Тюрьма (СИ) - Литов Михаил

— Гера, ты знаешь, я придерживаюсь правил хорошего тона и по пустякам людей ни-ни, не беспокою, — зачастил толстяк, — и с какой бы стати, ну, объясни мне, по какому праву стал бы я отрывать тебя от работы… но со мной происходит какой-то кошмар! Меня преследуют. Мафия!

— Чем же ты провинился перед мафией? — с легкой и самодовольной улыбкой человека, чья безопасность гарантирована со всех сторон, осведомился барышник.

— Ты нужный человек, ты всегда помогаешь людям в трудную минуту, ты — опора наша, надежный оплот и фактически щит…

— Будь краток!

— Гера, я всегда стремился к краткости, это святое, но теперь минута такая трудная, что слова так и прут, прямо-таки терзают… это, Гера, просто зверство какое-то с их стороны, и изуверство, и шарлатанство, ей-богу!.. и вместе с тем нет слов, чтобы выразить весь ужас моего положения… Неужто я бы посмел зря потревожить тебя? Но минута действительно трудная… Покушение, Гера! А в чем моя вина? Я перед мафией абсолютно чист. Ничем, решительно ничем я перед ней не провинился. И вдруг невыносимая тяжесть бытия. А ведь я никогда не совершаю опрометчивых поступков. Я не плыву против течения, Гера! Раз течение таково, я следую за ним. Я надежен, я благонадежен — и вдруг на меня взъелись! Ну что за притча? Хоть караул кричи! Хотели забрать меня, увезти с собой, я насилу отбился… Это какое-то недоразумение, Гера. И теперь мне нужен кто-то, кто заступится за меня.

Микроскопический Гера похотливо вилял задом среди украшенных трещинами ваз и поношенных мундиров. Фуражка с тускло блестевшей кокардой медленно опускалась на его голову. Он нежно провел маленькой рукой по лысине и глубокомысленно изрек:

— Лучшая защита от бандитов — сами бандиты.

— Но в старости, когда покой куда предпочтительнее бандитизма…

Фуражка утвердилась на уныло отливающей желтизной лысине.

— О старости следует заботиться смолоду. Предусмотрительный, предупредительный, не очень-то, кстати, увлекающийся женскими прелестями, я, будучи юношей, если не вовсе мальчиком, которого… О да, было время, ибо мальчиком я был пленительным!.. Не обинуясь, если уместно так выразиться, я взял в жены старую каргу, и как только она почила в бозе, обзавелся — строго по завещанию! — достатком, между прочим, и разнообразным барахлом, которым с тех пор аккуратно, одиноко и с переменным успехом, всеми презираемый торгую.

— Неправда, тебя любят…

— Взгляни на эту картину, — Гера указал на мутное полотно, изображавшее старозаветный пикник в дубовой роще, — кавалеры деликатничают и миндальничают с дамами, как у Сомова, а надо бы закатать в расстеленный — вон там, посмотри, друг мой! — ковер закуски и выпивку и бежать от этих размалеванных шлюшек без оглядки… Некоторые думают, что я не то не се, и любопытно было бы узнать, что мыслит на предмет моей житейской траектории общественность в твоем лице. Зад у тебя, как я посмотрю, о-го-го…

— Помоги мне, дорогой! — прервал Орест Митрофанович велеречивого старьевщика. — Ты всегда заступаешься, если кого несправедливо обижают… А если вдовы, если сироты… Ты знаешь всех, так замолви за меня словечко. Я тебе заплачу, я сторицей воздам.

— Хорошо. — Карлик направился к телефону, и вскоре Орест Митрофанович услышал, как он разъясняет, прижимая к уху черную трубку: — Похоже на абсурд… Да, дурной глаз… Это верно, что и на старуху… но в данном случае старичок почтенного возраста, и статус как у обеспеченного, а мечется что твоя крыса… Говорит, прищемили хвоста… Перебежал дорогу?.. Все больше и больше похоже на абсурд… Разместились в брюхе деревянного коня и тайно въехали… куда?.. В Трою? Удивительная история!.. Нет, раньше ничего подобного слышать не приходилось… Но… Уверяю, человек неплохой… Свой парень… Орест Митрофанович, наш местный борец за права человека… Ну, знаете, декларация прав и все такое… Надо бы помочь, а то малый попал в переплет… — Положив трубку на рычаг, Гера сказал Причудову: — Ты орясина. Ты вляпался. На деревянном коне…

— Если уж на то пошло, так в брюхе деревянного коня…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Но зачем?

— Да Гомер, понимаешь…

— Ах, Боже, Боже мой! Но всем, всем помогает безотказный Гера. Что вы, жалкие, без Геры? Нуль! Подождешь здесь, у меня, за тобой заедут. Покалякаешь с одним авторитетным человеком.

— Спасибо, Гера, вовек не забуду… Ты настоящий друг, и, говоря с тобой, я словно читаю добрую книгу или стихи, полные возвышающего обмана…

— Подогреешь? — перебил Гера.

— Я не понимаю…

— Чего тут непонятного, дубина!

— Ты замерз, Гера?

— Кончай валять дурака. Подгонишь деньжат, спрашиваю? Сколько у тебя с собой?

