Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да, я сам его слушал. Вечерний курс в соборе на Гранд-авеню. Замечательный лектор. Но сколько же вам было тогда? Двадцать пять лет назад?
– Меня водил на лекции отец, и я пообещала себе, что займусь этим, когда у меня будет время. Теперь оно есть.
– Понимаю. А знаете, миссис Джонсон, что преподавал я, пока не занял эту должность?
– Нет, сэр. – (Конечно же, я знала. Отец стыдился бы меня, если бы я предварительно не разведала территорию.)
– Латынь, греческий и эллинскую философию. Но время идет – и латынь больше не требуется, греческий даже не предлагается, а греческих философов забыли ради новых идей Фрейда, Маркса, Дьюи и Скиннера. Вот я и вынуждена была искать другое занятие, иначе пришлось бы уходить из университета и предлагать свои услуги где-нибудь еще. А это нелегко, – грустно улыбнулся он. – Профессор физики мог бы найти работу в «Доу кемикл» или у Д. Д. Гарримана, но учитель греческого? Впрочем, не важно. Вы сказали, что намерены заниматься и летом?
– Да, сэр.
– Переведем-ка мы вас на старший курс и выпустим в конце первого семестра, в январе сорок седьмого года бакалавром искусств. Главной специальностью поставим, скажем, современные языки, второй – что пожелаете. Классические языки, историю. Летнюю школу и первый семестр можете использовать для занятий метафизикой. Так-то. Я и сам дед, миссис Джонсон, старомодный учитель забытых наук. Но может быть, вы согласитесь, чтобы я был вашим куратором?
– Нет, правда?
– Меня заинтересовали ваши намерения – думаю, мы с вами составим неплохой комитет сочувствующих. Мм…
У старости стремления свои;Смерть все покончит; но перед концомЕще возможно подвиг совершить,Достойный нас, восставших на богов.Я подхватила:
На скалах загораются огни;День меркнет; подымается луна;Ревет морская глубь. Вперед, друзья,Открытиям еще не вышел срок.Он широко улыбнулся и закончил:
Покинув брег и к веслам сев своим,Ударим ими, ибо я стремлюсьУплыть за край заката и достичьВечерних звезд, пока еще я жив.– Теннисон не знает износа. И если Одиссей мог бросить вызов годам, можем и мы. Приходите завтра, и мы наметим курс занятий, необходимый для вашей докторской. Большую часть работы вам придется проделать самостоятельно, но мы заглянем в каталог и посмотрим, что вам будет полезно прочесть.
В июне пятидесятого я защитила докторскую по метафизике, став доктором философских наук. Моя диссертация называлась «Сравнительные картины мироздания по Аристоклу, Аруэ и Джугашвили с точки зрения эпистемологии, телеологии и эсхатологии». Содержание сводилось к нулю, как и полагается в честном метафизическом труде, зато много было Булевой алгебры, доказывающей, что Джугашвили – убийца и злодей, что и так слишком хорошо было известно украинским кулакам.
Я подарила экземпляр своей диссертации отцу Маккоу и пригласила его на защиту. Он согласился прийти, посмотрел на название и улыбнулся:
– Мне кажется, что Платон был бы рад встретиться с Вольтером, но оба они и близко не подошли бы к Сталину.
Отец Маккоу был единственный, кто с первого взгляда понял, о ком идет речь в заглавии, не считая доктора Баннистера, который его и придумал.
Моя диссертация не имела никакой ценности, но по правилам для получения научной степени требовалось представить сколько-то фунтов научной макулатуры. И я прекрасно провела эти четыре года – и в университете, и по ту сторону бульвара.
Получив докторскую степень, я на той же неделе поступила на медицинский факультет университета и в юридическое училище Канзас-Сити: одно другому не мешало, потому что у юристов занятия в основном велись вечером, а у медиков – днем. Я не собиралась становиться доктором медицины, но хотела сдать на магистра по биохимии. Меня записали на несколько дополнительных курсов, но разрешили проходить их одновременно с подготовкой к магистрату (думаю, меня прогнали бы оттуда, не предъяви я свеженькое свидетельство доктора наук). Степень магистра сама по себе меня не слишком заботила – просто хотелось поучиться чему-нибудь полезному, устроить себе интеллектуальный шведский стол. Отец бы меня одобрил.
