Великая. История «железной» Маргарет - Маргарет Тэтчер

Рано утром на следующий день Алан пришел ко мне, чтобы поговорить. Я сказала, что настаиваю на более низком PSBR, чем хочет он. При этом я не знала, как отреагирует Джеффри. Потом пришел Джеффри. Посоветовавшись с коллегами из казначейства, он согласился, что у нас должен быть меньший PSBR, ниже 11 млн. Вместо повышения базовой ставки подоходного налога он предложил менее популярный путь отказа от нижних границ дохода, не облагаемых налогом. А ведь это было предельно смелым шагом при инфляции, остававшейся на уровне 13 %. Наша стратегия по бюджету была согласована. И было похоже, что мы сможем объявить о двухпроцентном снижении MLR в бюджете.

Естественно, что такой бюджет был непопулярен. В глазах наших критиков наша стратегия выглядела принципиально неверной. Наш бюджет должен был, сокращая государственный кредит и со временем снижая уровень сжатия денежной массы, позволить упасть кредитным и обменным ставкам, которые создавали значительные осложнения для промышленности. Несогласные в Кабинете были шокированы бюджетом. Вскоре в прессу проникли утечки, преисполненные яростью и негодованием. Поскольку бюджет сильно отклонялся от послевоенной экономической ортодоксии, даже некоторые наши сторонники не до конца верили в эту стратегию. Нужно было подождать.

К счастью, забастовки отвлекали нас гораздо меньше на протяжении 1981 г., и число рабочих дней, потерянных из-за акций протеста, составило лишь треть от показателя предыдущего года. Но два спора, один об угольной промышленности, который в итоге не закончился забастовкой, другой – о социальных службах, который закончился, имели огромное значение и для решений в области бюджета, и для политического климата в целом.

Иностранцу, не знакомому с наследием британского госсоциализма, покажется непонятной забастовка шахтеров в 1981 г. 2,5 млрд фунтов налогоплательщиков были вложены в угледобывающую промышленность с 1974 г.; производительность на некоторых новых шахтах была высокой, и конкурентоспособная угледобывающая промышленность могла снабдить работников высокооплачиваемыми местами. Но при этом необходимо было закрыть нерентабельные шахты. Шахты, которые NCB собиралась закрыть, были не только нерентабельными, но и практически выработанными. 27 января министр энергетики Дэвид Хауэлл сообщил мне о планах закрытия. На следующий день сэр Дерек Эзра, председатель NCB, посетил Даунинг-стрит и представил мне отчет. Я согласилась с ним в том, что в условиях избытка запасов угля не было другой меры, кроме закрытия нерентабельных шахт.

Как и в случае с BSC и BL, именно руководству предстояло реализовать намеченное. Пресса переполнилась информацией о планах закрытия 50 шахт и предсказаниях конфликта. От Национального Союза Шахтеров требовали бороться с закрытиями, и хотя Джо Громли, его президент, занимал взвешенную позицию, левая фракция союза спешила воспользоваться ситуацией, и Артуру Скарджиллу, лидеру левых, скорее всего, предстояло занять президентский пост мистера Громли в ближайшем будущем.

Во время встречи с NUM 11 февраля совет директоров NCB сопротивлялся настойчивым требованиям опубликовать список шахт, которые предлагалось закрыть, и отрицал цифру 50. Однако совет директоров не упомянул идею улучшенных условий по избыточности, которую уже обсуждали в правительстве, и вместо того предпринял попытку присоединиться к NUM в обращении к нам с целью добиться уменьшения импорта угля и сохранения высокого уровня государственных инвестиций и субсидий. Совет директоров NCB действовал так, как будто полностью поддерживал профсоюзы. Ситуация мгновенно начала усугубляться.

В понедельник 16 февраля у меня состоялась встреча с Дэвидом Хауэллом и остальными. Их настроение решительно изменилось. Задача теперь заключалась в том, чтобы избежать общенациональной забастовки ценою минимальных уступок. Дэвид Хауэлл вынужден был согласиться на трехстороннюю встречу с NUM и NCB для достижения этой цели. Я поняла, что мы ввязались в битву, которую не сможем выиграть. Запасы угля, скопившиеся у шахт, не могли изменить ситуации, если начнется забастовка, запасы у электростанций – вот что имело значение, а их было недостаточно. Стало ясно, что мы можем лишь сократить потери и продержаться до следующего боя, когда ситуация будет более выигрышной. Поражение в угольной забастовке было бы катастрофическим.

