Жарким кровавым летом - Стивен Хантер

Эрла переполняла горечь; было ясно, что он не любил напоминаний о своем отце. Он сделался мрачным и сварливым.

— А не был ли он каким-то образом замешан в дела Хот-Спрингса? — спросил Ди-Эй. — Я хочу сказать, что у Оуни и Грамли много чего на совести. Не могло это убийство оказаться как-то связанным с ними?

Эрл громко расхохотался, хотя в этом смехе нетрудно было услышать горькую, почти надрывную нотку.

— Это самая дурацкая чушь, какую я когда-либо слышал! На моем старике негде было ставить пробы, он был пьяницей, лицемером, ходоком по шлюхам, хулиганом и драчуном. Но видите ли, в чем беда: он не знал ничего такого, за что его стоило бы убивать. Абсолютно ничего. Он был маленьким человеком. Единственное, что он знал, так это все проселки, просеки и тропы в округе Полк. А это он узнал благодаря охоте и звериным головам, которые он подвешивал к стенам. Он куда больше заботился об этих головах, чем о собственных детях. Что, черт возьми, он мог знать такого, чтобы привлечь внимание Оуни Мэддокса? Эй, мистер Ди-Эй, вы уверены, что роете в нужную сторону?

— Что вы, Эрл, я же только спросил. Подумай, что с этим стоит разобраться.

Эрл остановил машину, повернулся к Ди-Эй и посмотрел ему прямо в глаза.

— Позвольте мне кое-что сказать вам. Никто не знает ни черта о моем отце, и лучше всего, чтобы так оно и оставалось. Его давно нет на свете, он похоронен и забыт. Так есть, и пусть так и остается. И еще, мистер Паркер, мне не хочется грубить вам, но я больше не могу говорить о моем отце. От этого меня со страшной силой тянет в запой! Вы меня понимаете?

— Я понимаю, Эрл, и прошу прошения.

— Вот и ладно. А теперь давайте поедем и проверим, как дела у этих негров.

* * *

Дальше они ехали молча. Проехали через южную часть Хот-Спрингса по Сентрал, повернули под прямым углом направо, на Малверн-авеню, а оттуда выехали в негритянский район. Опустилась ночь, и улицы бурлили как обычно, девушки торчали в окнах, зазывая посетителей, и шумные толпы клубились в пивных, где чуть не все поголовно стремились попытать счастья, сунув монетку в ящик игорного автомата. И когда они добрались до «Мэри-Джейн», им показалось, что даже там началась новая жизнь. Там тоже было многолюдно, разгромленный публичный дом превратился в нечто вроде местной достопримечательности, наподобие фермы аллигаторов или гатереи в Хэппи-Холлоу, где собираются наркоманы. Можно было подумать, что старый Мемфис Добряк тоже отправился на поиски развлечений, чтобы не отставать от своих клиентов, а отсутствие девушек в окнах наводило на мысль, что все они лежат на спинах и старательно занимаются своими тяжкими в самом прямом смысле ночными трудами.

Ди-Эй подъехал к заведению сзади — там народу не было — и поставил автомобиль почти вплотную к стене. Оба пассажира вышли и увидели перед собой открытую дверь, рядом с которой курил какой-то молодой человек.

— Эй, сынок, — обратился к нему Ди-Эй, — сходи-ка и позови Мемфиса. Скажи, что к нему приехали друзья и хотят его повидать.

Юноша взглянул на них, не скрывая испуга, но поспешил повиноваться. Довольно скоро из дома вышла крупная полнотелая желтолицая шлюха по имени Мари-Клер в сопровождении трех крупных чернокожих мужчин. Она взглянула на прибывших и сказала:

— Да, все в порядке.

— Где твой мужчина? — спросил Ди-Эй.

— Пропал. Его увезли. Он так и не вернулся. Лежит в каком-нибудь болоте.

— Кто его увез? — спросил Эрл.

— Белые люди. Пожал-что Грамли. Точно не скажу, врать не буду. Пришли и говорят ему, что, мол, поехали, тебя хочут видеть. И все. Несколько дней назад. Я говорю вам, он так и не пришел домой.

Эрл покачал головой.

— Скажи-ка, сестричка, а не мог он попросту загулять с какой-нибудь девочкой? — спросил Ди-Эй.

— И оставить свое хозяйство? Мемфис любил это место, он ни за что не оставил бы его, разве что когда придет пора в землю ложиться, говорю как Бог свят.

Она окинула старика взглядом, оказавшимся на удивление свирепым для чернокожей женщины.

— Я думаю, что его вытащил отсюда Мэддокс, — предположил Эрл. — Выпытал из него все, что ему было известно, а потом прикончил. Или, вернее, велел кому-нибудь его прикончить, это больше похоже на Оуни.

Потом он повернулся.

