Страж раны - Андрей Валентинов

О самом Ганди Степа запомнил лишь, что тот был худ и имел большие оттопыренные уши. Вождь говорил на хинди, и Степа сообразил лишь то, что речь шла о каком-то «сварадже». Но заинтересовало Косухина не это, а то, как тысячи индусов смотрели на этого неказистого смуглого человека, ушастого, с бритой головой, одетого в какое-то подобие старого одеяла. Так на его памяти не смотрели ни на кого — ни на товарища Троцкого, ни даже на самого Вождя. И Степа подумал о том, какая польза была бы Революции, призови этот ушастый не к какому-то «свараджу», а к ясному и недвусмысленному вооруженному восстанию.

Арцеулов лишь подивился Степиной кровожадности и окончательно разочаровал его, пояснив, что «сварадж» — это кампания мирного неповиновения, включая отказ от сотрудничества с англичанами и бойкот иностранных товаров. Косухин вздохнул и понял, что местные большевики, буде они тут все же имеются, явно упускают контроль над народными массами. Вдобавок его изрядно расстраивало одно неприятное обстоятельство. На митинге индийские товарищи сторонились его, вероятно, из-за буржуйских тряпок, которые Степа надел по настоянию белого гада Арцеулова. Более того, его пару раз больно пнули, называя почему-то «инглизом».

Капитан посочувствовал Степе, посоветовав в следующий раз прийти на митинг в одеяле, предварительно обрив голову. Ни о паспорте, ни о камне Ростислав решил покуда не говорить. Степа с его мировыми проблемами мог не оценить подробных житейских мелочей.

Через пару дней приехал Ингвар. Художник был весел, возбужден и много рассказывал о подготовке путешествия в Гималаи. Он привез новый альбом рисунков, и Степа с Ростиславом могли полюбоваться памятными им горами в белых снежных шапках. Арцеулов улучил момент и поведал Николаю Константиновичу о совете толстяка-англичанина. Ингвар подумал и заметил, что подобное жульничество может оказаться результативнее, чем все его хлопоты. В любом случае, хуже от этой попытки не станет.

Среди прочего, художник принес им письмо, которое нашел в своей почте, скопившейся за время отсутствия. Письмо, с пометкой «для мистера Арцеулова и мистера Косухина» было прислано из Парижа. Писал Тэд.

За эти два месяца Ростислав и Степа получили три телеграммы. Первая была из Марселя, подписанная «Наташа и Тэд», в которой сообщалось, что пароход «Дон» благополучно доставил путешественников во Францию. Вторая, подписанная так же, была уже из Парижа. Берг и Валюженич послали ее прямо с вокзального почтамта. И наконец, третья была от Тэда, который сообщал, что сдал Наташу из рук в руки ее любимому дяде, а сам на некоторое время едет в Англию.

И вот, наконец, письмо. Как только Ингвар, пригласив своих подопечных в ближайшее время зайти к нему поужинать, откланялся, нетерпеливый Степа разорвал конверт и уткнулся носом в исписанные неровным почерком листки. Арцеулов, уверенный, что Валюженич пишет по-английски, терпеливо ждал, покуда безграмотный комиссаришка прибегнет к его помощи. Но Степа, к его величайшему изумлению, спокойно дочитал письмо до конца, произнес: «Гм-м» и передал листки Арцеулову.

Ларчик открывался просто — Валюженич писал по-русски. В первых же строчках Тэд особо оговаривал это обстоятельство, признавшись, что прибегает к помощи словаря, но в дальнейшем обещает не делать и этого. Слог хромал, да и ошибок не счесть, но зато написано было вполне понятно даже для неученого Степы.

Американец сообщал, что встретился с Шарлем Карно, который не мог не изумиться рассказу своего приятеля. Сам Карно, так и не выздоровев окончательно, был вынужден вернуться во Францию, не завершив экспедиции. Оба они получили втык (Тэд написал «удары под самый затылок») от профессора Робера, который, впрочем, тут же накинулся на привезенные «артефакты». Отец, Валюженич-старший, обозвал сына придурком (Тэд передал это как «почти дураком»), пообещав полностью снять высылаемую дотацию. В общем, насквозь обруганный, но довольный, Тэд приступил к прерванным занятиям, уже успел заскучать при такой спокойной жизни и звал «мистера Арцеулова и Стива» в Париж…

…О Наташе в письме не было ни слова. Арцеулов перечитал его еще раз — Валюженич писал лишь о себе. И это было странно…

Ясное дело, Косухин тоже обратил на это внимание. Он, правда, поделился с Ростиславом несколько успокоившим его соображением, что будь с Наташей что-то не так, Тэд непременно сообщил бы. Арцеулов вполне с этим согласился, отметив про себя, что, вероятно, предложение, сделанное горячим американцем у Тадж-Махала, не нашло отклика — и бедняга Тэд предпочел ничего не сообщать об этом…

Но все же в глубине души шевельнулось какое-то неопределенное подозрение. В конце концов Валюженич мог просто написать одну фразу, что Наташа жива, здорова и шлет всем приветы. Но этой фразы не было. Арцеулов вспомнил Наташины сомнения перед отъездом — и встревожился еще больше. Впрочем, делиться с Косухиным своими опасениями он не стал — все равно, здесь, за тысячи километров от Парижа, ничего нового узнать было нельзя.

Несколько дней прошло для Арцеулова в томительном ожидании. Степе было легче. Он продолжал бегать по митингам, на одном из которых ему феноменально повезло: он встретил пожилого индуса, работавшего несколько лет в России и — плохо ли, хорошо ли — знавшего русский язык. Степа воспрял. Новый его знакомый оказался «конгрессистом», то есть типичным буржуазным либералом, зато он сообщил, что в Дели действительно имеются несколько молодых людей, которые читают давно уже непопулярного и ничего не понимавшего в индийских делах немецкого экономиста Маркса. Большего Степе не требовалось, и уже на следующий день он свел знакомство с худым интеллигентного вида очкариком, носившим странную для Степиного уха фамилию Ранадиве.

Ранадиве действительно читал Маркса, но во всем остальном вышла осечка. Молодой индус, недавно приехавший из Англии, где учился в Оксфорде, ни слова не понимал по-русски. Правда, такие понятия, как «Красная Армия», «товарищ Ленин», «коммунизм» и «даешь!» были ясны без перевода, но результат от горячей речи коммуниста Косухина был обескураживающим. Товарищ Ранадиве приложил палец к губам, испуганно оглянулся и произнес также вполне понятное слово «полис». Лишь после больших трудов Степа смог убедить излишне пугливого выпускника Оксфорда познакомить страшного посланца Коминтерна с другими «товарищами».

Встреча с «товарищами» была намечена на вечер следующего дня. Степа составил краткий англо-русский словарик, куда с помощью Арцеулова внес такие совершенно необходимые термины как «пролетарская революция», «экспроприация экспроприаторов», «всеобщее вооружение трудящихся» и даже «продразверстка». Правда, ехидный Ростислав постарался подобрать наиболее подходящие эквиваленты для подобного людоедского жаргона, переведя «продразверстку», как «грабеж», а «пролетарскую революцию» — как «бунт оборванцев». Наивный Степа, не ведая об очередной буржуйской провокации, старательно зубрил эти столь необходимые каждому агитатору и столь близкие его сердцу слова…