.

Это были месяцы исступленной работы, месяцы, когда решалось, кто будет первым — они или немецкая группа. Многие из участников Проекта страшились успешного результата. То, что должно было родиться, брезжило черной зарей ужаса и боли, вожделенным уханьем обитателей ночных кошмаров и миллионами смертей. Но из двух зол приходилось выбирать меньшее, и гонка продолжалась.

И только Профессора не посещали сомнения. Он работал не от страха перед Гитлером, которого он презирал, хотя и разделял многое из его взглядов. Профессор работал во имя Науки, единственного, ради чего стоило жить.

Наука была для него всем. С того самого момента, когда первый раз явилась в образе Прекрасной Феи. Поступь ее была легка и изящна. Белое платье свободно ниспадало с плеч, подчеркивая божественность и чистоту.

Он любил ее. Преклонялся перед ней. И гордился своей близостью с ней. Ведь он был ее слугой, ее избранником. Какое ему дело до остального мира? Люди — слепые котята, тупицы, скудный разум которых не в состоянии осознать Великий Смысл Бытия — служение Науке. Что занимает их? Стишки, песенки, сказки… Какую информацию они несут? Слезы и вздохи! Вздор! Чувства вообще мешают. Их нужно подавить без жалости и сожаления. Заставить их служить единственной цели — интересам Науки, Царицы Точного Знания.

Он без особого труда создал себе мир, в котором не было ничего лишнего. Имело смысл только то, что можно было доказать или опровергнуть. Все неалгоритмизирующееся смысла не имело, а поэтому вызывало у него только раздраженное недоумение.

Именно это чувство он испытал, когда перед ним, прямо из воздуха, возник светящийся силуэт с золотистым нимбом вокруг головы. Какая-то постоянно действующая часть подсознания сразу активизировалась и впрыснула в мозг что-то ядовито-язвительное, мерзко пахнущее цинизмом и растлением духа.

— Так чернорясые все же правы и ангелы иногда являются смертным? — презрительно кривя губы, проговорил он.

Светящееся существо чуть шире открыло глаза, и голубое сияние заструилось разумной речью. Картина за картиной замелькали образы, окрашенные поразительными по своей остроте чувствами.

Профессор вздрогнул, увидев свою мать, тихую женщину, скончавшуюся еще до войны. Она неуверенно улыбалась, молитвенно сложив руки на высушенной горем груди. За ее спиной ощущалось присутствие всех матерей, чьи сыновья трудились над Проектом. Их было много, и они просили его. Он хотел было прислушаться к их мыслям, но привычное раздражение вспыхнуло в нем, и мать сжалась, как тысячи раз прежде, когда пыталась вот так же поговорить с сыном и наталкивалась на ледяные глаза за ледяными стеклами очков.

Потом был маленький мальчик. Белокурые волосы обрамляли его светлое лицо. Он был красив, гораздо красивее Профессора, хотя родился на два года позже. Его красота причиняла старшему брату острую боль, и тот мстил младшему, часто и без всякой причины обижая его. Они оба знали, почему светловолосый Отто вдруг сорвался с крыши пивоваренного завода, сломав позвоночник и испачкав кудри кровью и мозгом. Но Отто все же смотрел в глаза старшего брата и просил. Он не держал зла, но Профессору было наплевать на его прощение. Даже мертвый мальчик был красивым и светлым, и привычная злоба душной волной ударила ему в лицо.

Потом была девушка. Профессор уже не помнил ее имени. Она была студенткой в одной из групп, где он вел занятия по атомной физике, и ее восхищенный близорукий взгляд мешал сосредоточиться на учебном материале. Неприятно вспомнился жесткий и холодный стол в лаборатории, когда он набросился на нее, решившуюся говорить о любви. И болезненный бурный коитус сквозь стоны и закушенные губы. И испачканный кровью халат, и необходимость говорить что-то ей, рыдающей задушенным прерывающимся голосом. А потом была речь о его взглядах на жизнь. И он безжалостно втоптал в грязь нелепые розовые слюни, а рыдания медленно затихли, и лишь застывшая в покрасневших глазах боль портила программное выступление.

Известие о ее смерти вызвало у него приступ страха — липкого, обессиливающего. Но все обошлось. От ее глупого идеализма все же была некоторая польза: она не упомянула его в своей предсмертной записке. Страх отступил, но долго потом он просыпался от острой боли в шее, и похолодевшие пальцы судорожно хватали несуществующую веревку.

Девушка тоже просила. И с ней вместе просили тысячи людей, уже умерших и еще не родившихся. Просили звери и птицы, рыбы и насекомые. Просили странные существа, похожие на иллюстрации к детским сказкам, и еще более странные, ни на что не похожие.

Но звери всю жизнь оскорбляли его обоняние, а птицы позволяли себе гадить на новое пальто. Рыбы безмозгло разевали немые рты, забитые противной слизью, насекомые же, напротив, жужжали и кусались, часто надоедая бестолковыми перемещениями и редко радуя своими раздавленными тушками. Человечки из детских книжек не существовали по определению, а иные существа не существовали тем более.

Звери шарахнулись от злобного удара трости, птицы разлетелись от раскаленного свинца, смертельной рвотой исторгаемого охотничьим винчестером. Гномы и эльфы, феи и хоббиты утонули в презрительном плевке. А люди, безмозглые и опять что-то требующие, в очередной раз натолкнулись на ледяной кокон высокомерия и фанатизма…

И тогда зазвучали небесные трубы, и отброшенный к стене Профессор увидел в невообразимой высоте ослепительное лицо существа настолько высшего, что не было никакой возможности сомневаться в факте его существования. И пел миллионоголосый хор, как будто само пространство звучало огромным, божественно прекрасным музыкальным инструментом.

И дрожащий первым в жизни священным трепетом, Профессор со слезами и болью в костлявых коленях узнал, что все участники Проекта согласны медленно завести работу в тупик. И что немецкая группа уже сумела запутать Рейхсканцелярию, и у Гитлера бомбы не будет.