Ужасные невинные - Виктория Платова

Нет, только кажется. Все в порядке, все в полном порядке.

Одна темнокрылая бабочка и одна ящерица цвета морской волны – это и есть мои разноцветные глаза, которые так понравились Анне Брейнсдофер-Пайпер. Понравились настолько, что она готова была презентовать их главному герою или главному злодею. Маньяку, извращенцу, человеку, склонному к насилию и патологической жестокости, я под это определение не подпадаю. И никакой я не злодей, хотя и жертвой обстоятельств меня не назовешь. Я – типичный плохой парень, парень-изгой в угнанной тачке, одинокий печальный любовник. Герой уймы фильмов, герой массы книг, заставляющий любого законопослушного тамагочи уныло дрочить под одеялом. Я являюсь им в снах вместе с органайзерами, пентхаузами, телевизорами на жидких кристаллах, я являюсь в снах их девушкам, таким же законопослушным. Любой другой персонаж на моем фоне выглядит пресным, плоским, лишенным страстей и жизненных сил. Вы только и ждете, чтобы вас развлекли, хотя бы ненадолго вырвали из унылых будней, пригласили бы на барбекю со смертельным исходом и чтобы не надо было платить за вход?.. Что ж, получайте, получайте!.. Я мог бы стать фигурой не менее культовой, чем любая из безмозглых певичек или актрисок, или топ-моделей, чем любой из доморощенных секс-символов, я ничуть не более опасен, чем они. Во всяком случае, я никому не засираю мозги. И не заталкиваю в глотку туалетную воду «Хьюго Босс», и не призываю поджечь универмаг «Паттерсон» зажигалкой «Zippo», и не предлагаю напялить на себя прикид от Келвина Кдяйна, и не утверждаю, что отсутствие этого прикида делает кого-то лохом, мудаком и козлиной, отставшей от жизни. Если бы с моих губ слетело что-то вроде «Ты – это то, что ты носишь», я зашил бы себе рот суровыми нитками. Я стою целой колонки в своей собственной рубрике «3,14здатое кино», кой черт, я посвятил бы себе отдельный номер «Полного дзэна».

И ни одного рекламного разворота. Ни единого.

Уфф!..

Темнокрылая бабочка и ящерица цвета морской волны, я так и никогда и не узнаю, на чью ладонь решилась бы посадить их Анна Брейнсдофер-Пайпер – героя или злодея. И она никогда не станет автором шестнадцатого романа. С другой стороны, не исключено, что резко подскочат продажи остальных пятнадцати и придется допечатывать тиражи. И светлый ореол сочинительницы crimi так и останется светлым, ничем не замутненным. Иногда и смерть можно отнести к профессиональным достижениям. Эта счастливая, подозрительно смахивающая на афоризм мысль почти примиряет меня с мученической гибелью Анны.

А вот полицейский комиссар по имени Свен… Вряд ли он так уж быстро с этим примирится, мне нужно усилить темпы зачистки, мне нужно энергичнее пошевеливать задницей.

Я путешествую по дому с хлопчатобумажными салфетками в руках (салфетки я изъял из кухонного шкафа), уже обработаны дверные ручки, перила лестницы, комната лягушонка, где я переоделся в свои шмотки и откуда забрал свой рюкзак. Халат с якорями занял свое место в ванной. Я тяну лишь с кабинетом Анны. Вместо того чтобы отправиться туда, я спускаюсь в гараж.

Просторный, на две машины, сейчас там стоит лишь «Пежо» Анны.

«Пежо».

Вот где полно моих отпечатков, хорошо, что я вспомнил об этом! Методично протерев дверцы и ручки (снаружи и изнутри), протерев сиденья, я задерживаюсь взглядом еще на двух транспортных средствах, стоящих в гараже. Велосипеды. Мужской с рамой и женский без рамы, мне легко представить себе Анну и полицейского комиссара, выезжающих на пикник в конце мая, Лягушонок никогда их не сопровождала. Мне легко представить и сам пикник: бесполое, немощное шведское солнце освещает волосы Анны, льется ей на плечи, она щебечет об очередном маньяке, она хочет обсудить с мужем поворот сюжета, который кажется ей зашибись каким оригинальным. Комиссар хмурится, грызет веточку петрушки, бесконечное перетирание одного и того же затрахало его до невозможности:

он мечтает о Кении,

где можно отстреливать львов, зебр и антилоп, и они не будут требовать присутствия адвоката, и им не нужно будет зачитывать их права.

