Обряд - Валентина Вадимовна Назарова

полу подошвой армейского ботинка. Наконец его приглашают в кабинет. Закрыв за ним дверь, офицер, пожилой мужчина с бакенбардами, устало почесывая под растянутым свитером свое выпуклое, как у беременной, пузо, садится за стол.

— Я хочу признаться в убийстве, — произносит Матвей, прежде чем полицейский успевает открыть рот. — Я убил человека.

Он рассказывает все в деталях и красках: как он следил за гражданкой Меркуловой Анастасией, как узнал, что она вышла замуж, и убил ее мужа гражданина Артура, фамилию он не знает, ударил его по голове, вот так, в висок, кирпичом. А потом сбежал с места преступления.

Они оставляют его одного в комнате для допросов. Ему так больно, что он сворачивается на полу, подкладывает под голову свернутую шинель и пытается уснуть, но вместо этого только ворочается с боку на бок на воняющем хлоркой полу, подставляя лицо сквозняку, чтобы хоть немного остудить жар, который расходится по телу из ран. Наконец кто-то открывает дверь. Матвей поднимается, вытягивается во весь рост, руки по швам.

— Матвей Иванович, — произносит брюхатый полицейский, цокнув языком, — ну зачем же вы так, Матвей Иванович?

— Я из ревности.

— Вы из глупости. Признание ваше — липа. Ни место преступления вы описать не смогли, ни характер травм погибшего. Зачем вы наше время тратите? Благородный жест придумали, девушку спасти?

Он снова цокает языком.

— Я… забыл, у меня аффект. Сейчас все расскажу, как на самом деле было. Это я убил, я убил своими руками гражданина Артура… Артура… — Матвей щелкает пальцами, пытаясь вспомнить его фамилию. — Гончарова.

Какая обыкновенная фамилия, а строил из себя невесть что.

— Я признаюсь в убийстве Артура Гончарова. А вы мне мозги не пудрите, я знаю порядок, вы должны разобраться, если человек признается, вы не можете просто так меня отсюда выбросить.

— Тебе ночевать, что ли, негде?

Матвей молчит, сверлит полицейского глазами. Тот вздыхает, снова цокает языком и произносит:

— Послушайте меня, молодой человек, я многое в жизни видел. Особы такие, как эта ваша гражданка Меркулова, не стоят того, чтобы их спасали. У нее ни раскаяния, ни мотива. Вот на этом же самом месте сидела и говорила мне: убила, не знаю почему. Абсолютно равнодушно говорила, описывала все, в отличие от вас, ни разу не завралась.

— Я не вру. Она невиновна.

Полицейский вздыхает, чешет пузо, смотрит на него озабоченно.

— Ты сам-то себе веришь, когда это говоришь, парень?

Матвей отмахивается от его слов, он не хочет пускать их к себе в голову. Но только они уже там, они там с той ночи, когда он узнал, что Артура убили. Разве мог это быть кто-то, кроме Насти?

— Парень, поверь, тебе повезло, что не тебя она тюкнула. Баба эта больная на всю голову, опасная.

Когда Матвей выходит на крыльцо полицейского участка, уже начало смеркаться. Поднялась метель. Улица вокруг него рассыпается на белые крупинки, крошится и растворяется в вихре. Он спускается по ступенькам, идет к набережной, садится на одиноко чернеющую во мгле лавку и зажигает последнюю сигарету в пачке. Он готов умереть. Но тут у него в кармане начинает вибрировать телефон.

Полицейский, тот самый, с большим животом и непрошеными советами. Матвей сразу вскакивает с лавки, ждет, что тот прикажет ему возвращаться, что он арестован, а она, гражданка Меркулова, свободна. Но полицейский просто диктует ему номер телефона: это адвокат, Матвей может позвонить по этому номеру завтра, если захочет, но он бы не советовал.

Матвей благодарит его раз десять, кладет трубку и смотрит на кровь, которая накапала ему под ноги. Если он хочет дожить до завтра, ему, похоже, придется поспешить.

* * *

Сначала он просто спит. А когда просыпается, понимает, что прошло три дня, на животе у него повязка, а из локтя торчит поблескивающий в свете ламп дневного света длинный хвост капельницы. Телефон у него разрядился, и, включив его заново, он тут же звонит по номеру, который дал ему полицейский. После десяти гудков женский голос хрипло шепчет в трубку: «Я в суде». И тут же отключается. Матвей ждет час, другой, третий, кивает головой в ответ на сбивчивый рассказ деда на соседней койке о том, как было хорошо в семидесятом, ест кашу со вкусом асфальта и бензиновыми разводами сверху. Наконец телефон звонит. Адвокат долго спрашивает у него, какое отношение он имеет к гражданке Меркуловой, потом со вздохом говорит, что это минимум пятнашка в колонии строгого режима, если только не найдут обстоятельств, которые могли бы смягчить тяжесть ее преступления. Матвей пытается возразить, но она перебивает его, просит позвонить ей на следующий день после трех и кладет трубку.

— Знаешь, что в шестидесятом году мне было двадцать лет, как тебе сейчас, наверное, — шамкает с соседней кровати беззубый старик.

— Дед, да погоди про свой шестидесятый год. У меня проблема.

— Какая проблема? Руки-ноги целы — значит, никаких проблем.

— Если бы.

— А что тебе нужно? Чего потерял-то? У тебя вон телефон в руке. Ты с помощью этого телефона можешь что угодно найти! Знаешь, Гагарина в космос запустили с помощью компьютера в десять раз слабее, чем твой этот телефон.

Матвей вздыхает и отворачивается на другой бок. Там, на койке с другой стороны, лежит мальчишка. На вид не старше Миши, паренька из поселка, и ему, видно, плохо. Он весь белый, и капельница у него не прозрачная, как у Матвея, а с чем-то мутным. В сотый раз он вбивает в поисковой строке название поселка, ищет в новостях заголовки и не находит ничего. Потом проверяет Стюху, вбивает ее имя рядом с именем ее… Артура. Теперь он знает его фамилию. Тут же вылезает его страница «ВКонтакте», фотография, где он не похож сам на себя, в жизни он был как девчонка с блондинистыми кудряшками, а тут хоть немного похож на мужика. Матвей кликает, листает череду постов с причитаниями о скоропостижной смерти, от которых ему тошно. Потом, когда он уже заносит палец над кнопкой, чтобы закрыть страницу, взгляд его падает на публикацию, которая выбивается из общей массы. Это