Ужасные невинные - Виктория Платова

Ужин с убийцей. Ужин, конечно, приготовлен Кирстен, я буду сидеть по левую руку от Анны, потому что справа расположится муж. А место Лягушонка так и останется вакантным. Впрочем, неважно, как называется книга, написанная Анной Брейнсдофер-Пайпер. Важна ее обложка.

Украшенная фотографией Тинатин.

Нельзя сказать, что я поражен. Немного удивлен, немного взволнован – да. Но не поражен. Да и фотография выглядит несколько ущербной, прошедшей через руки не одного дизайнера, не одного художника. Собственно фотографическим, документальным, можно назвать лишь изображение правой половины лица Тинатин, именно такой я помнил ее вчера и позавчера, именно такой буду помнить завтра и послезавтра, и много лет спустя. Прямые волосы, прямой нос, очки, вросшие в кожу. Губы прихотливо изогнуты, правая их часть. Левая…

Левая половина губ, как и левая половина лица, – затемненная, нереальная, почти не прочитываемая – о ней стоит сказать особо. Левая половина губ – стебель дикого шиповника, усеянный мелкими колючками, его одинокий цветок так же мелок. И он не розовый, каким бывает в природе, – темно-красный. Там, где должна быть левая бровь, – целый клубок пауков, их никак не меньше трех, я признаю в них пауков-сенокосцев; лапки насекомых блестят от дождевых капель.

Капли учету не поддаются.

Все это соответствует моим первым, самым первым представлениям о Тинатин, бесплотным мечтам о ней, не хватает лишь пластикового стаканчика. Но и его силуэт обнаруживается там, где должна быть щека, где должна быть скула; матовые, сливающиеся с основным цветом обложки стенки прожжены в нескольких местах. И за ними – чернота, пустота.

Ночь.

Мне становится не по себе.

Неизвестный мне художник (дизайнер) увидел в Тинатин то же, что увидел в ней я. И – что еще важнее – он увидел то, чего я увидеть не смог. Или не захотел. Но даже такая, с разрубленным надвое лицом, Тинатин желанна, она необходима мне, как воздух. И я влюблен в нее еще отчаяннее, чем когда-либо.

Чтобы завладеть Тинатин полностью, я наконец-то спускаю с рук Муки.

– Хотите, подарю вам эту книгу? – голос Анны доносится до меня как сквозь вату. Войлок. Слой воды.

– Хочу.

– Наверное, нужно что-то написать…

– Да. Желательно. Хотелось бы получить автограф от знаменитой писательницы.

Сочинительница crimi краснеет, как старшеклассница, которую застали за курением в школьном туалете.

– Признайтесь, вы только сегодня узнали о моем существовании.

– Нет. Я знаю об этом уже довольно продолжительное время. «Моя мать – писательница». Это было первым, о чем мне сообщила Лягушонок.

– Правда?

– Да.

Анна раскрывает книгу и что-то пишет на первой странице. А затем передает ее мне.

– Возьмите, Дэн. Мне очень приятно, что книга останется у вас. В память о нашем знакомстве…

– Эй, Анна! – Теперь, когда Тинатин окончательно утвердилась в моих руках, мне все нипочем. – Не знаю, как вы, а я не собираюсь становится воспоминанием…

Анна Брейнсдофер-Пайпер грустнеет, изменения в ее лице так неуловимы и исполнены такой светлой печали, что сердце мое на секунду останавливается.

– Знаете, Дэн… Однажды один человек уже говорил мне это. Давно, очень давно. Так давно, что я помню мельчайшие подробности, я даже помню, что пальцы его были выпачканы цветочной пыльцой…

– И что же случилось с этим человеком потом?

– Холодно, – Анна неожиданно обнимает себя руками за плечи. – Вам не кажется, что похолодало?

В кабинете и правда становится прохладно. Все из-за полуоткрытого окна в сад. На окне нет ни занавесок, ни жалюзи, и сад лежит передо мной, как на ладони. Несколько аккуратно постриженных кустов, несколько декоративных деревьев с японскими бумажными фонариками на ветках, дорожка, выложенная хорошо отшлифованными каменными плитами, пара каменных драконов и небольшой прудик в обрамлении густой и высокой остролистой травы. Вода в прудике – черного цвета. Сад, несмотря на болезненную ухоженность, кажется несколько мрачноватым.

И оглушительно свежим, несмотря ни на что.

– Может быть, зажечь камин? – спрашиваю я у Анны.

– Вообще-то еще не сезон.

– А мы возьмем и зажжем.

– Позвать Кирстен? – сдается Анна. – Обычно камины разжигает она.

– Мы не будем звать Кирстен. Я справлюсь сам.

Я справлюсь. Тем более что все необходимое для этого есть: небольшая аккуратная поленница (поленьев из пяти, на светлой сосновой древесине застыли капли высохшей смолы) и длинные каминные спички на ней. Длинные толстые спички, ресницам Лягушонка их не удержать. Я кладу книгу Анны рядом с собой и принимаюсь возиться с камином.