Покинув гараж, я не отказываю себе в удовольствии заглянуть в маленький просмотровый зал, о котором мне говорила Анна. Симпатичное местечко, Жан-Луи, вот кто оценил бы его по достоинству. Комната метров в двадцать, без окон, стены обиты мягкой, поглощающей звуки тканью неопределенного цвета – то ли черного, то ли темно-синего. В дальнем углу стоит кинопроектор, перед ним – широкий диван, на нем могли вместе устроиться полицейский комиссар и Анна Брейнсдофер-Пайпер. В него могла втиснуть черную задницу Кирстен. На нем могла разлечься Лягушонок с недоеденным гамбургером в руках. Ничего этого уже не случится. А если и случится, то составить компанию полицейскому комиссару будет некому.

Коробки с фильмами.

Они стоят друг на друге, по пятнадцать, а то и по двадцать жестяных коробок в ряду, ими заставлена целая стена, надписи на ребрах сплошь на английском, ни одного русского слова, а шведских слов я не знаю. Триллеры, детективы, ужастики – судя по всему, коллекция собиралась самой Анной, отсюда же она черпает сюжеты, чтобы потом переделать их до неузнаваемости. Я вовремя раскроил ей череп, иначе рано или поздно какой-нибудь ушлый доходяга-киноман схватил бы ее за руку, припер бы к стене, уличил бы в плагиате. Подметные статейки, шепоток за спиной, презрение и без того не жалующих низкий жанр волчар-критиков – кому это нужно? Анна Брейнсдофер-Пайпер непременно бы расстроилась, она была бы раздавлена. Теперь же благодаря мне она счастливо избежала этого. Теперь она находится под юрисдикцией смерти, а уж смерть сможет защитить ее от любых нападок.

Я бы с удовольствием посмотрел какую-нибудь киношку, не особенно забористую. Я соскучился по киношке.

Но времени у меня нет.

Мне еще нужно почистить кабинет Анны.

Я возвращаюсь туда неохотно, сердце саднит и ноет, жалость к Анне разъедает его, как ржавчина, как кислота, все вышло глупо, по-дурацки, но:

не я первый начал.

Анна лежит там же, где я оставил ее; там, где ее настигла каминная кочерга – в узком пространстве, ограниченном рабочим столом и подоконником. Поленья в камине почти прогорели, я протираю каминные щипцы и каминную лопатку, – все, чего касался, брать же в руки кочергу мне неприятно: к тому месту, которое вошло в череп Анны, прилипло несколько волос, несколько мелких кусочков кости, оно и само липкое от крови. Нет, я не испытываю ни тошноты, ни головокружения, мне просто неприятно, да ты эстет, милый, сказала бы Лора.

Я ограничиваюсь тем, что тщательно стираю отпечатки с рукояти, после чего вешаю кочергу на место. Кажется, все. Осталось забрать книгу, подаренную мне Анной, и приключение можно считать законченным.

Но что-то удерживает меня.

Все еще работающий компьютер Анны Брейнсдофер-Пайпер.

Неведомая сила заставляет приблизиться к нему, я и сам не могу объяснить, что это за сила. И какое мне дело до начинки писательского компьютера? К тому же Анна никогда не писала на русском, она постаралась избавиться от русского и всего, что связано с русским, мне придется переступить через ее забывшее русский тело.

В этом есть и положительные стороны.

Я все еще босиком, мои ботинки вместе с рюкзаком стоят у лестницы, и прежде, чем усесться за компьютер, я окунаю ступни в серебристо-каштановый водопад. Все выходит очень естественно, волосы Анны оказались услужливо разметанными, сидеть за компом и пятками ощущать их прохладу – настоящее блаженство. И я не удивлюсь, если найду в них мелких рыбешек, крошечных улиток, гальку и лепестки цветов, лепестки и семена – все то, что составляет суть проточной воды на исходе жаркого августовского полдня. До воды и до полдня можно легко добраться на велосипедах: Буча и Санденса, Анны и полицейского комиссара, неважно. Важно, что я получил от Анны последний подарок – проточную воду ее волос. Анна Брейнсдофер-Пайпер не сердится на меня, она и в смерти нежна со мной так же, как была нежна при жизни.

И она позаботилась обо мне.

Ничем другим объяснить наличие русской раскладки на клавиатуре нельзя. Ничем другим не объяснишь и запущенный Интернет, очевидно, Анна качает из него справочные материалы, одним посещением кинотеатрика на дому дело не ограничивается. Убив несколько секунд на то, чтобы приспособиться печатать в резиновых перчатках, я залезаю в свой почтовый ящик. Монитор в нескольких местах забрызган кровью, но это не мешает мне. А в почтовом ящике обнаруживаются сразу два послания от Rubabeztrusov: задрыга Пи наконец-то вспомнил о моем существовании.

«Макс, сучара, ты куда запропал? Главная рвет и мечет, вся наша пиздобратия ей подскуливает, выгибает члены колесом, вчера обнаружил у себя мандавошек, ну не сучизм ли?.. «

И правда, сучизм. Пошел ты на хрен, Пи!..

Второе письмо гораздо лаконичнее, чем первое, так и не прочитанное мною до конца.