Николай II в секретной переписке - Платонов Олег Анатольевич

Варнава рассказал Гор., как любезен был с ним губернатор до его приезда сюда, пока не получал гадких приказаний от Щербатова, т.е. Самарина. Про меня он сказал Суслику, что я глупая баба, а про А.[418] такие отвратительные вещи, которые он даже не может повторить. Горемыкин настаивает на его немедленном увольнении. Посмотри в моем письме, дней 5 тому назад, я назвала тебе одного, которого рекомендует наш Друг. Только все это надо сделать поскорее, тогда и результаты будут лучше. Самарин и Щербатов знают твое мнение и желания, но они с ними не считаются, вот в чем главное.

Отдай определенные приказания старику, тогда ему легче будет их исполнять. Он жаловался Варнаве, как ему трудно работать, имея всех против себя. Если б ты только мог дать ему новых министров! Самарин приказал В. поехать к тебе. Это было бы, конечно, хорошо, — он мог бы тебе все рассказать, — но это отнимет у тебя время, а теперь надо торопиться с решениями. Ты теперь сам видишь, что С., как С.Ив.[419], — непоправимо узкий человек. Он должен заботиться о своих церквах, духовенстве и монастырях, а не о том, кого мы принимаем, — теперь его мучит совесть. Вот и выходит: “кто другому яму роет, сам в нее попадет”, — как было и с Н. — Скорей смени министров. Он не может больше с ними работать. Если ты дашь ему категорическое приказание, он может им передать, — это легче, — но разговаривать с ними он отказывается. Великолепно было бы выгнать некоторых из них и оставить старика, — они этого заслуживают, — обдумай это, пожалуйста .

Тяжело не быть с тобою и не иметь возможности спокойно поговорить обо всем!

Насчет известий с войны наш Друг пишет следующее (прибавь это к твоим остальным телеграммам): “8сентября. Не ужасайтесь, хуже не будет, чем было, вера и знамя обласкает нас”. — Посылаю тебе телеграмму от Е. Витгенштейн, урожденной Набоковой (большой друг Гротена, была в Мариином поезде). Она просит прислать ей медалей. Ты, может быть, дашь Фредериксу распоряжение об этом — и телеграмму тоже. Иконы я могу ей прямо прислать.

Вот тебе, дружок, речь Хвостова. Читая ее, ты поймешь, почему Павел ее не одобрял. Он открыто выступает против Джунковского. Сохрани ее на всякий случай, и, если будут на него нападать, ты всегда можешь сослаться на эту его речь. Она исполнена ума, честности и энергии. Видно, что этот человек жаждет быть тебе полезным. — Приказал ли ты водворить порядок и справедливость в балтийских провинциях? Это необходимо, — бедные люди очень там страдают.

Только что прочла до конца речь Хвостова, — очень толковая и интересная, но я должна сказать, что наша собственная славянская натура, лишенная всякой инициативы, виновата во всем. Мы должны были бы с самого начала удержать банк в наших руках. Раньше никто не обращал на это внимания, теперь все ищут всюду немецкого засилья. Но уверяю тебя, что мы сами навлекли его на себя своей ленью. — Обрати внимание на стр. 21, 22 про Джунковского — какое он имел право телеграфировать такую вещь? Это было возможно лишь при исключительных обстоятельствах, и это звучит отвратительно. — Я думаю, что тебя это все заинтересует, так как знакомит с его взглядами на банк и т.д. Затем посылаю тебе письмо А. про Варнаву и Синод. Анастасия тебя целует и извиняется, что не написала, но мы поехали кататься (конечно, девочки мерзли), а затем в Дом Инвалидов, где разговаривали со всеми в течение 1 1/2 часов. Мы заехали за Аней в прелестный домик графини Шуленбург. Затем они пошли в свои лазареты, а после чаю — к Ане, чтобы поиграть с молодежью.

Голова кружится от всех разговоров, но дух мой бодр, — дружок, и готов на все, что тебе надо. Варнава завтра придет ко мне. Продолжай быть энергичным, дорогой мой, пусти в ход свою метлу — покажи им энергичную, уверенную, твердую сторону своего характера, которую они еще недостаточно видели.

