Давид Бек - Мелик-Акопян Акоп Раффи

Священник понял, что старика не переубедишь. И чтобы с ним не случилось какой беды, поручил одному из бегущих все время быть с ним рядом. А сам возглавил толпу, крикнув:

— Торопитесь! Мы можем опоздать!

То был тер-Аветик, а старик — уже знакомый нам юзбаши Саркис, староста армянского населения Зеву.

Находившаяся неподалеку Паришан услышала их разговор и догадалась, что вооруженная мотыгами, лопатами и топорами толпа — армяне, которых ведут тер-Аветик и его друзья.

С криками миновали они мусульманский квартал, прошли несколько кривобоких улочек и вышли к дворцу. Пожар теперь разгорелся еще сильнее, перебросился с конюшен на гарем и с кухни на ханский диван. Здесь собралось мусульманское население города. У них не было никакой возможности потушить пожар, они только старались вынести веши и припасы из помещений, куда огонь еще не перекинулся. Сторожа и слуги дворца больше наблюдали за тем, чтобы не было хищений, чем работали сами. Но в общем переполохе нелегко было уследить за людьми.

— Что горит? — спросила Паришан у одного перса.

— Ханский дворец… — ответил тот на ходу, таша за собой огромный сундук.

— Помилуй нас бог! — слезливым тоном ответила Паришан, делая вид, будто не замечает добычи, похищенной этим разбойником из ханского дворца.

Она увидела, как вооруженная чем попало толпа вместо того чтобы отправиться тушить пожар, сделала крюк и молча прошла за дворец, туда, где еще не горело. Паришан последовала за толпой. Люди заполнили узкую улицу, где с одной стороны высился дворец, с другой находились ханские склады. Улица была совершенно безлюдна.

Амбары содержали большую часть имущества хана, здесь же находились оружейные склады. Тер-Аветик поднялся к главным воротам амбаров, постучал рукояткой сабли в дверь и заговорил совершенно так же, как священник в ночь поминовения десяти девственниц[160] стучит за перегородкой крестом:

— Отверзни нам, господи, врага милосердия…

— Идите, благословенные моим Отцом, и пользуйтесь уготованной вам добротой, — ответили им изнутри, и отец Хорен отворил ворота.

Все ввалились внутрь. Отец Хорен провел их к оружейным складам, а Сара, тоже находившаяся там, уже открыла дверь склада и свечой освещала вход. Люди, войдя, побросали свои лопаты и стали разбирать оружие. Все это заняло лишь несколько минут.

— Теперь вы вооружены, — обратился к толпе тер-Аветик. — Хан отнял у вас оружие, я возвращаю его вам из ханских оружейных складов. Это не грех — вернуть захваченное. А теперь ступайте, дети мои, защищайте свои семьи и дома. Я знаю, хан отомстит вам за пожар дворца. Идите, этот молодой человек поведет вас, — и он показал на военачальника Бали, сына мелика Парсадана.

Есть некий восторг, опьянение войной, ужасное опьянение, находящее радость в разрушении, уничтожении и убийствах. Слова тер-Аветика были излишни. Ожесточенные, охваченные яростью и жаждой мести люди сами знали, что им делать. Хан перед осадой крепости действительно отнял у них оружие, лишив самых необходимых возможностей защитить свою жизнь. Теперь им доставляло особое удовольствие воевать с врагом этим самым оружием.

— Не сомневайся, батюшка, — ответили из толпы. — Пусть мы повяжем головы по-бабьи, если не оправдаем твоего доверия.

— Благослови вас бог, дети мои, ну, ступайте, — сказал тер-Аветик и обратился к Бали: — Выбирайте глухие улочки, Бали, и пока не доберетесь до армянского квартала, старайтесь избегать столкновении.

Толпа под предводительством Бали ушла. Лишь один человек в одежде конюха остался.

Сара, которая со свечой в руке освещала склад, узнала его и, поставив свечу на подоконник, подбежала и обняла:

— Ах, Паришан, это ты? Как ты попала сюда, рассказывай!

Паришан в нескольких словах поведала о своих последних приключениях. В это время тер-Аветик, отец Хорен и князь Степанос Шаумян уединились в одном из углов склада и о чем-то совещались. Сара подвела к ним Паришан и представила:

— Вот девушка, которая достала нам все ключи. Она же зажгла тот большой огонь, который сейчас так ярко полыхает во всем городе.

