Японская цивилизация - Вадим Елисеефф

Если не судить по внешним признакам, то наследие Сэссю было огромно. Картины в китайском стиле или в стиле Сэссю, увеличенные, чтобы заполнить площадь фусума, постепенно утрачивали строгость, но, восстанавливая гармонию, становились все более и более декоративными. Они вдохновляли в течение нескольких веков художников школы Кано Мотонобу (1476–1559), художника сёгунской академии, и явно отразились на творчестве Хасегава Тохаку (1539–1610), который, отталкиваясь от наследия Му Ци, писал с натуры пейзажи, исполненные искреннего чувства.

Может показаться странным, что сёгунская школа Кано, для которой характерны яркие цвета и которая пользуется легкомысленными сюжетами, ставится рядом со сдержанным направлением художников эпохи Сонг. Но достаточно проследить за игрой цвета, изломанностью и устойчивостью линии, чтобы убедиться в их общности. Заслуга школы Кано состоит в том, что она сумела соединить с китайской абстракцией живопись ярких красок и старинной национальной традиции, живопись в «японском стиле» — ямато-э.

Ямато-э

Подлинная школа ямато-э использует главным образом минеральные краски, которые, поскольку не растворяются в воде, смешиваются с клеем: голубой цвет ультрамарина (гундзё), окись меди, полученная из малахита (рокюсё), сульфат ртути (сю), киноварь (тан), желтая охра (одо), красная охра (сюдо) и гематит (тайся). Интенсивность полученного цвета зависит от тонкости порошка: чем тоньше порошок, тем светлее цвет. Наложенные на плоскость, то есть на основу шелка или бумаги, эти цвета становятся интенсивнее, глубже, усиленные стремлением к идеализму — общей направленностью японских художников, не слишком озабоченных достижением точного сходства. Как и китайская живопись, японская, за исключением отдельных портретов, мало использует тень. Если потребность в этом оказывается настоятельной, то используют прием, который называется каэригума и состоит в том, чтобы еще больше высветлить именно светлые фрагменты, вместо того чтобы усилить тень. Наконец, в Японии картина рассматривается как самодостаточный универсум, нечто вроде микрокосмоса, в котором в отдельных случаях все превращается в символ, и никогда не подается как сцена из жизни. В крайнем случае и вопреки своим конкретным чертам японская картина, изображенная на ширме, фусума, может оказаться всего лишь абстрактным пятном.

Это особенно ощущается в произведениях кисти Сотацу (1630) или Огата Корин (1658–1716), брата знаменитого мастера керамики Огата Кэндзан (1663–1743). На золотом или серебряном фоне пейзажи, постройки, люди, деревья и разные растения являются в ирреальном обрамлении, вихри или стилизованные облака отделяют сцены друг от друга. Условность их изображения по контрасту обеспечивает еще большую живость трепетания человеческой или растительной жизни. Тогда же, когда процветала жанровая живопись, прародительница гравюры (ее вершин достигли Кано Хидэёри, он умер в 1557 году, и Кано Эйтоку, 1543–1590), Сотацу заново открывал сюжеты, характерные для школы ямато-э. Официальная школа Тоса при императорском дворе начиная с конца XIV века унаследовала от них всего лишь повторяющееся светлое пятно.

Тоса Мицунобу (1469–1523) возглавлял академию живописи при дворе и в силу этого долго пользовался славой в аристократических кругах. Он работал в жанре светской живописи ямато-э, иллюстрирующей разнообразные стороны повседневной жизни. Это было время расцвета школы ямато-э накануне войн XVI века, которые уничтожили ее вдохновение. Тоса Мицунобу входил также в ведомство сёгуна Асикага. На одной из его картин представлена жизнь семьи самураев — сельскохозяйственных тружеников, этих мелких помещиков, которых реформы диктаторов в конце XVI века заставят выбирать между саблей солдата и сохой земледельца. Только присутствие лошади, ожидающей под своим навесом корм, который несет ей слуга, указывает на непринужденность сцены и относительно высокое положение дома, который выделен сельским, но изысканным растительным фоном.