— Мало, родной, — Орест Митрофанович скорчил жалобную гримаску, — я только что позавтракал в кафе… Я тебе потом заплачу…

— Давай сколько есть! — строго потребовал карлик. — Кто знает, увидимся ли еще.

Орест Митрофанович, жалея уплывающие от него деньги, нащупал в кармане пиджака пачку купюр, там же, в кармане, отделил от нее пару бумажек и протянул Гере. Тот взял и, не считая, бросил куда-то под прилавок. Орест Митрофанович с облегчением перевел дух: обошлось недорого.

— Каждый Божий день кого-нибудь выручаю, — рассказывал Гера. — А беда все равно следует за человеком по пятам. Так и переправляю от беды к беде, и должность моя называется Харон. Должность оплачиваемая, и ты пойми, садовая голова, нельзя не корыстоваться, иначе и самому недолго забедовать.

Орест Митрофанович надумал подзаняться своей одеждой, оглядел себя, печально вздохнул, высмотрев засохшие следы вылитого на голову преследователя супа. Тер и тер, не разгибаясь, брюки, счищал уже что-то невидимое с туфель. Идя на встречу с авторитетным человеком, нет ничего вернее, чем иметь приличный вид. А говорить с Герой, которого он так ловко провел, сунув гроши за услугу, в общем-то немалую, не хотелось.

— Мокасины у тебя что надо, — сказал Гера. — Достойные штиблеты! Может, отдашь? Вдруг они уже тебе не понадобятся…

— Думаешь, тот человек отнимет? — спросил Орест Митрофанович задумчиво. — Мокасины-то в самом деле недурны, повезло мне с ними… Мне тут, Гера, стукнуло в голову, не лучше ли унести, пока не поздно, ноги? Я, пожалуй, пойду…

— Поздно! — Гера скверно усмехнулся.

В магазин вошел, не поздоровавшись, молодой человек в черной кожаной куртке. Разминаясь, попрыгал, побоксировал, работая с воображаемой грушей, метил в старьевщика, тщательно ухмылявшегося, затем, в прыжке круто развернувшись, заострился на понурившемся либерале. Демонстрируя полное презрение к приличиям, он остановился у прилавка и с самым непринужденным видом закурил сигарету. И только после этого спросил:

— Ну, кто здесь кто?

— Я-я-а… — проблеял Орест Митрофанович задребезжавшим, словно заметавшимся из стороны в сторону, да все по пыльным каким-то углам, голосом.

— Поехали! — коротко бросил молодой человек и, швырнув окурок на пол, зашагал к двери.

Вот она, бесцеремонная сила мафии, подумал Орест Митрофанович, суетливо затаптывая дымящуюся сигарету.

— Гера… прости, — бормотал он, — штиблеты — в другой раз… прощай, Гера!..

— Ну, идешь, толстопузый, или уснул там? — нетерпеливо крикнул уже с улицы провожатый.

Гера, выскочив из-за прилавка, толкнул Ореста Митрофановича в спину.

— Иди, гад, — прошипел он, — чего телишься, не знаешь, что промедление иной раз смерти подобно?.. И заруби себе на носу, это, конечно же, я тебя, дурака, выдал, преподнес на блюдечке кому следует, и ничего ты со мной за это не сделаешь, а мне прямая выгода, я с тебя денежку слупил, и тот человек не пожадничает. Плюс ни с чем не сравнимое удовольствие видеть тонущего, терпящего бедствие… Всем бы вам так, всем бы в одночасье пойти ко дну или прямиком в пекло!..

Причудов испуганно затрусил к выходу. Насыщаясь возрастающим волнением, он в то же время словно украдкой подпитывал себя соображением явно искусственного характера, странного для человека демократической прямоты и открытости, что если хочешь добиться расположения авторитетного человека, следует горячо заискивать даже и перед его слугой. В машине он пытался обдумать заключительную речь Геры, интересуясь, главным образом, психологией страстного и, может быть, сумасшедшего старьевщика. Но не знал, как по-настоящему взяться за исследование, что-то мешало, то есть была некая тайна в Гере, и он как будто замечал ее тень, а ухватить не мог, проскакивал мимо, грубо уносился в сторону от нее. Впрочем, куда больше занимало, как бы подольститься к увозившему его в неизвестность человеку, и уж это точно не странность, что с забавно шлепающихся друг о дружку губ как бы сами собой полились речи, затмевавшие все сказанное Герой, карликовым человеком хлама, сплетен и доносов. Гера — пустяк, сволочь, мелкая гнида, червь! Но бесполезность, и отнюдь не символическая, заключалась в нынешних думах и словах Ореста Митрофановича, как и в его возбуждении, потуги разговорить молодого человека ни к чему не приводили, тот отвечал односложно и нехотя. Красноречие Ореста Митрофановича иссякало. Молодой человек резко поворачивал голову и, мужественный, стальной, значительно смотрел на толстяка, определенно желая схватить его в целом, умело отбросив, раскидав частности, к которым относил, наверное, и то, что все еще пытался высказать ему несчастный. Остаток пути проехали в молчании, Орест Митрофанович замкнулся в себе.