Теперь настало время доказать им, кто ты, и что твое терпение иссякло. Ты старался брать добротой и мягкостью, которые не подействовали, теперь покажи обратное — свою властную руку. Кусов написал А., между прочим, что жалко, что такой человек, как Михеев[420], приехал от твоего имени, так как он не умеет вести себя в качестве твоего представителя и говорить. — Ангел мой, мне так грустно надоедать тебе каждый день, но я не могу иначе. Жажду целовать тебя и смотреть в твои любимые глаза. Благословляю и целую тебя без конца, с истинной и глубокой преданностью. — Храни и направи тебя Господь!

Навсегдатвоя старая

Женушка.

Не думаешь ли ты отослать Дмитрия обратно в полк? Не позволяй ему слоняться без дела. Это для него прямо гибельно. Он ни на что не будет годен, если характер его не исправится на войне. Он был на фронте всего лишь один или два месяца.

Царское Село. 9 сентября 1915 г.

Мой родной, милый,

Вот, наконец, солнечное утро, и мы, “конечно, поедем в город”, как говорит Ольга. Но ничего не поделаешь, я должна идти в лазарет. — Вчера мы были в инвалидном доме. Я в течение 1 1/2 часа говорила с 120 солдатами, а затем еще с целой массой, которые все собрались в одной комнате. Но почему я тебе все это пишу? Ведь я вчера уже писала тебе — я совсем ошалела. — Слава Богу, что известия на севере немного лучше, т.е. около Вильны — Двинска. Ты сообщил, что мы очистили Вильну прошлой ночью, но они ведь еще не успели в нее вступить? — С нетерпением жду сегодня обещанного тобою письма — это для меня всегда такая радость! — Вот! получила сейчас твое драгоценное письмо и сердечно благодарю за него. Я держу его в левой руке и целую его, мой друг. — Как m-me Плаутин несказанно обрадуется, когда узнает, что ее сыновья невредимы! Очень благодарю за то, что ты справился. — Какая чудная телеграмма от нашего Друга!

Это хорошо, что ты теперь взял к себе Кирилла, после Георгия, — таким образом они чередуются друг с другом. Только не посылай[421] Дмитрия. Он слишком молод и воображает о себе. Хотелось бы мне, чтобы ты его отослал от себя! Только не говори, что я этого желаю.

Да, у тебя масса дела. — Щербатов произвел на тебя лучшее впечатление, но, по-моему, он никуда не годится, слишком слаб и не хочет работать дружно со стариком. Вот видишь, до чего они[422] договорились в Москве, — опять о тех же пунктах, которые они решили сначала выключить, и об ответственном министерстве. Ведь это совершенно невозможно, даже Куломзин это ясно видит. Неужели они действительно имели нахальство послать тебе телеграмму, которую собирались отправить? — Как бы хорошо дать им почувствовать железную волю и руку! До сих пор твое царствование было исполнено мягкости, теперь должно быть полно силы и твердости. Ты властелин и повелитель России, Всемогущий Бог поставил тебя, и они должны все преклониться перед твоей мудростью и твердостью. Довольно доброты, которой они не были достойны. Они думали, что смогут обернуть тебя вокруг пальца. Все, о чем они говорили в Москве, было вчера напечатано в газетах!

