Когда поют сверчки - Чарльз Мартин

Я повесил трубку и вернулся в палату, где Дженни ставила Энни капельницу. Лекарства действовали не сразу, минут пять у меня еще было, и я сел рядом с кроватью, и девочка тут же вложила пальчики в мою ладонь. В течение последующих трех минут я наблюдал, как она безнадежно борется со сном. Веки Энни опускались сами собой, но она снова открывала глаза и взглядывала на меня. Она не произнесла ни слова, но ее взгляд был более чем красноречив.

И вот Энни уснула.

Синди осталась в палате, а я отправился в операционную чтобы познакомиться, точнее, заново познакомиться с моей операционной бригадой. Когда я вошел, на внутреннем телефоне загорелась сигнальная лампочка, и перфузионистка, которая находилась к нему ближе других, сняла трубку.

– Алло?.. – Немного послушав, она протянула трубку мне. – Это Ройер.

Двадцать минут еще не прошли. Похоже, у Ройера были плохие новости.

Я взял трубку.

– Да?

– Риз, я обнаружил признаки «стеклянного» сердца; скорее всего, оно не совсем здорово. На данном этапе, правда, это небольшая проблема, но потом… Можно, конечно, пересадить Энни и такое сердце, но тогда придется ее предупредить, что лет через пять ей может понадобиться повторная трансплантация. Как, по-твоему, она к этому отнесется?

– Боюсь, она вряд ли обрадуется.

– Ты провел с ней много времени, наблюдал ее целыми днями, так что решать тебе. Как скажешь, так и будет.

Я прислонился к стене, закрыл глаза и попытался думать об Энни. О девочке, которая доверила мне свою жизнь. Хватит ли у нее мужества, чтобы, проснувшись, узнать, что она так и не получила новое сердце? Конечно, можно попытаться найти другой, полностью здоровый орган, вот только хватит ли у нас времени?

– Джонни, – снова заговорил Ройер. – Это техасское сердце… В лучшем случае это паллиатив, временная мера. Сможет Энни продержаться еще немного без операции?

Едва ли не самое трудное в трансплантологии – это необходимость принимать решения, от которых напрямую зависит человеческая жизнь. Если ты ошибешься, то убьешь пациента так же верно, как если бы всадил в него нож. А если пациент к тому же тебе небезразличен, если ты его любишь, решение дается особенно непросто и мучительно.

– Да. Я думаю, сможет.

Было слышно, как Ройер тихонько с облегчением выдохнул.

– Тогда пусть спит. Мы все расскажем ей завтра. Отдых в любом случае ей не повредит.

– До встречи, Ройер.

– Не переживай, Джонни… – Голос у Ройера был такой, что я сразу понял: со мной говорит не партнер, не коллега, а друг. – Мы обязательно найдем для Энни новое сердце.

– Ладно, там увидим. До встречи.

На первый взгляд могло показаться, что Синди восприняла новости достаточно спокойно. Она кивнула, когда я предложил доехать до «Варсити» и выпить по шоколадному коктейлю, и безропотно дала усадить себя в машину. Довольно долгое время она не произносила ни слова, и только когда мы отъехали достаточно далеко от больницы, выдержка изменила ей. Слезы хлынули из ее глаз потоком, и Синди зарыдала в голос.

Я свернул с шоссе и некоторое время петлял между корпусами Технологического института Джорджии[84], пытаясь найти место для парковки. Наконец мне подвернулась свободная площадка, я остановил машину, и Синди тотчас уткнулась мне в плечо. Она судорожно вздрагивала, сжимала кулаки, зарывалась лицом в рубашку у меня на груди. Синди даже не рыдала, а выла во всю силу легких, словно изливая наружу всю тревогу и отчаяние, которые она так долго прятала глубоко в себе.

– Я не могу так!.. Не могу так жить! Господи, да разве это жизнь?!. – Она рванула блузку у себя на груди. – Вот, возьми мое сердце и отдай ей! Мне оно все равно не понадобится, если Энни умрет. Если она не будет жить, я тоже не буду!.. – Так она кричала и трясла головой…

Я ничего не отвечал и только крепко прижимал ее к себе, чувствуя, как горячие слезы Синди стекают по моей груди, унося разочарование и боль, горе и отчаяние. Сколько раз я хотел точно так же завыть от безысходности, зарыдать в надежде очистить свою душу от страданий! Увы, почему-то у меня так ничего и не получилось. Быть может, те, кто обременен чувством вины и чьи душевные раны нанесены их собственными руками, на это просто неспособны.

