Роман о себе - Борис Казанов

Глава 29. Вера Ивановна, Александр Григорьевич

Моя хозяйка Вера Ивановна с утра уезжала убирать какую-то фотолабораторию, забрав с собой и дочку Ниночку, почти ровесницу Олежки. В домике становилось тихо. Я возвращался с разминки, приготовлял несколько больших кружек чая. Одну кружку приканчивал сразу на кухне. Остывая от бега, вспоминал то желтое поле люпина возле Зеленого Луга, то ручей, позванивающий ледком, или мягкий, только уложенный асфальт, казавшийся опухолью на полевой дороге, с длиннейшими хирургическими разрезами трамвайных рельсов. Перебегал их, оглядываясь; где же трамвай? Я привык к трамваям во Владивостоке и радовался, что будет трамвайная линия недалеко от нас.

Зачастую заставал на кухне хозяина Александра Григорьевича. Подтянутый по-военному, полковник в отставке, он ступал с затруднением из-за пораненной ноги. Всегда очень тщательно брился, долго намыливал длинное темное лицо, подтачивал и подтачивал опасную бритву на командирском ремне. Выбриваясь, смывал пену, залеплял порезы бумажками и становился непредсказуемо, неправдоподобно молодым. Надо было привыкнуть, когда он вставал с другим лицом. Как будто и не Александр Григорьевич. На меня сходило открытие, отчего у него такая маленькая дочка. Я не раз был свидетелем ревнивых наскоков Александра Григорьевича на Веру Ивановну. Даже если та рассказывала что-либо скабрезное. А сейчас угадывал в этом тихоне бойцового петуха.

Посидев вдвоем, обменявшись почтительно-деликатными репликами, мы расходились. Александр Григорьевич работал диспетчером в трамвайно-троллейбусном парке, а я трудился за письменным столом. В комнате я ставил на стол кружки с чаем и отпускал минут пять на энергичное шевеление пальцами. Правая рука давала сбой, костенела от деревянной ручки. Смена пера 86 - и я засевал словами лист бумаги. Я уже составил список рассказов, которые собирался завершить до приезда Натальи. Пока что укладывался в сроки, помечая в списке крестиком готовый рассказ. Боялся лишь одного: чтоб кто-то опять не заявился. У меня перебывало за это время немало людей. Но постоянно донимала своей заботой Вера Ивановна.

Уборка фотолаборатории отвлекала хозяйку на несколько часов. Все остальное время, оставаясь с дочкой, Вера Ивановна искала общения. Не могла вытерпеть, что я сижу взаперти. Пробовала заговорить в моменты моих выбеганий во двор. Там я второпях, длинными затяжками выкуривал сигарету и тотчас уносился, не восприняв ее заговариваний. Вера Ивановна заглядывала в комнату, приоткрыв дверь. Не оборачиваясь, я делал нетерпеливый жест: дескать, занят позарез! Мало её стеснялся, не боялся обидеть. Вера Ивановна ровно относилась к Наталье. Олежка для нее, как свой ребенок. Я же тут кумир, гордость дома. Правда, Вера Ивановна была способна и на измену, если появлялись люди более знаменитые, как Шкляра или Заборов.

Поначалу я отверг куриный бульон, который Вера Ивановна передала через Ниночку, пытаясь использовать ее, как «троянского коня». Запах пищи вызывал у меня тошноту. Отощавший, я легко вписывался в свои рассказы. «На голодный желудок стреляется лучше, глаз чистый, понял?» - объясняет новичку Бульбутенко, уговаривая есть черствый хлеб с солью и приберегая тушенку из НЗ. Вот я и берег «чистый» глаз. Как-то, пробежав «десятку», не утомившись вроде от бега, я внезапно стукнулся головой о крышку стола. Очнувшись, сообразил, что побывал в обмороке. Пришлось снизойти до бульона и выдерживать посещения Веры Ивановны.

Вера Ивановна припоминала что-либо из своих фронтовых увлечений. Впрямую факт, уличавший ее в легкомысленной интимной связи, не оглашался, но он как бы витал в воздухе. Такими отчетами о своих фривольных интрижках, из-за чего убегал, сердясь, Александр Григорьевич, Вера Ивановна хотела сгладить пикантность положения, в которое она попала, став молодой матерью. А также отстоять себя в глазах мужа, чтоб он страшился измены, несмотря на то, что умудрился сделать ей ребенка. Я видел Веру Ивановну на фотографии военных лет: мелковатая, в кудряшках, с виду очень порядочная, даже чинная, она стояла среди своих подружек-санитарок, скромненько подогнув ногу в колене, ничем не выдавая, что в «тихом болоте черти живут».

- … у Пулковских высот. Вижу: ожог большой, рана навылет, запорошена порохом, самострел. Наложила тампон, глаз не поднимаю. Он говорит: «Замажь, Веруня, чем-либо, не выдавай. Даст Бог - не заметят в лазарете!» - и подает мне букетик мать-и-мачехи… Красавец-мальчишка, армянин!

- А что такое «мать-и-мачеха»? - спросила Ниночка.

- Цветы такие желтые.

- А почему они так называются?

- У них сверху листок гладкий, а снизу - шероховатый, ворсистый…

Ниночке все равно было не понять. Она спрашивала не из любопытства, а просто так, уже изнывая сидеть на одном месте, дергая мать и крутясь, чуть ли не пластаясь вслед за раскачиваемой дверью. Вера Ивановна и не замечала своевольства. Рыхловатая, в желтом с полосами сарафане с открытыми руками и полосой веснущатой загорелой в вырезе кожи, как бы ставшей собственностью сарафана, она поглядывала голубоватыми выцветшими глазками, сдержанно прыскала смехом, прикрывая портивший ее рот с металлическими зубами:

- Красивый был мальчишка! Говорил: «Если выживу, обязательно заберу тебя в Тбилиси!» Они, армяне, все живут в Тбилиси.

- Выжил?

Я съел бульон, подал Ниночке тарелку, и та, взяв, с удовольствием понеслась вприпрыжку.

- Куда там! Это же не тыловая часть… Самострел - расстрел! Не успела обернуться, уже лежит в другом рядке, закапывают.

- И все?

- А что ты еще хочешь? - Она рассмеялась. - Букетик-то он мне в другом месте нарвал…

- Ну, тогда другое дело… - Я попытался извлечь выгоду из нашей беседы. - Вера Ивановна, вы могли бы подождать с оплатой за квартиру?

- Ты же уплатил за этот месяц.

- Я следующий имею в виду.

- Что тебе стоит заработать? Я изумляюсь: для тебя же деньги под ногами валяются!

Понимая, что просьба отклонена, я развел руками:

- Если валяются, придется подобрать.

Проявив твердость, Вера Ивановна решила меня ободрить:

- Вот напишешь книгу, станешь богатым. Будешь здороваться через окошко машины.

- Чезаре Павезе, итальянский писатель, сказал примерно так: «Будущее угадать невозможно, но можно сказать: как жил до 30, так и будешь жить дальше».

- Правильно сказал.

- Через два года и я с ним соглашусь.

- Конечно! Смотри, до чего ты дошел: не ешь, не спишь, не бреешься, зарос, усох, заплесневел… - Выкладывала Вера Ивановна арсенал не утешительных для меня глаголов. - Хоть бы в баню сходил, протерся… Перестань дурачиться с дверью! - тузанула она вновь появившуюся Ниночку. - Линию трамвайную открывают завтра с Зеленого Луга. Не хочешь проехать в трамвае?