Золотой век ямато-э относится к эпохе Хэйан. Истоки этой школы восходят к китайской живописи эпохи Тан (кара-э), о чем свидетельствуют картины на дереве в Хоодо Бёдоина в Удзи, несмотря на то что их пейзажи в значительной степени отражают японскую специфику. Япония предпочитала приятные занимательные сюжеты и использовала небольшое их количество: изображение четырех времен года (cuku-э), знаменитых местностей (мэйсо-э), трудовых процессов, связанных с отдельными месяцами (цуки-нами-э); повествования или биографии (моногатариэ) покрывали ширмы или экраны с пейзажами (сэндзуи-бёбу), листки альбомов (соси) и иллюминируемые свитки (э-маки).

Благосклонность эзотерического или сентиментального буддизма к живописи в большой степени способствовала тому чудесному расцвету, который узнала живопись в эпоху Хэйан. В самом деле, новая религия нуждалась в огромном количестве изображений, и живопись обязательно включалась в ту совокупность знаний, которые требовались от монахов. Изображения включали абстрактные композиции (такие, как мандала), портреты основателей учения (нисэ-э), сцены умиротворения: Амида, сопровождаемый ангелами и светом, или стоящий перед красным солнцем рая Запада, или, излучая покой, принимающий умерших (райго); сюжет нирваны — сияющее тело Будды создает образ просветленной смерти, несмотря на стенания близких родственников, еще не достигших высшей ступени. Подлинная живопись ямато-э между тем связана с развитием повествовательной картины. Ее возникновение было связано с тем, что она вставлялась внутрь текста, который иллюстрировался, и только впоследствии она приобретает самостоятельное значение. Эта живопись в том виде, в каком она проявляется, например, в замечательных «Свитках Гэндзи», создавалась для обитателей двора и стремилась выразить многообразие их существования. Цвета, накладываемые на плоскость, тщательно фиксировали четкие очертания рисунка, вначале лишь намеченного (хикимэ хагибана), где лица изображались только тонкой черточкой, намекающей на глаза, и простой закорючкой, отмечающей нос. Между тем персонажи, занимающие более низкое положение, с самого начала были представлены более реалистично. Сцены следуют одна за другой, они представлены как увиденные в воздушной перспективе, внутри архитектурных строений имеющей геометрическую форму. Постройки изображены без крыш (фукунуки ятай). Сцены располагаются вдоль свитка, каждая из них соответствует тому, что может охватить взгляд; деревья, цветущие или обнаженные, указывают на время года; листва и травы, согнувшиеся под ветром, выражают меланхолию осени.

Наряду с придворной живописью в феминизировавшемся вкусе (онна-э) великих романов данной эпохи, фигурирует и более реалистическая школа, представленная «Свитком легенд горы Сиги» (сигисан энги эмаки), созданным во второй половине XII столетия. Если желание художника сохранить повествовательный характер живописи и роднит его со «Свитками Гэндзи», то этого нельзя сказать о религиозном духе этого произведения, об иронической мощи изображения, слегка приподнятого, о более светлых красках. Этот свиток тем не менее также являлся произведением профессионального придворного художника, о чем свидетельствует точное воспроизведение обычно скрытых частей дворца. Таким образом, следует говорить скорее не о двух традициях, но о двух стилях. Один, характерный для «Гэндзи», является более интимным, деликатным, этот стиль стремится к тонкому символизму часто ярких красок, богатых даже в том случае, когда используется гризайль. Другой стиль прямо связан с китайским искусством рисунка тушью и талантливо начинает неиссякаемую традицию японского юмористического рисунка.

Этой традиции было суждено снискать особенное благоволение монахов-художников. К их произведениям, например, относятся замечательные «Свитки сатирических изображений животных» (Тодзугига), которые приписывались монаху Какюю (1053–1140), известному также как Тоба Сёдзё. Свитки хранились в монастыре Кодзандзи, около Киото, одном из наиболее оживленных центров буддийской живописи. Если точный смысл этих карикатур сегодня и утратился и возможны любые варианты их интерпретаций, то их сатирическая природа не вызывает никаких сомнений и помогает лучше понять ту жизнерадостность, которая впоследствии запечатлялась в широко распространенных иллюминированных свитках. Эта жизнерадостность впоследствии обнаруживалась и в жанровой живописи, и, наконец, в гравюрах.