На службе зла - Роберт Гэлбрейт

– Звони, если будут новости. И если не будет.

Не успела Робин добраться до станции «Кэтфорд», как ее энтузиазм улетучился при мысли о возвращении в Уолластон-Клоуз. Она не могла понять, отчего ей вдруг стало так грустно и тревожно. Может быть, это с голодухи. Решительно настроившись побороть любовь к шоколаду, серьезно угрожавшую ее возможности влезть в свадебное платье, Робин купила на станции неаппетитный энергетический батончик.

В поезде до «Элефант-энд-Касл», жуя эти опилки, Робин вдруг обнаружила, что бессознательно потирает ребра в том месте, куда ее толкнул верзила с козлиной бородкой. То, что на тебя орут случайные прохожие, – обычная цена за жизнь в Лондоне. В Мэссеме на нее никогда бы не повысили голоса.

Вдруг что-то заставило Робин оглянуться по сторонам, но верзилы ни поблизости, ни вообще в вагоне с редкими пассажирами не было; из соседних вагонов за ней тоже никто не наблюдал. Она задумалась об утреннем происшествии: ей, безусловно, изменила обычная бдительность, усыпленная примелькавшимся районом и мыслями о Брокбэнке и Захаре. Робин мучилась от мысли, что недосмотрела, не заметила того, кто, как ей показалось, следил за ней самой… Но это уже паранойя. В то утро Мэтью подкинул ее на «лендровере»; каким образом убийца мог увязаться следом? Разве что поджидал в автомобиле на Гастингс-роуд…

Как бы то ни было, решила Робин, впредь нельзя допускать подобной беспечности. Сойдя с поезда, она заметила высокого темноволосого мужчину, идущего чуть позади; она нарочно остановилась, давая ему пройти вперед; он на нее даже не взглянул. «У меня точно паранойя», – подумала Робин, выбрасывая в урну недоеденный батончик.

К подъезду нужного многоквартирного дома в Уолластон-Клоуз Робин добралась в половине второго. Квартал «Страта» возвышался над этой развалиной, как посланник из будущего. Длинный сарафан Робин и ее старая джинсовка отлично подходили для рынка в Кэтфорде, но сейчас придавали ей студенческий облик. Тем не менее она, снова изображая разговор по мобильному, по привычке глянула вверх, и сердце у нее дрогнуло.

Что-то изменилось. Занавески были отдернуты. Стараясь теперь быть сверхвнимательной, Робин не останавливалась – на случай, если он смотрит из окна, – а сама искала затемненное место, откуда можно будет продолжить наблюдение за балконом. Она была так поглощена выбором места и поддержанием непринужденного вида, что совершенно не смотрела под ноги.

– А-а-ай! – пронзительно закричала Робин, потому что правая нога заскользила куда-то вперед, левая запуталась в длинном сарафане, а сама она едва не села на шпагат и в конце концов выронила мобильный. – Вот черт! – простонала Робин.

Она вляпалась то ли в блевотину, то ли – еще того хуже – в понос. Теперь эта гадость, вязкая, комковатая, желтовато-коричневая, осталась на сарафане, на босоножках и даже на руке.

Поблизости заржал какой-то мужик. Робин, униженная, злая, не сразу посмотрела в ту сторону: она пыталась встать, не запачкавшись еще больше.

– Прости, детка, – сказал позади нее мягкий голос с шотландским акцентом.

Она обернулась – и словно получила удар током.

Несмотря на теплую погоду, прохожий был в шапке-ушанке, в красно-черном клетчатом пиджаке и джинсах. Своим солидным весом он опирался на два металлических костыля. Мужчина смотрел на Робин, все еще скаля зубы. Его бледные щеки, подбородок и мешки под маленькими темными глазками уродовали глубокие оспины; толстая шея переваливалась через воротник. На одной руке у него висел полиэтиленовый мешок, вроде как с овощами. Робин увидела кончик татуировки-кинжала, который – как ей уже было известно – пронзал желтую розу на предплечье. Татуированные капли крови сбегали по запястью, как настоящие.

– Тебе бы себя в порядок привести, – заметил он, еще шире оскалившись и указывая на ее босоножки и подол сарафана.

– Да, – ответила Робин; ее затрясло. Она нагнулась за телефоном: экран был разбит.

– Я тут близко живу, – сказал мужчина, кивком указывая на квартиру, за которой Робин наблюдала уже месяц. – Хочешь – заходи, почисти перышки.

– Ой нет, что вы! – запротестовала Робин, ни жива ни мертва. – Но все равно спасибо.

– Да не за что, – отозвался Дональд Лэйнг.

