Вдребезги - Кэтлин Глазго

хлопковые нитки. Таннер и Линус пересекли подъездную дорожку, крепко обняли его и вернулись к машине за мной, мужчина медленно шагал следом. Он немного наклонился вперед, когда они вытащили меня, его глаза напомнили любопытные глаза птицы.

– Ох, да, – пробормотал он. – Ох, да, я понимаю. Боже мой.

Таннер и Линус внесли меня в теплый дом и помогли дойти до небольшой комнаты в конце коридора с односпальной кроватью и одним окном. Я увидела большой вычурный крест из дерева на стене. И подумала о том кресте, который украла у Ариэль. Я порадовалась, что вернула его, даже если так и не призналась ей в этом.

Они устроили меня на кровати и накрыли синим шерстяным одеялом. Таннер положил мне на язык две таблетки и поднес стакан с водой к моим губам.

На окне не было штор, и я видела небо и отчаянно большие белые звезды. Два дня я спала.

На третий день ноги стало ломить меньше, когда я опустила их на пол. Я захромала по коридору в поисках туалета, чувствуя головокружение и обезвоживание. Большие фотографии в рамках висели в ряд на кирпичной стене, черно-белые фотографии людей и старых глинобитных церквей.

В ванной комнате на стенах висели разноцветные кресты и ароматные пучки шалфея. Пухлые рулоны мягкой туалетной бумаги стояли стопкой около унитаза, образуя белые башни. Здесь не было душа, только очень-очень глубокая ванная. Я села на унитаз, касаясь марли на руках и животе. Мне захотелось снять ее и посмотреть, но я не сделала этого. Я долго сидела в ванной, слушая тишину и наблюдая за мотыльком, порхающим на подоконнике. Это была самая чудесная ванная комната из всех, где я когда-либо бывала. Никогда не думала, что в ванной может быть настолько красиво. Что кто-то может найти время и сделать ее атмосферу такой расслабляющей и приятной.

В гостиной за длинным сосновым столом сидел пожилой мужчина и держал газету очень близко у лица. На столе стояли чаши с круглыми фруктами и с орехами, блюдо с длинным багетом и тарелка с мягким маслом. Он посмотрел на меня поверх очков.

– Кофе? – Он наполнил чашку из кофейника и подтолкнул графин с молоком через стол. – Молоко теплое, если ты его любишь. Мои внуки кормят лошадь.

Я намазала на кусок хлеба толстый слой масла. Я проголодалась: желудок издавал громкое урчание. Я откусила от багета, и он оказался таким легким и хрустящим, что рассыпался на мой свитер. Старик засмеялся.

– Со мной такое постоянно происходит. Признаюсь без стеснения, что вокруг меня за столом беспорядок во время еды.

Я стряхнула с себя светлые крошки. Внутри багет воздушный и влажный. В доме ни звука, кроме моего жевания и случайного шороха его газеты. Постепенно я поняла, что на улице тоже тихо. Необыкновенно тихо. Ни машин, ни голосов, ничего.

– Ты знаешь, квакеры считали, что тишина позволяет впустить божественное внутрь себя, в сердце? – Хозяин отложил газету и наклонился ближе ко мне. Его брови похожи на спящих белых гусениц. – Я никогда не боялся тишины, а ты? Знаешь, некоторые боятся. Им нужен шум и галдеж. Санта-Фе. Высокая пустыня страны. Чудесно, не так ли? Я живу в этом доме сорок два года. Ты слышишь эту удивительную тишину? Может, это прозвучит забавно, но благодаря ей это место самое замечательное на земле. Для меня.

Хозяин протянул руку и обвил ее вокруг моей руки. Его кожа сухая, сероватого цвета.

– Мне приятно принимать тебя в моем чудесном доме, Шарлотта.

Я почувствовала желание расплакаться горячими слезами благодарности.

Его звали Феликс, и он был дедушкой Линус и Таннера. Линус провела меня по дому, показывая картины на стенах, скульптуры, расставленные в углах и на заднем дворе, – огромное пространство с видом на холмы и конюшню. Мы зашли с ней в здание, напоминающее пещеру, наполненное светом, который струился сквозь стеклянную крышу. На стенах висели различные картины. На полу располагались банки с красками, жестянки с кистями и промышленного размера бак со скипидаром. Три холста были прислонены к одной из стен. В дальнем конце организовано пространство в виде галереи; на столе старая пишущая машинка и простой стул на верхнем ярусе. В галерею вел широкий лестничный пролет; под ним – нагромождение книжных шкафов с массивным верхом. В углу студии за высоким сосновым столом тихо работала молодая женщина: перебирала слайды, поднимала их вверх на свет и рассматривала перед тем, как разложить по разным стопкам.

– Это Девви, – сказала Линус. – Его ассистентка. Она тоже здесь живет.

Я ходила, прихрамывая, по студии, аккуратно трогала вещи Феликса: карандаши, отдельные листы бумаги, банки и тюбики. Кроме того, здесь находились многочисленные удивительные фрагменты: перья птиц, камни разных размеров, старые кости животных, помятые фотографии, открытки с витиеватым курсивом и экзотическими почтовыми штемпелями, маска красного цвета, коробки со спичками, тяжелые книги об искусстве в тканевых обложках, банки и покрытые коркой тюбики с краской – очень много красок. На одном из столов – полоски акварели на разбросанной бумаге: легкие и аккуратные мазки изображают пурпурные конусообразные цветы. На другом столе только книги, груда книг, открытых на разных изображениях картин и рисунков, пять или шесть самоклеящихся листочков на каждой странице с надписями, например, «Настроение цветовой гаммы», «Эхо/Отзвук», «Не лги». На полу – слои старой краски; я споткнулась о пару поношенных сабо.

Я снова посмотрела на картины на стенах; мне хотелось сказать, что там изображен закат, но это слишком буквально. Там что-то более глубокое, внутреннее, какое-то чувство. «Чудесно, не так ли?» – сказал мне Феликс. Цвета что-то образуют вместе, разыгрывают совместную партию, я уверена в этом, чувствую это; здесь описаны некие взаимоотношения, которые мне сложно передать словами, но при взгляде на них я чувствовала волнение, наполненность, моя боль притуплялась. Я смотрела на принадлежности для рисования Феликса, и мне хотелось заняться чем-нибудь, нарисовать что-то свое. Я вспомнила, что говорила мне Ариэль на открытии выставки Тони Падилла о его картинах, сделанных с помощью краски для лодок: «Цвета сами по себе могут рассказать историю». Картины Ариэль рассказывали историю в виде тьмы и света. Я застенчиво улыбалась Линус.

– Пальчики оближешь, да? – Она хлопнула в ладоши и изобразила головокружение.

Феликс перемешивал мясо на гриле, словно оно еще живое. Его очки запотели от дыма, и он протер их краем рубашки. Я смотрела на его шишковатые пальцы, тонкие запястья и суставы пальцев. Его кожа испещрена еле различимыми следами от краски.

Мы сидели все вместе на воздухе за длинным деревянным столом. Воздух бодрил. Таннер одолжил мне свой