Пролегомены российской катастрофы. Трилогия. Ч. I–II - Рудольф Георгиевич Бармин

РСДРП в январе 1912 года.

Так возникла «карманная» партия Ленина, для подавляющего большинства членов которой были характерны очень низкий порог критичности, фетишистская форма сознания, рабская покорность своим неведомым вождям ради реализации заманчивых социальных утопий. Добровольное подчинение партийным инстанциям всякого уровня оправдывалось подпольными условиями существования партии. Отсутствие демократии было заложено самой ленинской концепцией партийного и государственного строительства. Вот истоки командно-административной системы, спеленавшей общество, которые в годы горбачевской катастройки (да и сегодня) стали искать почему-то на рубеже двадцатых тридцатых годов, когда «чрезвычайные меры в управлении страной были возведены в систему» (Канун и начало войны. Документы и материалы. Л.: Лениздат, 1991. С. 66). Разве все годы Гражданской бойни — это не демонстрация чрезвычайных мер? Большей чрезвычайщины и представить трудно.

Но вот власть взята, и партия стала безраздельным властелином России. С какими проблемами ей пришлось столкнуться с первых дней господства, какие претерпеть внутренние коллизии — я показал выше. Самой большой проблемой внутрипартийной жизни стал процесс ее бюрократизации, автоматически охватившей и процессы государственной и общественной жизнедеятельности. Еще при жизни Ленина завершилось организационное оформление нового государства, чрезвычайно бюрократического и антидемократического, что вынужден был признать он сам: «У нас полная фактическая безответственность на верхах, в наркоматах, в отделах… Все у нас потонуло в паршивом бюрократическом болоте “ведомств”… Ведомства — говно; декреты — говно» (ПСС. Т. 44. С. 365, 369).

Бюрократия правит бал! А ведь сколько слов было сказано «страстным народопоклонником» в канун Октябрьского переворота о выборности в пролетарском государстве правительственных чиновников, их в любое время сменяемости, подотчетности и т. п. Не смешно ли сегодня слышать от коммунистов призывы к восстановлению социализма, ленинских форм государственного строительства, при жизни их автора утонувших в г…?!

Многие ленинские однопартийцы, особенно из рядов «рабочей оппозиции» и «децистов», бывшие свидетелями погружения партии и общества в болото бюрократизма, критиковали его за проводимую им политику утверждения всевластия партийной бюрократии, способствовавшую распространению этого явления, за антидемократические методы руководства в различных сферах жизнедеятельности общества, за производственный антидемократизм, огосударствление профсоюзов, за зажим критики, насаждение одномерного мышления, за игнорирование коллегиальных методов руководства и защиту единоначалия, за недоверие к местным руководителям, за политику назначенства, за расхождение между обещанным вчера и практикуемым сегодня и пр. Вот контраргументы Ленина в свою защиту: «В массе профессиональных союзов развился дух неприязни к нам по вине ошибок, по вине бюрократизма… Мы не отрекаемся ни от назначенства, ни от диктатуры» (ПСС. Т. 42. С. 250). Рассуждения по принципу: «Мы — власть! А вы — кто?!» Вот еще пример дооктябрьского «демократа» Ленина: «Чем больше я в эту производственную демократию вдумываюсь, тем яснее я вижу теоретическую фальшь, вижу непродуманность… Производство нужно всегда, демократия не всегда… люди запутаются: когда демократия, когда единоличие, когда диктатура» (ПСС. Т. 42. С. 210–211). Надо же, какой дурак род людской! Запутается в трех соснах демократии, единоначалия и диктатуры — и не выйдет никогда на столбовую дорогу социалистической утопии. А как же быть тогда с ранее прокламируемой тобой, Ленин, выборностью всех чиновников в твоей утопии (ПСС. Т. 31. С. 463–464)?!

Похоже, ты сам запутался в своем систематическом вранье, что обещал вчера и говоришь сегодня. Попытки трудового люда претворить в жизнь вчерашние ленинские призывы стать хозяевами производства, выработать в себе чувство ответственности за исполняемую работу, по Ленину, — все это от лукавого, все это фальшь, не верит он в человека труда, не может представить его без назначенного сверху надзирателя. Ведь с упразднением надзирателя лишней становится фигура комиссара, без которого род людской никогда не выйдет на дорогу социалистического счастья. Цену которого мы хорошо знаем.

Все разговоры соратников Ленина по партии о необходимости расширения демократии как единственного метода преодоления бюрократизма встречали с его стороны решительный отпор. Фактически, вопрос стоял о методах управления страной. По Ленину, управлять методами демократическими означало возврат к парламентскому «хлеву» (ПСС. Т. 34. С. 132) и в конечном итоге к возможной утрате власти. Но не для этого Ленин шел к власти, чтобы так легко ее отдать. Оставался единственный метод ее сохранения, позволявший «нерадивого ученика» отучить от проявления какой-либо самодеятельности, не санкционированной самим Учителем. Это — метод кровавой терапии, призванной устрашить всех и вся, дабы ни у кого не возникало сомнения, что власть большевиков — это не власть мягкотелых либералов типа кадетов, меньшевиков или эсеров, а власть самого «пролетариата», испытывающего лишь упоение от твердой дисциплины. И вся практика большевиков во главе с Лениным — демонстрация этого метода. Но о чем свидетельствует отказ от демократических методов руководства в пользу террористических, диктаторских? Он свидетельствует лишь об одном — о тотальном недоверии к трудящимся массам, к народу своей страны, о неспособности управлять иными методами. Институты назначенцев, комиссаров, политотделов, ВЧК, ЧОНы (части особого назначения), продотряды, концлагеря, ГПУ, НКВД, тройки, особые совещания, закрытые судилища, психушки и т. д. — это все знаки тотального неверия в народ, доказательства идеологического банкротства этой социальной утопии.

Споры вокруг методов руководства возникали в годы Гражданской бойни и после в различных эшелонах партии и в рабочей среде в связи с недовольством диктаторскими методами руководства со стороны ленинского ЦК и самого Ленина. Коллегиальность ее сторонники связывали с развитием внутрипартийной демократии. В этих требованиях расширения демократии ярый центрист Ленин видел покушение на прерогативы личной власти. Отмахиваясь от подобных требований, он на III съезде профсоюзов заявил, что диктаторская власть и единоличие не противоречат социалистическому демократизму (ПСС. Т. 40. С. 301). На его речах, где демократия объявлялась хламом (Х съезд РКП(б). Стенотчет… С. 391), воспитано целое поколение партийных функционеров, которые на демократию смотрели глазами своего вождя. Их примитивному уровню культуры был более понятен язык военного коммунизма, язык приказа, который не оставлял времени для блуждания в трех соснах единоличия, диктатуры и демократии. Еще более низкий уровень подчиненной паствы упрощал ее существование до элементарных биологических рефлексов. Вождь, классы, массы и я — ваш командир, персонифицированная Воля вождя всемирного пролетариата, а что свыше — то от лукавого. На фоне этой общей стадности и простоты, ясности отношений и социальной унификации любой уклон, шаг в сторону квалифицировался как измена революции, как удар в спину трудящимся массам. Поэтому разговоры членов «рабочей оппозиции», «децистов» и прочих о расширении демократии сформировавшаяся за годы военного коммунизма партийная номенклатура всех рангов воспринимала как угрозу своему существованию и безапелляционно отметала все, что исходило от авторов «смуты». Чрезвычайно низкий уровень культуры партийной номенклатуры не позволял предвидеть последствия подобного некритического восприятия ленинских откровений. Ленин же, зная об умственных способностях