Его взгляд скользнул по телу Робин. Оно покрылось гусиной кожей, словно от его прикосновения. Повернувшись на костылях, Лэйнг собрался уходить, нелепо болтая пакетом. Робин приросла к месту, чувствуя, как к лицу приливает кровь. Он не обернулся. Уши его шапки болтались, как у спаниеля, пока он, удручающе медленно, уходил из поля зрения.

– О господи, – прошептала она.

Рука и колено пульсировали от боли; Робин бессознательно убрала с лица волосы и по запаху только теперь с облегчением поняла, что желто-коричневая кучка – это всего лишь карри. Поспешив завернуть за угол, чтобы из окна ее не увидел Дональд Лэйнг, она достала свой разбитый телефон и позвонила Страйку.

48

Here Comes That Feeling[87]

Жара, опустившаяся на Лондон, была его врагом. Когда ходишь в футболке, негде спрятать ножи, а шляпа и высокий воротник, которые он использовал для маскировки, просто исключаются. Оставалось только схорониться в том месте, о котором Чудо не знало, и в бессильной злобе ждать.

В воскресенье погода наконец переменилась. Иссушенные солнцем парки умывал дождь; на лобовых стеклах машин танцевали дворники; туристы надели пластиковые накидки и перешагивали через лужи.

Взволнованный и решительный, он по самые брови натянул шляпу и облачился в свою особую куртку. При ходьбе ножи, вложенные в глубокие самодельные карманы за подкладкой, толкали его в ребра. На столичных улицах народу оказалось не меньше, чем в тот раз, когда он прирезал путану, чьи пальцы сейчас хранились в морозильнике. Туристы и лондонцы сновали повсюду, как муравьи. Накупили себе зонтов и шляп с изображением британского флага. Нескольких ротозеев он оттолкнул прочь с дороги, чисто для забавы.

Зуд убийства становился нестерпимым. Прошло уже несколько дней, отлучка от Чуда постепенно заканчивалась, а Секретутка все еще разгуливала целой и невредимой. Он часами искал, выслеживал – и надо же: она возникла прямо перед ним средь бела дня, эта бесстыжая стерва; но вокруг было полно лишних глаз.

Отсутствие самоконтроля, как сказал бы этот сраный психиатр, узнай он, каково ему было на нее наткнуться. Отсутствие самоконтроля! Да он при желании мог отлично контролировать свои действия (нечеловеческий ум позволил ему прикончить трех и покалечить одну, а легавые и не разнюхали, так что пошел ты в жопу со своими диагнозами, тупорылый мозгоправ), но когда, после стольких пустых дней, он увидел ее прямо перед собой, им овладело желание нагнать на нее страху: подойти ближе, очень близко, так близко, чтобы учуять запах, сказать пару ласковых, заглянуть в перепуганные глаза.

Между тем она с важным видом уплыла, а он в этот раз не решился двинуться следом, но упустить ее было бы смерти подобно. Ей место у него в холодильнике, расфасованной по сверткам. А ему давно пора бы увидеть ее физиономию, перекошенную от исступленного, смертельного ужаса, какой настигает всех, кто оказывается безраздельно в его власти, становится его игрушками.

И вот он брел под прохладным дождем, а внутри все горело, потому как было уже воскресенье и она снова ускользнула, умотала туда, где он не мог ее достать, ведь рядом все время ошивался Красавчик. Сейчас требовалось больше свободы маневра, гораздо больше. А дома постоянно торчит это Чудо: следит, докапывается – вот где настоящая помеха. Пора все менять. Он и так уже пинками отправил Чудо на заработки. Навесил лапшу, что, дескать, ему халтурку предложили. Если совсем припрет, он и воровать пойдет, чтоб наличка была, а вид сделает, что заработал, – уже сто раз так делал. Развяжет себе руки, не пожалеет времени, чтобы уж точно быть рядом, когда Секретутка окажется без охраны, без посторонних глаз и свернет не туда.

Прохожие виделись ему безжизненными, как торговые автоматы. Тупые, тупые, тупые… А он, куда бы ни шел, присматривал себе ту, которая сгодится для следующего раза… Не Секретутку, нет, потому что эта стерва укрылась за белой входной дверью вместе с Красавчиком, а какую-нибудь подвыпившую дуреху, чтоб согласилась на небольшую прогулку с мужчиной, у которого за подкладкой ножи. Перед возвращением к Чуду ему требовалось замочить еще одну, настоятельно требовалось. Только это могло дать ему точку опоры, когда он перед Чудом будет изображать любимого мужчину. Его глаза поблескивали из-под шапки, выискивая что-нибудь подходящее, но женщины шли с мужчинами, женщины вели за руку детей, а одиноких все не попадалось…