Семья Карновских - Исроэл-Иешуа Зингер

— Могу ли я пригласить вас на обед, герр Гольбек?

Егор не ожидал столь резкого перехода.

— О, это… Это большая честь для меня, герр доктор…

Доктор Цербе не спеша сложил бумаги в дорогой портфель из желтой кожи, закрыл его на замок. Надел элегантную твердую шляпу, которая плохо сидела на слишком большой голове. Повязал шею белым шелковым шарфом, снял с вешалки солидное черное пальто. Егор помог ему одеться.

— Благодарю! — улыбнулся доктор Цербе, взял в одну руку портфель, в другую — палку черного дерева. В широком пальто с бархатным воротником и белых гетрах на лакированных ботинках он казался еще более тщедушным. Бледностью он напоминал мертвеца, которого слишком шикарно обрядили на похороны. На улице доктор Цербе взял такси и приказал тихому молодому человеку садиться. Больше он не возвращался к предыдущему разговору, но говорил о погоде и ярком солнце.

По опыту доктор Цербе знал: того, чего трудно добиться в неуютном кабинете, гораздо легче добиться в домашней обстановке, за накрытым столом, за стаканчиком вина. Возле цветочного магазина доктор Цербе остановил такси и купил букет роз.

— Моя старая служанка никогда не ставит цветов на стол, — пожаловался он Егору, как близкому человеку. — Приходится самому заботиться.

Долгая поездка завершилась в тихом районе, застроенном одноэтажными домами. Перед ними зеленели небольшие садики. По вывескам на заправочных станциях и аптеках Егор сообразил, что это Лонг-Айленд. Район напомнил ему Грюнвальд. В конце улицы, отдельно от других зданий, стоял дом с опущенными шторами на венецианских окнах. Такси остановилось перед железным забором. Доктор Цербе попросил Егора подержать портфель и палку и отпер дверь.

— Нет, вы мой гость, заходите первым, — подбодрил он Егора, который не решался войти.

В доме было темно. После яркого солнца Егор ничего не мог разглядеть. Вдруг из темноты раздался скрипучий голос:

— Пр-р-риятного аппетита, гер-р-р-р доктор-р-р-р!

Егор обернулся и увидел попугая, зеленые перья мерцали в темноте. Вокруг начали проявляться другие цвета: красный ковер, черное пианино, пестрые картины на стенах. Егора охватило беспокойство вместе с любопытством. Попугай не умолкал. Бесшумно вошла старуха и подняла шторы.

— Здравствуйте, — слегка поклонился Егор.

— Здравствуйте, — зло проворчала старуха и тихо удалилась.

При свете Егор увидел картину, на которой была изображена обнаженная женщина, и густо покраснел. Это была настоящая картина, но она больше походила на порнографическую открытку, чем на произведение искусства. Никто не появлялся, и Егор принялся осматривать комнату. Резная мебель, кувшины, вазы, на стенах — бронзовые тарелки, японские рисунки и гравюры на меди. В резных шкафах стояли книги на разных языках. Поблескивали золотые корешки. Рядом с философскими сочинениями и произведениями классиков расположились иллюстрированные книжки сомнительного содержания. В углу, где стояла клетка с попугаем, находилось несколько примитивных фигур, вырезанных из черного дерева: африканские божки и голые мужчины и женщины в непристойных позах. Егор снова покраснел. Рука доктора Цербе легла ему на плечо.

— Нравится, молодой человек?

Хилое тело доктора было облачено в шелковый халат, на ногах были домашние туфли. Он обнял Егора за талию, на немецкий манер, и подвел к столу, уставленному винами, коньяками и ликерами.

— Что предпочитаете? Шнапс?

— Все равно, герр доктор, — нерешительно ответил Егор.

— Тогда выпьем вина. — И доктор принялся за еду, поданную старой служанкой.

Кривыми пальцами он чистил омара, выковыривал мясо из панциря и причмокивал, как безгубый старик. Будто одно слабое, больное животное поедало другое, еще более слабое. Егор стеснялся есть. Доктор Цербе угощал его. Сам он ел медленно, зато говорил очень быстро, не умолкая ни на секунду.

— Закрой клюв, болтун, — сердился он на попугая, когда тот желал ему приятного аппетита, — дай сказать господину доктору.

Он наполнил вином два бокала, полюбовался игрой пурпурного напитка. Его лицо улыбалось каждой морщинкой.

— Можно называть вас по имени, мой юный друг?

— Это большая честь для меня, герр доктор. Меня зовут Георг.

— Почему вы не пьете, Георг?

— Я не привык к вину, герр доктор, — ответил Егор.

— Вино — благородный напиток, напиток мыслителей. — Доктор Цербе чокнулся с Егором. — А пиво — напиток черни. Согласны?

— Не знаю. Но если герр доктор говорит, значит, это так, — ответил Егор тихо.

Доктор Цербе объяснил, что говорит неспроста. Он может привести в доказательство исторические факты. Все древнейшие культуры возникли у народов, которые употребляли вино. Возьмите Грецию, Рим, Вавилон, Египет, Израиль. Уже древние евреи утверждали, что вино веселит сердце. Не так ли?