Трехсторонняя встреча должна была пройти 23 февраля. Утром 18 февраля я поговорила с Дэвидом Хауэллом о возможных уступках, которые нам придется предложить, чтобы предотвратить забастовку. Было непонятно, как обстояли дела на самом деле. Сообщалось, что NCB требует закрытия 50 или 60 шахт, а выяснилось, что они говорят о 23. Трехсторонняя встреча решила свою задачу: забастовка была предотвращена. Правительство обязалось сократить импорт угля, Д. Хауэлл подтвердил, что мы готовы обсудить финансовые последствия, а сэр Дерек Эзра сказал, что, учитывая все обязательства, совет директоров отзовет свои предложения по закрытию.

На следующий день Д. Хауэлл сделал заявление в Палате, разъясняя итоги встречи. Пресса назвала это значительной победой шахтеров над правительством и отметила, что мы правильно сделали, что уступили. На этом, однако, наши трудности не закончились. На трехстороннем заседании 25 февраля выяснилось, что NCB находится в более тяжелом положении, чем было известно нам. Они превысили свой предел внешнего финансирования (EFL), который уже достиг установленной отметки в 800 млн, на 450–500 млн и ожидали потери 350 млн. Нам предстояло разобраться с этими цифрами, но мы не могли этого сделать в условиях, когда NUM знал о финансовом положении NCB примерно столько же, сколько и мы. Поэтому наша задача заключалась в том, чтобы дать понять, что уголь скорее был частным случаем, нежели прецедентом. Вместе с тем следовало подготовить экстренный план на случай повторения конфронтации.

Я выручила правительство из сложной ситуации, заплатив за это огромную с политической точки зрения цену, и сосредоточила внимание на ограничении финансовых последствий нашего отступления и предотвращении повторения подобных ситуаций. Больше всего меня занимал вопрос, сможем ли мы противостоять забастовке зимой. По итогам конференции NUM, прошедшей в июле, стало очевидно, что левое крыло союза одержимо идеей противостояния правительству и что Артур Скарджилл, уверенный в своем президентстве, выберет этот путь.

В. Уитлоу, который был министром, ответственным за преодоление чрезвычайных ситуаций в общественном секторе, 22 июля прислал мне доклад, сообщавший, что забастовку в этом году мы не сможет выдержать дольше 13–14 недель. «Запас прочности» можно было увеличить за счет снижения затрат энергии или использования военных при транспортировке топлива на электростанции. Но оба варианта были чреваты осложнениями, учитывая возможность сильнейшего политического давления. Профсоюз может насторожиться, если мы примемся увеличивать запасы топлива на электростанциях. Нам придется совмещать гибкость и блеф, пока правительство не окажется в состоянии достойно встретить вызов, брошенный экономике.

10 – 12 апреля беспорядки начались в Южном Лондоне. Грабили магазины, уничтожали машины, а 149 офицеров полиции и 58 гражданских получили ранения. 215 человек было арестовано. Жуткие сцены напоминали о беспорядках в США в 1960 – 1970-х годах. Я приняла предложение Уитлоу, чтобы лорд Скарман провел расследование причин произошедшего и выступил со своими рекомендациями.

После временного затишья в пятницу 3 июля в Саутхолле стычка между белыми скинхедами и молодыми людьми азиатского происхождения переросла в бунт, в котором пострадали в основном полицейские: в них летели зажигательные бомбы, кирпичи, все, что попадалось под руку. Толпа нападала даже на пожарных и врачей «Скорой помощи». В ходе уик-энда Токстет в Ливерпуле также стал ареной насилия: там имели место вспышки поджигательства, мародерства и диких атак на полицию.

8 и 9 июля пришла очередь Мосс Сайд в Манчестере пережить два дня серьезных беспорядков. Вилли Уитлоу сообщил мне после посещения Манчестера и Ливерпуля, что беспорядки в Мосс Сайд проявились в виде хулиганства и грабежей, не перерастая в противостояние с полицией. В Ливерпуле межрасовая напряженность и противостояние полиции, на мой взгляд, подогреваемая экстремистами левого толка, были опаснее.

Беспорядки были словно посланы свыше лейбористской оппозиции и всем критикам правительства. Вот оно, долгожданное свидетельство, что наша экономическая политика приводит к социальному разладу и насилию. Я оказалась в ситуации, когда нужно было суметь объяснить характер происходящего. Ведь не принималось во внимание, что беспорядки, футбольное хулиганство и преступность выросли еще в 1960-е, в тех самых экономических условиях, на восстановлении которых настаивали наши критики. Другую проблему, что расовые меньшинства реагировали на насилие со стороны полиции и на расовую дискриминацию, мы воспринимали гораздо серьезнее. После доклада лорда Скармана мы представили законодательную базу для координации взаимодействия полиции и местной администрации, ужесточили правила задержания подозреваемых и предприняли другие меры, в частности, связанные с дисциплиной и набором в полиции.