Я могла бы получить степень за год, но задержалась подольше, желая прослушать еще несколько курсов лекций. В юридическом же училище полагалось учиться четыре года, но я прошла у них кое-что еще в ту пору, когда там с тридцать четвертого по тридцать восьмой учился Брайан. Декан разрешил мне сдавать экстерном, лишь бы я полностью оплатила каждый курс – училище было частное, и плате за обучение придавалось первостепенное значение.
Экзамены в адвокатуру я сдала весной 1952-го – успешно, к удивлению своих соучеников и преподавателей. Помогло, возможно, то, что я в бумагах называлась «М. Дж. Джонсон», а не «Морин Джонсон». Как только меня приняли в адвокатуру, с дипломом проблем уже не было: училище гордилось как раз тем, какой высокий процент его студентов получает право на адвокатскую практику – а это барьер потруднее, чем диплом юриста.
Вот так, вполне законно, я и получила четыре ученые степени за шесть лет. Но искренне считаю, что больше всех дал мне крошечный католический колледж, где я была только вольнослушательницей и не претендовала на степень.
В большой степени это относится к японцу американского происхождения, иезуиту отцу Тэдзуке.
Впервые в жизни мне представилась возможность выучить восточный язык, и я ухватилась за нее. Класс предназначался для обучения миссионеров, призванных заменить тех, кого уничтожила война, в нем занимались и священники, и семинаристы. Меня, как мне кажется, приняли по той причине, что в японском языке, японских идиомах и японской культуре грань между мужчиной и женщиной еще резче, чем в американской культуре. Я служила наглядным пособием.
Летом сорокового года, которое мы провели в Чикаго, я воспользовалась случаем позаниматься семантикой у графа Альфреда Коржибского и доктора С. И. Хаякавы, благо Институт общей семантики был поблизости от нас – только перейти Мэлл и пройти пару кварталов по Восточной Пятьдесят шестой. И в голове у меня застряли слова этих двух ученых о том, что любой язык – отражение определенной культуры и так тесно переплетается с ней, что для адекватного обсуждения этого вопроса необходим другой, отличный по своей структуре язык – «метаязык».
А теперь посмотрим, что происходило в мире, пока я занималась японским. В ноябре сорок восьмого президентом избран Паттон, сменивший президента Баркли в январе сорок девятого.
Инцидент в Осаке произошел в декабре сорок восьмого, между избранием Паттона и его инаугурацией. Так что новый президент столкнулся с тем, что в Дальневосточном доминионе, бывшей Японской империи, назрело открытое сопротивление и тайное общество «Божественный ветер» готово до бесконечности разменивать десять японских жизней на жизнь одного американца.
В своей инаугурационной речи президент Паттон сообщил японцам и всему миру, что подобный обмен нас больше не устраивает. Отныне за убийство одного американца будет разрушаться и
- Звездный зверь. Имею скафандр - готов путешествовать - Роберт Хайнлайн - Научная Фантастика
- Set a diary - Майго - Прочая детская литература / Научная Фантастика / Социально-психологическая
- Мародер - Пол Андерсон - Научная Фантастика
- Доказательство Канта - Елена Янова - Космическая фантастика / Научная Фантастика / Периодические издания / Юмористическая фантастика
- Воспоминания о прошлом Земли. Трилогия - Лю Цысинь - Боевая фантастика / Космическая фантастика / Научная Фантастика / Разная фантастика
- Предпоследняя правда - Филип Дик - Научная Фантастика
- Необычный друг - Айзек Азимов - Научная Фантастика
- Бесконечная война - Джо Холдеман - Научная Фантастика
- Музыка, звучащая в крови - Грег Бир - Научная Фантастика
- Вне всяких сомнений - Роберт Хайнлайн - Научная Фантастика