Священник, монах и князь с радостным удивлением взглянули на эту героиню в одежде конюха.

— Дочь моя, — тер-Аветик взял ее за руку и поцеловал в лоб, — ты достойна любви и уважения всех нас. Твои сестры могут гордиться, что и в армянских девушках не угас воинственный дух. Когда-то я был знаком с твоим отцом. Знаю, теперь ты круглая сирота, но с этого дня будешь для нашего полка как бы родной дочерью.

— Поцелуйте вашу дочь, — обратился тер-Аветик к отцу Хорену и князю Шаумяну.

Они поцеловали Паришан в лоб.

Слезы радости душили храбрую девушку. У нее не хватало слов выразить свою признательность. Да, она была сиротой. Ей было десять лет, когда умерла мать. Отец, не перенеся горя, тоже вскоре скончался. Девочку насильственно забрали во дворец хана. Как же была она счастлива, что умерших родителей ей заменит отважный боевой полк!

— Спасибо, что меня, круглую сироту, вы назвали дочерью, — наконец произнесла она. — Пусть теперь у вашей дочери достанет смелости обратиться к вам с просьбой.

— Проси, — сказал тер-Аветик, — я знаю, ты так разумна, что не потребуешь невозможного.

— Конечно, нет, — сказала Паришан уже смелее. — Я прошу, чтобы Зубейду-ханум, мою госпожу, вы пощадили и взяли под свое покровительство. Она добрая женщина, христианка.

— Мы выполним твое желание, — ответил тер-Аветик.

XXII

Как в летнюю ночь свет свечи привлекает к себе всякую мошкару, так и пожар во дворце привлек к себе жителей города-крепости. Кто из любопытства, кто желая помочь, кто просто ради развлечения — все бежали на пожар. Толпа, как большой ребенок, любит смотреть на огонь. Даже сторожевые войска, охраняющие подступы к крепости, бросили посты и побежали к цитадели. Пожар не посчитался с законами, правилами и распоряжениями, чья цель была отразить нападение врага.

Погасить огонь не было никакой возможности. Брать воду из двух больших рек, текущих мимо крепости, было трудно, ибо снаружи стоял враг. Воды, которой запаслась крепость, не хватало даже для питья.

Пожар распространялся все дальше. Из кухни пламя перекинулось на ханский диван, а из конюшен подобралось к гарему. Яростные порывы ветра, словно огромные меха, раздували его…

Уже начал гореть диван. То была самая роскошная часть дворца. С грохотом рушились своды просторных залов, над которыми так много потрудились в свое время художники. Языки пламени, смешавшись с густыми облаками дыма, выползали из богатых, пышных залов дворца. Слава, роскошь и порочные наслаждения дворцовой жизни исчезали, обращались в пепел… И чьей рукой было совершено все это? Простой женщины, служанки. То был горький упрек, брошенный в лицо чванливому тирану и говорящий о его ничтожестве. Того, кто правит миром железным жезлом, народ карает рукой самого слабого из его рабов. «Смотри, ты такой же смертный, как те тысячи которых ты давишь своей пятой…»

Две чудовищные стихии — огонь и ветер — словно сговорились уничтожить все, что построила деспотическая рука на слезах и крови своих рабов. Действовали две стихии — ветер, как дыхание мести всевышнего, и огонь — как выражение проклятий угнетенного народа.

Пожар распространялся дальше, освещая все вокруг ослепительно ярким светом. Красавицы гарема в ужасе от внезапной опасности, полуголые, высыпали из своих комнат во двор. Эти несчастные, не найдя другого места, собрались во дворе и, как овечки, прижавшись друг к другу, дрожали и плакали. Они забыли про стыд и робость запертой в гареме женщины и горестными воплями молили о помощи. Их голоса привлекли внимание кызлара-агаси, властелина над девушками, который в бешенстве подошел к ним и с угрозой сказал:

— Сучки, это что за шум, зачтем вы собрались здесь? Не видите — на вас смотрят!

На крышах и в самом деле собралось много народу. Люди пытались разрушить смежную постройку, соединяющую гарем с конюшней, чтобы преградить дальнейший путь огню. Но то было против гаремных правил, чтобы посторонние мужчины видели ханских жен. В алом зареве пожара жены представляли собой живописное зрелищ — удивленные, растерянные среди этого светопреставления, словно женщины Помпеи или Геркуланума[161] во время извержения Везувия.