Сегодня я видела бедного Варнаву. Милый мой, это отвратительно, как С. обращался с ним, сначала в гостинице, а затем в Синоде. Это прямо неслыханный допрос, и он так гадко отзывался о Григ. — и называл Его самыми ужасными словами. Он заставляет губернатора следить за всеми Его телеграммами и пересылать их ему. Как преступны его слова насчет величания — что ты не имеешь права разрешать такой вещи, на что В. благоразумно ему ответил, что ты главный покровитель церкви, а С. дерзко возразил, что ты еераб. — Как безгранично нахально и более чем неприлично, развалившись в кресле, скрестив ноги, расспрашивал он епископа про нашего Друга! — Когда Петр Великий по собственному почину приказал величание, это было немедленно исполнено, на самом месте и в окрестностях. После величания панихиды прекращаются (как когда мы были в Сарове, прославление и величание шли одновременно), а они теперь опять заказали панихиды и сказали, что не исполнят твоего приказания. — Дружок, ты должен быть тверд и заявить Синоду категорически, что ты настаиваешь на исполнении своего приказания, и величание должно продолжаться! В этих молитвах мы теперь нуждаемся больше, чем когда-либо. — Они должны знать, что ты очень ими недоволен, и прошу тебя, не допусти, чтобы прогнали В. — Он великолепно постоял за нас и Гр. и доказал им, что они намеренно действуют в этом против нас. — Горемыкин был сильно оскорблен, возмущен и несказанно шокирован, когда узнал, что губернатор (которого Джунковский заставил переменить мнение и всячески подстрекал) сказал В., что я сумасшедшая баба, а Аня мерзавка и т.д. — Как он может после этого оставаться? Ты не должен допускать таких вещей. — Это последние козни диавола, чтобы посеять всюду смуты, — но это ему не удастся. — С. горячо хвалил Феофана[423] и Гермогена, и желает поместить последнего на место В. — Вот видишь всю их грязную игру! — Несколько времени тому назад я тебя просила сменить губернатора. Он шпионит за ними, следит за каждым шагом В. в Покровском[424] за поведением нашего Друга и телеграммами, которые Он отправляет. Это дело рук Джунковского и С., подстрекаемых Н. и черными женщинами. — Агафангел так плохо говорил (из Ярославля). Его следует послать на покой и заменить Сергием Финляндским, который должен покинуть Синод. Никона надо тоже выгнать из Государственного совета, где он членом, и из Синода, — у него, кроме того, на душе грех Афона. — В этом Суслик совершенно прав, — надо дать Синоду хороший урок и строгий реприманд за его поведение. — Поэтому скорее убери Самарина. — Каждый день, что он остается, он приносит вред. Старик того же мнения. Это не женская глупость. Потому-то я так ужасно и плакала, когда узнала, что тебя заставили в ставке его назначить, и я написала тебе о своем отчаянии, зная, что Н. предложил его потому, что он враг Гр. и мой, а, следовательно, и твой. В разговоре с митрополитом Владимиром (они его тоже свели с ума) В. сказал, что С. сломит себе шею своим поведением и что он еще не обер-прокурор, на что Владимир возразил: “ведь государь не мальчик и должен знать, что он делает”, и будто ты долго упрашивал С. принять этот пост (я сказала Горемыкину, что это неверно). Что ж, пусть они увидят и почувствуют, что ты не мальчик, и что всякий, оскорбляющий и преследующий людей, которых ты уважаешь, оскорбляет этим тебя! Они не смеют привлекать епископа к ответственности за то, что он знает Гр. Я не могу повторить тебе всех слов, которыми они называли нашего Друга. — Извини меня, что опять тебе надоедаю, но я хочу убедить тебя, что ты должен скорее сменить С. Я буду страдать, если он останется, и эта мысль не будет покидать меня. Ты слышал, как губернатор обо мне отзывался, и здесь — в некоторых кругах плохо против меня настроены, а теперь совсем не время порочить имя своего Государя или его жены. — Только будь тверд (ты помнишь, что Он просил тебя долго не отсутствовать?) и ни за что не назначай его в Государственный совет, как бы в виде награды за то, что он себя так вел и открыто говорил о тех, кого мы принимаем, и в таком тоне отзывался о тебе и твоих желаниях. Этого нельзя больше терпеть, и ты не имеешь права допускать этого! — Это последняя борьба за твою внутренюю победу, покажи им свою власть. — Вспомни, как он в 6 дней выгнал старика Даманского (из-за Григ.) и дал 60000 его преемнику для устройства квартиры — отвратительный поступок! Я сегодня придумала помощника для нового обер-прокурора — кн. Живаха[425]. Ты его, наверное, помнишь, — совсем молодой, знаток церковных вопросов, очень лоялен и религиозен (Бари-Белгород)[426],— согласен ли ты?