— Не знаю. — Егору не понравилось, что разговор переключился на евреев. — Я этим не интересуюсь.

— Очень жаль, Георг, очень жаль, — укорил его доктор Цербе. — Еврейская культура — одна из величайших в мире. Я хоть и поклонник Афин и Рима, но не могу игнорировать Иерусалим, как делают по незнанию некоторые невежды.

Он беспрестанно подливал вино. У Егора кружилась голова, но на душе было легко, заботы позабылись. А доктор Цербе все говорил, демонстрируя свою ученость. Он переместился на диван и предложил Егору сесть рядом. Служанка принесла кофе. Доктор Цербе велел поставить чашки на маленький столик возле дивана и вдруг начал декламировать собственные стихи.

— Ну как, мой юный друг? — спросил он, прочитав несколько стихотворений.

— Я не из тех, кто может судить, — ответил польщенный Егор, — но мне кажется, это прекрасно.

Лицо доктора Цербе порозовело, глаза заблестели.

— Спасибо, милый, — пробормотал он и вдруг, наклонившись, поцеловал Егора в щеку.

Егор быстро стер ладонью слюну, оставленную на щеке вялыми старческими губами. Доктор Цербе заметил его отвращение и побледнел.

— Это чувство отца к сыну, — начал он оправдываться. — Чувство одинокого человека, которого судьба лишила семейного счастья. Надеюсь, мой друг, вы не подумали ничего плохого.

Егор убрал руку от лица.

Доктор Цербе сунул ему в жилетный карман несколько бумажек. Егор попытался протестовать:

— Герр доктор, нет!

— Ни слова! — перебил доктор Цербе. — Я же понимаю, что у вас плохо с деньгами. Вы обидите меня, если не возьмете, мой друг.

Егор действительно был без денег, у него осталось только несколько центов, и он не стал сопротивляться. Доктор Цербе проводил его до двери и попросил заглядывать, если Егору станет одиноко. Он всегда готов поддержать юного друга и морально, и материально.

Одиноко Егору стало очень скоро, и он явился к доктору Цербе за моральной и материальной поддержкой. Он и сам не заметил, как оказался у доктора в услужении.

41

Доктор Карновский волновался только из-за одного экзамена — по английскому языку. Об экзамене по медицине он даже не думал. Ему было смешно, что он, опытный врач, должен сдавать экзамен, как какой-то студент. Он был даже несколько обижен. Как большинство европейских врачей, он был об американской медицине невысокого мнения и досадовал, что ему, знаменитости из-за океана, надо начинать с нуля. Он не знал никого из будущих экзаменаторов, но был уверен, что как врачи они ему в подметки не годятся. Карновский заранее их ненавидел, потому что оказался у них в руках.

А будущие экзаменаторы ненавидели Карновского и вообще всех, кто собирался заниматься медицинской практикой в новой стране.

На трансатлантических рейсах прибывало множество врачей. Поначалу местные медики встречали их с распростертыми объятьями, особенно тех, кто пользовался известностью в своей области. Но когда врачей стало слишком много, отношение к иммигрантам изменилось, и не в лучшую сторону.

Во-первых, новоприбывшие врачи часто смотрели на местных свысока. Во-вторых, они переманивали пациентов. Нередко иммигранты выдавали себя за светил, хотя на самом деле были посредственностями. Взаимная неприязнь росла день ото дня. В клубах, за игрой в бридж или гольф, старожилы изливали друг другу свой гнев на конкурентов. Вперемежку с правдивыми случаями рассказывали всякие небылицы. Особенно этим славился доктор Альберти. У него была репутация лжеца и сплетника, но слушали его охотно, потому что хотели верить его рассказам.

Доктор Альберти вел с конкурентами войну не на жизнь, а на смерть.

Высокий, жилистый, неопределенного возраста, казавшийся то пожилым, то довольно молодым, с редкими волосами, в которых перемешались всевозможные цвета и оттенки, и лицом, в котором можно было разглядеть славянские, германские, латинские и семитские черты, доктор Альберти был заметной фигурой в медицинском мире Манхеттена, хотя никто не знал, кто он такой, когда и откуда приехал. Только старики помнили, что он появился в конце девяностых в самом центре Бауэри и сразу произвел сенсацию. В мужских туалетах ресторанов и баров он развесил объявления со своим портретом — эспаньолка и пенсне на шнурке, — в которых говорилось, что он излечивает венерические болезни за считанные недели, к тому же по очень низкой цене. Его объявления висели даже в туалетах собвея. Пьяницы и бездельники, разрисовывая стены всякой похабщиной, не щадили и портретов доктора Альберти, но толпами шли к бородатому, очкастому врачу, который излечивал венерические болезни за считанные недели. Бродяги, проститутки, матросы, итальянцы, евреи, немцы, ирландцы, китайцы из Чайна-Тауна толкались в грязной приемной. Доктор Альберти так спешил, что даже не стерилизовал инструментов и не мыл рук. Измазанными йодом пальцами он быстро принимал доллары и рассовывал по карманам замызганного халата.