Минуты шли, и Синди стала понемногу успокаиваться. Вот она в последний раз вытерла глаза и откинулась на спинку сиденья: голову она запрокинула назад, а ноги положила на приборную доску. Я бросил на нее внимательный взгляд и, убедившись, что по крайней мере на сегодня Синди выплакалась, включил передачу. Мы пересекли кампус в обратном направлении и вскоре выехали к «Варсити», где я сразу свернул к окошкам для автомобилистов. Когда подошла наша очередь, я заказал две «болтушки» и ЧШ – так называемый «чистый шоколад». Ничего особенного – тот же шоколадный напиток, только наливают его в бокалы, заполненные колотым льдом. Наши коктейли мы выпили в полном молчании и так же молча вернулись в больницу.

* * *

Прошла неделя, которая всем нам показалась очень длинной. Энни держалась очень мужественно, как, собственно, я и ожидал, и старалась не показывать своего разочарования. Другое дело, что это не всегда у нее получалось, однако для семилетнего ребенка она справлялась просто отлично. Большинство взрослых на ее месте считали бы себя вправе регулярно отравлять жизнь окружающим, но Энни вела себя как обычно: никаких слез, истерик, капризов. Впрочем, на капризы и истерики у нее просто не было сил.

Все это время я потихоньку возился с «Хакером», нанося свежий защитный слой на его обшивку – и на свое собственное сердце тоже. Синди и Энни по-прежнему жили у меня, они читали, ходили гулять по берегу и даже пытались ловить рыбу, но это занятие им быстро приелось: на хлеб и распаренную кукурузу здешняя рыба почти не берет, а насаживать на крючки живых червей и тех же сверчков обе отказывались наотрез.

Втайне от обеих мы с Ройером перевезли в Рабунскую окружную больницу резервный аппарат искусственного кровообращения и половину запаса эритроцитной массы, приготовленной из крови, которую сдали для Энни в Атланте ее многочисленные друзья. Эту меру предосторожности я решил предпринять на случай, если с девочкой что-то случится. При определенном везении у меня был шанс достаточно быстро доставить Энни в окружную больницу, и тогда этот аппарат мог если не спасти ей жизнь, то по крайней мере дать нам с Ройером кое-какой временной резерв.

Еще я решил давать Энни сверхвысокие – и постепенно повышающиеся – дозы антибиотиков. Это было необходимо, поскольку мы продолжали колоть ей иммуносупрессоры, и было чрезвычайно важно, чтобы в ее крови постоянно циркулировали мощные, агрессивные антибиотики, способные справиться с любой инфекцией.

Как-то утром, проглотив очередную лошадиную дозу лекарств, Энни поморщилась, вытерла губы – и вдруг потянула меня за штанину. Я опустился на корточки. Сначала мне показалось, она хочет меня о чем-то спросить, но – нет. Расстегнув золотую цепочку, на которой висел золотой сандалик, Энни положила его на ладонь и посмотрела на него долгим взглядом. Потом она знаком велела мне наклониться ближе. Я опустил голову, и она надела цепочку с сандаликом мне на шею.

– Он теперь твой.

Синди, открывавшая в это время кухонное окно, повернулась к нам и пристально посмотрела на девочку.

Я покачал головой.

– Нет, Энни, я не могу…

Энни в свою очередь качнула головой и жестом выразила протест.

– Нет. Я поговорила с тетей Сисси, и мы так решили. – Энни бросила взгляд на Синди, Синди посмотрела меня. – Я тебе уже говорила… он мне больше не понадобится.

Я посмотрел на сандалик, на затертую гравировку. «Больше всего хранимого…».

– Но у меня есть одно условие, – добавила Энни.

Я поднял на нее взгляд.

– Какое же?

Энни вскарабкалась на стул и потянула меня за собой, так что наши глаза снова оказались друг против друга.

– Не забудь… – Она легонько похлопала себя ладошкой по левой стороне груди.

От этого движения меня словно молнией пронзило. В один страшный миг я отчетливо понял, что́ она сейчас скажет, и мне потребовалось все мое мужество и вся моя воля, чтобы не зажать ей рот ладонью, чтобы дать ей договорить. На глазах у меня выступили слезы, но Энни не дала им пролиться.

– Пусть я не проснусь, – прошептала она, – у меня все равно будет новое сердце!

Я подхватил ее на руки, крепко прижал к себе… и вдруг понял, что Энни была права.

* * *

Наступил конец сентября – месяца, который мы с Чарли всегда считали плохим из-за частых проливных дождей. Поздние августовские ураганы ежегодно обрушиваются на Флориду: сначала они пересекают полуостров с востока на запад, уничтожая на своем пути крошечные поселки, небольшие города, грейпфрутовые и апельсиновые рощи, затем обрушивают неистовую ярость на северные районы штата. Оттуда атмосферные фронты сворачивают на северо-восток: они движутся через Джорджию, заходя довольно далеко от побережья, и, хотя к этому времени ураганы успевают основательно подвыдохнуться, они все же доставляют местным жителям немало неприятностей, обрушивая на них проливные дожди, грозы, град и сильные ветры. Только после этого циклон возвращается в северную Атлантику, где исчезает без следа.