Замок на песке. Колокол - Айрис Мердок

где бы мы ни оказались, тебя со временем все равно позовут твои дети, твоя работа, к которой ты призван, и ты сам это знаешь. Я представляю, как бы я чувствовала себя без моего творчества. Я бы умерла, если бы его у меня отняли. Я бы умерла…

– Я люблю тебя, Рейн, – сказал Мор, – и больше ничего сказать не могу. После встречи с тобой все остальное утратило для меня смысл. И меня больше не интересует парламент. Я больше этого не хочу. Я хочу тебя. Не уничтожай меня, Рейн. – И он схватился за нижнюю ступеньку.

– Какое-то время мы были бы счастливы, но что дальше? Это как сухой песок, текущий сквозь пальцы. Я путешествую по миру и везде, где могу, рисую. Если бы мы оказались вместе, я все равно продолжала бы свое дело. А что осталось бы тебе? Просто быть возле меня? Но понравилось бы это тебе? Смог бы ты продолжать сочинять? Если бы тебе нравилось сочинять, как мне нравится рисовать, ты бы не бросил и сейчас, ты бы продолжал, тебя ничего не могло бы остановить.

– Я буду писать. Или открою свою школу. Я же не тупица. Я и об этом думал тоже. Мы начнем новую жизнь вместе. Что за жизнь у меня сейчас, ты же не знаешь. И что бы изменилось, стань я депутатом парламента? С тобой я впервые почувствовал себя живым человеком. С любовью к тебе для меня открылся мир, впервые, прекрасный мир, полный новизны, никогда прежде мною невиданной. И что со мной будет, если ты оставишь меня! Не оставляй меня. Не будь жестокой. Прошу!

Он простер к ней руки. Она склонилась и крепко сжала их. И так они и стояли какую-то секунду. Но пожатие рук их не утешило. Они оба это почувствовали. Рейн забрала свою руку.

– Ты любишь меня? – Он снизу смотрел на нее. – Если нет, то скажи, не терзай.

– Я люблю тебя, люблю. Но какой в этом смысл? Может, это все и в самом деле произошло… из-за отца…

Она положила палитру на колени и потерла лицо обеими руками. Следы красной и голубой краски остались у нее на щеках и на лбу.

– Рейн, ради бога, не надо. Я тебя не отпущу, я не позволю. Ничего ведь не случилось сегодня вечером. Мы любим друг друга по-прежнему. Моя жена сказала глупость. Верь только мне.

– Мор, Мор, – чуть не плача, сказала Рейн. – Если бы ты только знал. Ты стал для меня всем. Целым миром. Но теперь я вижу, что ты просто увлек меня… вот я и увлеклась. Решила, что все так просто – ты уходишь от жены, которую больше не любишь и которая больше не любит тебя. Но все оказалось гораздо сложнее. Из-за меня может разрушиться слишком много вещей.

– Если ты любишь меня…

– Это слово нам больше не поможет.

– Давай забудем то, что сегодня случилось.

– Мой дорогой… мой дорогой, – и с глазами, полными слез, она вновь повернулась к картине.

– Забудем…

– Мой дорогой…

Вот и все. Мор отступил от стремянки. Он не мог произнести ни слова. Но потом сделал над собой усилие.

– Я не верю, что все кончено. Мы ведь еще поговорим?

Рейн не ответила. Она взяла палитру и начала смешивать краски, хотя слезы мешали ей. Мор пошел к двери. Он сказал:

– Тебе не надо сейчас этим заниматься. Тебе нужно отдохнуть. Хочешь, я тебя подвезу?

Но она покачала головой.

– Нет. Я должна закончить. Переписать голову. Я наконец поняла, что надо делать. Мне надо работать. А ты иди.

Но он не мог сделать ни шагу. Что-то ему подсказывало: если сейчас уйдет, то больше никогда ее не увидит. А это же невозможно. Они увидятся завтра. И поговорят. Он убедит ее в своей правоте. Иначе и быть не может.

– Мы оба сейчас слишком устали. Поговорим завтра.

– Да, да. Пожалуйста, иди, мне надо работать. Будь добр, иди.

Мор стоял, глядя на нее. Она вновь взялась за работу, смахивая слезы.

– Рейн…

Она не ответила.

– Завтра, – произнес он.

– Да… да…

Она продолжала писать. Мор еще постоял немного и вышел, прикрыв за собой дверь.

Глава 20

Мор проснулся. Было прохладно. Приподнявшись, глянул в окно. Тусклый, белесый свет. Еще очень рано. Можно еще поспать. Он лег, и тут, подобно удару, в его сознание ворвались события минувшего вечера. Он сел и закрыл лицо руками, словно удерживая рвущийся наружу отчаянный крик. Рейн. Он должен ее увидеть, как можно скорее, сразу после завтрака, даже раньше. Вчера она была в отчаянии. А он слишком много выпил и не понял, что ей лучше побыть одной. Он посмотрел на часы. Без десяти шесть. Снова откинулся на подушку. Придется подождать еще несколько часов. Затем понял, что не может лежать. Это мучительно… надо что-то делать. Он встал и, натыкаясь на предметы, стал искать свою одежду. Голова раскалывалась от боли.

Что же делать? Рейн могла работать всю ночь и, может быть, и сейчас еще там, в учительской столовой. Но это предположение тут же показалось ему нелепым. Он сидел на краю постели. Стрелки доползли до пяти минут седьмого. Время открывалось под ним, как зловещая, наполненная удушающим воздухом бездна. Что же он ждал так долго? Он встал и начал ходить по комнате, старясь ступать как можно тише. Пришла мысль о жене.

И тут что-то вспомнилось ему, нечто из прошлой ночи, поглощенное наплывом событий. Держа туфли в руках, он спустился по лестнице и прошел в столовую к своему письменному столу. Там он на днях оставил два черновика писем, одно было для Нэн, другое – для Тима; в этих письмах он сообщал о своем решении. Конверты по-прежнему лежали в столе, но Мор сразу догадался, что их кто-то трогал. Он какое-то время смотрел на ящик. Нэн нашла их. И теперь понятно, почему она так поспешно рассталась со своими прежними убеждениями.

Мор задвинул ящик и присел на стул. В доме было прохладно и тихо, стояло похожее на смерть безмолвие раннего утра. Все тело его ныло, будто от многочисленных ран. Несколько минут он прислушивался, но вокруг царила тишина. Потом решил, что ему надо идти к шоссе. Он вышел в коридор. Перед входной дверью надел туфли, накинул плащ и вышел, осторожно прикрыв дверь.

Утро встретило его бесцветностью и неподвижностью. Он припомнил тот день, когда Нэн так неожиданно вернулась, как он тогда шел, в такое же вот утро; и чувство катастрофы