Гротеск - Нацуо Кирино

Интересно, что Такаси получил несколько писем от Сато. Тогда я сказал ему: «Напиши ей что-нибудь хорошее, искреннее». Эта девочка его совершенно не интересовала. Не знаю, ответил он ей или нет, но в старших классах у нее развилась анорексия, и, очень может быть, Такаси был тому виной. И я ничего не мог сделать. Вот еще почему я так жалею, что устроил его в эту школу.

Мне скоро семьдесят, и, оглядываясь назад, я вижу, как жестока бывает молодость. Молодежь чересчур зациклена на себе, и до других ей нет дела. А в системе Q. она еще более бессердечна. Впрочем, школа Q. не виновата. Вся наша система образования такова. Я уже говорил, что учил своих учеников только одному — мыслить по-научному. Но куда хуже другое.

В школе я не только не учил правде. Боюсь, я отяготил детские души еще одним бременем. Я имею в виду чувство собственной исключительности, превосходства над себе подобными. Получается, что я взял на себя управление их сознанием. И мои ученики, которые трудились в школе не покладая рук, но никак не были вознаграждены за это, вынуждены нести этот груз всю жизнь. Разве не постигла такая участь Кадзуэ Сато? Или сестру Хираты? Конечно, они обе незаурядные, но за тобой, дорогая Мицуру, в том, что касается учебы, им было не угнаться.

Бремя, возложенное нами на их плечи, оказалось бессильно перед разрушившими их обстоятельствами. От рождения им недоставало красоты. И они были не способны это изменить, сколько бы ни старались.

Дорогая Мицуру! В письме, которое я получил из тюрьмы, ты призналась, что питала ко мне некие чувства. Твое признание обрадовало и в то же время удивило меня. По правде сказать, в школе мое сердце целиком захватила Юрико Хирата. Таких красавиц я никогда не встречал, даже просто смотреть на нее была большая радость. Это лишало силы тот «якорь», который я имел в виду, когда говорил о необходимости быть лучше других. Точнее, делало его совершенно бессмысленным. Потому-то люди и отрицают так горячо природную красоту и стараются покрепче ухватиться за этот «якорь». Естественно, Юрико Хирату ненавидели за сам факт ее существования и хотели во что бы то ни стало выжить из школы. Унижая красоту, они не могут освободиться от «якоря» и, утопив его глубоко на дне, становятся игрушкой бурных волн. Только и всего.

Наверное, я излишне многословен. Но разве я не прав? Не знаю. Дни тихо идут чередой здесь, в Оивакэ. Я сижу и вспоминаю прошлое: поступи я тогда вот так, этот человек был бы жив; если бы только я сказал то-то и то-то, он действовал бы иначе. И стыд переполняет меня.

Мицуру! Я отличаю плохое от хорошего в том, что вы с мужем совершили. Вашим поступкам нет прощения. Я считаю, что ваша вера здесь ни при чем. Это другой вопрос. Вера сама по себе — это не хорошо и не плохо. Но как вы додумались до того, что можно совершать убийства?! Вот в чем я хочу разобраться. Ты блестяще училась и в своем деле была ничуть не хуже Хираты. Однако с тобой что-то произошло. Куда только здравый смысл подевался? А Хирата? Неужели она считала, что нет другого способа выжить в этом мире, кроме как стать проституткой, продавать себя первому встречному? Что же это такое?! Проще всего сказать — неудача воспитательно-образовательного процесса. Но, как я уже говорил, у меня чувство бессилия и вины за то, что я, учитель, не смог ничего сделать в душной атмосфере, царившей в популяции нашей школы.

Я писал, что хотел бы поклониться родственникам Кадзуэ Сато и попросить у них прощения. И еще встретиться с сестрой Хираты и извиниться за ужасные последствия, к которым привел мой своевольный каприз. Но людей не вернешь. Драгоценные жизни оборвались. Как же это жестоко!

Мне остается только наблюдать за своим жуком и прозябать в этой холодной горной глуши. Ничего другого мне и не надо. Но как жить вам с ощущением утраты — тебе, сестре Хираты, родственникам Сато? Мне никогда не избавиться от этих мыслей.

Вот такое получилось письмо — сбивчивое, длинное. Первое, что я отправил после твоего освобождения. Прости меня. Когда оправишься, придешь в себя, приезжай в Оивакэ. Покажу, как я здесь работаю на природе.

Всего тебе хорошего,

Такакуни Кидзима

Каково? Скажите, интересно? Поздно каяться, а он все свою линию гнет. Вещает и вещает. Не понимаю. Сын у Кидзимы, значит, — Такаси? А я и забыла. Дочитав до этого места, я невольно рассмеялась. У Мицуру муж тоже Такаси. Два Такаси. И оба не в моем вкусе. Потом оказывается, что Кидзима-сэнсэй меня не помнит: «Не помню, как ее зовут. Такая простая девочка, училась с тобой в одном классе». Не очень вежливо, правда? А еще бывший учитель! Маразм! Курам на смех! Я у него везде «сестра Юрико».