– Эти животные… Это ваши трофеи, Анна? – Я перевожу взгляд на головы льва, зебры и антилопы.

Меня ждет банальный ответ. Самый банальный из всех возможных:

– Нет. Я бы не смогла убить ни одно живое существо.

– Конечно. Убивать людей гораздо проще. Хотя бы и в книгах.

– А вам нельзя класть палец в рот, Дэн. – Я все еще не могу привыкнуть к прозрачному смеху Анны. – Так ведь, кажется, говорится по-русски?

– Да.

– Мои книги не больше, чем условность, Дэн. Это просто игра. Игра воображения, игра с читателем, да назовите как угодно…

– У этой вашей книги… у нее очень любопытная обложка, Анна.

– Мне и самой она нравится.

– А кто эта девушка?

– В каком смысле? – настораживается Анна.

– Преступник или жертва?

Мне совершенно наплевать, кем на самом деле является Тинатин – преступником, жертвой, ловцом акул, ловцом снов, капканом, ловушкой, цветочной пыльцой на пальцах человека, именем которого я так беззастенчиво воспользовался; девушкой, снимающейся в рекламе не из-за денег, а только из собственного удовольствия, а даже если бы за деньги – ничего предосудительного в этом нет. Мне совершенно наплевать, но так же совершенно необходимо подобраться к единственному важному для меня знанию: как Тинатин оказалась на обложке чертовой книги, да еще с двумя лицами, какое из них настоящее – неизвестно. То, что слева? Или то, что справа, в том самом месте, где должна быть реклама очередного спонсора?

– В каком смысле? – Глупо переспрашивать во второй раз, но Анна переспрашивает. Я начинаю раздражаться.

– Это ваша героиня? Книга о ней?

– Нет. Конечно же, нет. Это просто обложка. Довольно завлекательная, мимо нее не пройдешь, правда?

– Да уж.

– С содержанием она никак не соотносится. Во всяком случае, напрямую.

– А если не напрямую? – я проявляю удивительную настойчивость.

– Мне было предложено несколько вариантов оформления. Этот понравился мне больше всего.

– Не сомневаюсь, что он был самым лучшим.

– Завораживает, не правда ли? – Теперь мы любуемся обложкой вдвоем.

– Да.

– Мне кажется, что именно так выглядит суть. Ценная мысль, хотя и несколько расплывчатая.

– Суть чего, Анна?

– Суть всего. Любви, смерти, преступления, наказания, суть человеческой природы, ее двойственности. Добра, в котором заключено зло. Зла, в котором заключено добро…

– Хотелось бы еще узнать имя оформителя. – Не слишком ли бесцеремонно я прерываю Анну? – Может быть, это Иисус? Может быть – Сатана?

– Это легко сделать, Дэн. Художник должен быть указан в выходных данных. Дайте-ка я посмотрю.

Анна принимается изучать книгу.

– Ага, вот. Нулла. Буби Нулла.

– Странное имя.

– Похоже, что он итальянец. Или испанец. Хотя само имя скорее немецкое.

Анне, чей первый муж был немцем, умершим от сердечного приступа, виднее.

– Вы знаете его?

– Нет. Никогда раньше он не оформлял мои книги.

– Ну бог с ним. – Мне стыдно, что я напряг Анну, мне хочется сменить тему. – Так ваша книга о добре, в котором заключено зло? Или о зле, в котором заключено добро?

– Моя книга? Наверное, о том, что жертве по большому счету все равно, кто полоснет ножом ей по горлу: последний бродяга или вполне респектабельный человек с обезоруживающей улыбкой, любитель устриц и Вагнера.

Еще одна ценная мысль, лишь в одном Анна ошибается: ни устриц, ни Вагнера я не люблю.

– …о том, что смерть многолика и опасность может прийти с любой, иногда самой неожиданной стороны…

– Мне бы очень хотелось ее прочесть. Очень.

Херня. Мне совсем не хочется читать книгу Анны Брейнсдофер-Пайпер. Такую книгу я мог бы написать и сам, если бы захотел. В ней не было бы философского нытья о добре и зле и многостраничных пассажей о знаках и посланиях, которые иногда оставляют убийцы, они просто не могут от этого удержаться. Но в описание крови, которую я пустил нескольким второстепенным персонажам… В описание крови я бы вложил всю душу.

– Мне бы тоже хотелось, чтобы вы ее прочли.

– Как-нибудь прочту.

– Как-нибудь, Дэн.

Поленья в камине (он наконец-то разгорелся) весело потрескивают. Огонь слишком, неестественно, ярок. Столь же неестественна тьма, сгустившаяся над садом. Сейчас никак не позднее трех-четырех часов дня, но ощущение такое, что наступили сумерки. В сумерках Анна выглядит еще более привлекательной, она даже помолодела, уж не разговоры о преступнике и жертве так завели ее?.. Теперь она полностью соответствует роли бесстрашной охотницы, которую никогда не исполняла.