— Я очень сожалею, сестра. Все эти несчастья у вас произошли из-за белых людей, и мне очень жаль, что так случилось. Это плохие люди, мы пытаемся очистить от них город, и иногда выходит так, что страдают ни в чем не повинные люди. Я очень сожалею.

— Ведь это вы застрелили того Грамли, который тыкал мне пушкой в глотку, так ведь?

— Да, мэм. Это был я.

— Ладно, раз так, то я вам кое-что скажу. Вы хотите знать о главном сутенере мистере Оуни Мэддоксе? Я знаю одного человека, который мог бы вам помочь.

— Скажите, сестра.

— Да уж скажу. Один очень старый человек, звать его Джабили Линкольн. Живет на Крисент, в маленьком старом доме. Дух снизошел на него поздно, он уже старым стал. Он теперь говорит от Бога, у него есть большая комната, и там молятся баптисты Нового Света. Вам бы лучше повидаться с ним.

— С чего бы это?

— Он знает об этом. Идите к нему.

* * *

До молельного дома баптистов Нового Света они добрались за полчаса. Деревянный дом, действительно видавший лучшие времена, располагался среди множества других домишек, приткнувшихся к пологому склону холма в восточной части Хот-Спрингса.

— Ну что, Эрл, вы же не сомневаетесь, что эта девка сразу же пошла и позвонила Оуни Мэддоксу и его мальчикам и они уже ждут нас там?

— Я так не думаю, — ответил Эрл. — Я не понимаю, с чего бы ей помогать Оуни после того, что он сделал с Мемфисом.

— Эрл, вы думаете о них как о нормальных людях, у которых мозги работают точно так же, как наши. На самом деле все не так.

— Сэр, есть одна вещь, в которую я верю по-настоящему, — в то, что они точно такие же, как мы.

— Эрл, который раз говорю, что вы тяжелый человек.

Они заехали в переулок — во всех домах бешено залаяли собаки, — проскользнули в задние ворота, подошли к двери и постучали.

Через некоторое время внутри послышалось движение. Затем дверь чуть заметно приоткрылась, и пришельцы увидели старческое лицо с глазами, полными страха, как и должно быть у любого чернокожего, когда двое огромных и очень сильных на вид белых мужчин в шляпах после наступления темноты стучат в его дом.

— Не бойтесь нас, папаша, — сказал Эрл. — Мы не собираемся причинять вам никакого вреда. Ваше имя нам назвала Мари-Клер, женщина Мемфиса Добряка. Нас называют джейхокерами, мы хотим выгнать из города этих плохих парней Грамли.

Лицо старика неожиданно засветилось восхищением. Морщины, накопившиеся за восемь десятилетий горестной жизни и покрывавшие его лицо наподобие черной паутины, осветила улыбка, и, пусть на секунду, он снова помолодел и поверил в справедливость и прогресс.

— Ах, са-ары, мне очень хочется пожать вам руки, если мне это будет позволено! — воскликнул престарелый джентльмен, протягивая дрожащую старческую руку, вид которой позволил бы дать ее хозяину даже полную сотню лет.

Эрл легонько встряхнул ее; она оказалась легкой, как бабочка.

— Входите, входите. Боже, Боже! Вы справедливые люди, я это знаю.

— Мы просто полицейские, сэр, — сказал Эрл. — Мы делаем свое дело, и для нас не имеет значения, белый человек или цветной.

— Боже, это же просто чудо на земле! — продолжал умиляться старик.

Он провел гостей в свою гостиную, где им сразу бросились в глаза множество старых стульев и алтарь. Над алтарем висел большой крест. Горели, то и дело громко потрескивая, две свечи, озарявшие христианскую эмблему негасимым пламенем.

— Боже, Боже, — повторял старик-хозяин. — Боже, Боже, Боже.

Он повернулся.

— Я преподобный Джабили Линкольн из молельни Нового Света. Та девушка, которую убили Грамли, была племянницей одного из моих прихожан. Вы ее помните?

Эрл хорошо помнил. Чернокожая девушка. На верхней площадке лестницы. Громко рыдает, из глаз льются слезы. Ее бьет дрожь, колени подгибаются.

— Я сожалею, — сказал Эрл. — Мы спасли всех, кого смогли. А этой девушке мы ничем не могли помочь. Это грязная работа.

— Альвина была трудной девочкой, как и ее мама, да, са-ар, — сказал преподобный Джабили Линкольн. — Ее мама тоже умерла в доме терпимости, как ни прискорбно об этом говорить. Слово Иисуса ничего не означает ни для одной из этих девочек, и вот они заплатили за это. Ее папа тоже ужасно, ужасно убит горем. Он плачет с тех пор не переставая, целыми днями.

— Так действительно иногда случается, — вставил Ди-Эй. — Грех ведет к погибели так же часто, как и остается безнаказанным. Но я уверен, что она попала на небо. Когда Грамли убили ее, она стремилась навстречу закону.