Кидзима пишет про рост численности популяции, трансформацию особей. Я с этим не согласна. И Мицуру, и Юрико, и Кадзуэ просто разложились. Разве преподаватель биологии Кидзима не учил нас, что микроорганизмы вызывают процессы брожения и разложения? Для этих процессов требуется вода. Я думаю, для женщин роль воды выполняют мужчины.

В отличие от Юрико я ненавижу мужчин. Никогда не заводила с ними романов. Поэтому живу как живу, без брожения и разложения. Да, я — засохшее дерево. Юрико от рождения любила мужиков и после долгого брожения разложилась. Мицуру, выйдя замуж, пошла не по той дорожке и разложилась. Кадзуэ с возрастом возжелала приключений, которых у нее в жизни не было, разложилась и погибла. Разве не так?

2

Следующее судебное заседание состоялось через месяц. Его назначили на два часа, и я решила отпроситься у шефа. Я и без того работала неполную неделю, поэтому ему не нравилось, когда я опаздывала или уходила раньше. Но, узнав, что я собралась на суд, где разбирается убийство Юрико, шеф сразу отпустил меня: «Конечно-конечно, я все понимаю». Под этим предлогом можно на работу даже не заглядывать, подумала я. В суд, однако, идти не хотелось. Опять глядеть на мрачную рожу этого Чжана, отбиваться от назойливых журналистов. Но идти придется — Мицуру сказала в прошлый раз, чтобы я обязательно вернула ей письмо Кидзимы. Надо — значит надо. Интересно, в каком наряде Мицуру появится в этот раз? Как у нее обстоят дела с приливами? Любопытство потянуло меня в суд.

Я пришла пораньше и увидела в зале заседания женщину с короткой стрижкой. Она махнула мне рукой. На ней был желтый свитер с высоким воротом, коричневая юбка, на плечи наброшена модная шаль. Я недоумевала: кто бы это мог быть?

— Это же я, Мицуру!

Крупные передние зубы. Умный, острый взгляд. В самом деле, Мицуру! Куда делась немолодая женщина в нелепом наряде?

— Ого! Ты изменилась!

Удивленная происшедшей с ней переменой, я бросила свою сумку на стул, смахнув на пол сумку Мицуру. Она подняла ее с недовольной гримасой. Это уже был не грубый матерчатый мешок, а черная сумка через плечо, от Гуччи.

— Откуда сумка?

— Купила.

Кто же в прошлый раз жаловался, что нет денег? Я согласилась заплатить половину по счету, потому что Мицуру ныла, что все отдала в секту. А сама за Гуччи столько выложила, что можно десять моих сумок купить. Меня так и подмывало сказать ей какую-нибудь гадость, но я ограничилась кивком.

— Здорово выглядишь.

— Да, немного освоилась. — Мицуру еле заметно улыбнулась. — В прошлый раз еще не в себе была, а сейчас вроде привыкаю. А то прямо как Урасима Таро.[41] Изменились улицы, цены в магазинах. Я кожей чувствую, как все стало другим за эти шесть лет. Между прочим, на прошлой неделе я ездила к Кидзиме-сэнсэю, в его общежитие. Мы с ним обо всем поговорили, и мне стало после этого лучше. Так что я должна восстановиться.

Я в расстройстве присела на соседний стул.

— Ты с ним встречалась?

Щеки Мицуру вдруг почему-то запунцовели.

— Да. Я вспомнила о письме, которое дала тебе, и почувствовала такую ностальгию… Вот и поехала к нему. Он страшно обрадовался. Мы гуляли в Каруидзаве по застывшему зимнему лесу. С ним я не чувствовала холода — он такой теплый человек!

Я ошеломленно посмотрела на зардевшуюся Мицуру.

— Вот как? Опять водички захотелось? Впрок не пошло?

— Водички? — Мицуру бросила на меня взгляд, явно не понимая, что я имею в виду.

— Ничего. Кстати, вот… — Я сунула ей в руку конверт с письмом Кидзимы.

— Ну что? Прочитала?

— Прочитала. Только мало что поняла. Он из ума еще не выжил?

— С чего ты это взяла? Подумаешь, забыл, как тебя зовут. Из-за этого, что ли?

Она раздражала меня своей прямолинейностью.

— Не в этом дело.

— Я рассказала ему, что дала тебе почитать письмо. Мне показалось, он переживает. Боится, как бы ты плохо о нем не подумала из-за этого письма. Считает, что у тебя депрессия из-за Юрико.