Пекинский узел - Олег Геннадьевич Игнатьев

к двери.

— Гуляй, чумиза.

— Ты свободен, — объяснил лазутчику Попов. — Иди в горы и сюда не возвращайся.

— Стань монахом, — посоветовал Татаринов.

Узнав о ночном происшествии, монах Бао грустно глянул на Игнатьева.

— Боюсь, господин, что вас приговорили к смерти: сначала ударили в сердце — похитили Му Лань, теперь готовятся лишить жизни.

— Уже была попытка отравить.

— Я слышал, — сказал старый китаец и задумался. — Есть такой способ двойного убийства: очень жестокий, очень изощрённый: сначала «выпустить свет» — лишить земной радости, убить того, кого вы любите, а после убить вас.

Николай стиснул зубы. «Сперва убьют того, кого ты любишь, затем убьют тебя», — звучало, повторялось, оглушало. Он вспомнил, как горячая волна любви и нежности окатывала его сердце, и едва не застонал. Хотелось лечь и умереть. Вот истинная мука.

В десятом часу капитан Баллюзен и новоиспечённый урядник Шарпанов, изредка косившийся на унтер-офицерские погоны Стрижеусова и, как бы примеривавший их к себе — своих-то ещё нет, где их в Китае найдёшь? — живо оседлали лошадей и, к явной обиде Курихина, оставленного при посольстве, направились по следу англичан. Дорога была крепкой, столбовой, и они сразу же пришпорили коней. Пошли намётом. Вёрст через пять, когда кумирни Хэсиву скрылись из виду, где-то вдали громыхнуло. Дождь усилился. За какие-то полчаса дорога превратилась в бескрайнее топкое месиво, из-за чего кони перешли на шаг.

— Эва, припекло! — нахлестнул нагайкой жеребца Стрижеусов и привстал на стременах. — Целиной надо иттить. Увязнем. — С козырька его фуражки ручьём текла вода.

Заметив вдалеке полоску низкорослого кустарника, повернули коней и, уже не понукая их, выбрались из топи.

— Всё агляне виноваты, — мрачно пошутил Шарпанов и благодарно посмотрел на Баллюзена, который утром — перед строем! — зачитал приказ о его производстве в унтер-офицеры. — Они воду мутят, паскуды.

— Известно, — в тон ему сказал и передёрнул плечами Стрижеусов. — От них вся свара.

Под копытами коней противно чавкало. Порывами налетал ветер. Пока искали целину, в полях стемнело. Чёрные тучи заволокли горизонт.

— Ваше благородие, — отирая мокрое лицо, обратился Стрижеусов к Баллюзену, — а правду гуторют, что китайхан ихний в грудя себя бьёть: изничтожу, кричит, белых дьяволов, потому, как шибко, значить, народ уважаю?

— Показуха, — строго отозвался Баллюзен. — Язык он без костей. Как говорится, "в мыльне веник не жалеют". Стало быть, мели Емеля…

— В драчке и свово можно прикнокать, — по-своему переиначил слова гвардии капитана Шарпанов. — Хрясь, и не подлазь.

Перебравшись вброд через заросшую кугой речушку, они миновали ветхую хижину с невзрачной пристройкой под камышовой крышей, поваленную изгородь, и покосившиеся ворота, на которых висела чья-то окровавленная телогрейка. Дворовой пёс, скаля зубы, в бешенстве зашёлся лаем и стал бросаться в ноги лошадям, выказывая верность своему хозяину.

— У, костогрыз ползучий! — замахнулся на него нагайкой Стрижеусов, и лютая псина, перепоясанная ремённой восьмихвосткой, с виноватым визгом откатилась вбок.

— Кажись, пьяный, — указал Шарпанов на уткнувшегося в землю лицом китайца с нелепо вывернутой рукой, — что наши пропойцы, что ихние, все по канавам валяются.

— Да какой он пьяный, — присмотрелся Баллюзен. — Это несчастная жертва войны. Мы идём по её следу.

— Ужли? — не поверил Шарпанов и, резко перегнувшись в седле, спрыгнул на землю. Перевернул лежащего. Невольно закрестился: у китайца вместо глаза выпирала кровяная гуля.

Чем ближе подъезжали к Чанцзяваню, тем чаще попадались трупы, пепелища и следы безудержного грабежа. На земляном полу дома, в который они заглянули, тощий котёнок играл стреляной гильзой. Рядом с перевёрнутым корытом, головой к окну, лежал мальчишечка лет трёх, лежал с открытыми глазами. В них навсегда застыла боль и ужас смерти.

— Ты чё эт, Сёмк? — толкнул Стрижеусов Шарпанова. — Кур воровал?

— Это почему? — спросил Семён и почувствовал дрожь во всём теле.

— А руки у тебя трясутся.

Баллюзен перекрестился и закрыл парнишечке глаза.

— Знобит чевой-то, — резко отвернулся Шарпанов и направился к выходу. — Не спал всю ночь.

Впереди, сквозь дождевые струи, светилось зарево пожара. Похоже, горел Чанцзявань.

— Петлю бы ему на шею, ихнему милорду, — прямо обращаясь к Баллюзену, взялся рукой за седельную луку Шарпанов и устало забрался в седло. — Н-но, култыга...

Жеребец повёл шеей, чуть дотянул поводья и неохотно порысил. Баллюзен поехал рядом, стремя в стремя.

— Бога у них нет в душе, — с сердечной болью произнёс Шарпанов. — Они кто, агляне, иудеи?

— Католики, — ответил Стрижеусов и посмотрел на капитана: верно или нет?

— Англия она большая, — помедлил Баллюзен. — Империя. Есть католики, но больше протестантов. И церковь у них англиканская.

— А в Христа веруют?

— Считается, что да. Но в общем-то они антицерковники.

Баллюзен помолчал и счёл возможным развить мысль.

— Бог предложил в жертву Сына Своего, чтобы человек поверил, как дорог он Отцу Небесному, как Тот сострадает всякому во грехе, во зле пребывающему и зло творящему.

— Значица, греши, и всё простится? — с явным осуждением спросил Шарпанов. — Девку совратил, ребёночка зарезал — всё одно? Лишь бы, то исть, по закону?

— Думаю, нет, — ответил Баллюзен. — Католик, протестант ли, необузданный язычник — все, конечно, хвалятся законом. А православные, как мы с тобой, ничем не хвалятся. Просто пребывают в вере.

— Отец Гурий говорил, есть праведники без веры, но нет веры без праведников, — сказал Стрижеусов.

— Праведник ждёт похвалы от Бога.

— От ево дождешьси, — строптиво проворчал Шарпанов.

— Сомневающийся уже грешит, клевещет на Бога.

Шарпанов посмотрел на капитана долгим взором и широко перекрестился.

— Господи, прости мя, грешного. Чевой-то я не то...

Союзников они нашли за Чанцзяванем, небольшим разорённым селением, в котором бесчинствовали мародёры — солдаты транспортных обозов, догоняющих войска.

Знакомый офицер из свиты французского посланника, посочувствовал промокшим до нитки Баллюзену и его спутникам, предложил по кружке горячего чая и дал возможность обсохнуть. Он же сообщил, что шестого сентября под Чанцзяванем произошло сражение.

— Между войсками? — не поверил Баллюзен.

— Между войсками, — подтвердил барон Гро, пригласивший гвардии капитана в свою комнату.

— Но как же так, — обескуражено потирал своё колено Баллюзен, искренне считая, что его разыгрывают. — Ведь вы вели переговоры и, насколько нам известно, всё шло хорошо.

— Да, — согласился