Расследователь: Предложение крымского премьера - Андрей Константинов

— А почему так? — удивился Зверев.

— Роуминг дорог, Гена им не пользуется, — с откровенной издевкой сказал Отец.

— А другие каналы? Домашний телефон, например?

— А я его не знаю.

— Это нетрудно узнать через справочное.

— Узнайте… Будете звонить — Гене привет, — сказал Отец.

Обнорский улыбнулся, сказал:

— Обязательно передадим. Лично.

— Полетите в Симферополь? — спросил Отец.

— Почему нет? У нас в Симферополе есть свой интерес.

— Любопытно: какой?

— Там седьмого ноября убили некоего Грека. Незадолго перед смертью он рассказал, что был в Тараще и принимал участие в захоронении некоего безголового тела…

Отец мгновенно стал красным. Взял в руки карандаш.

— Вы, Леонид Семенович, были знакомы с Греком? — спросил Зверев.

Карандаш хрустнул.

— Возможно, — сказал Отец. — Возможно.

Обнорский выключил диктофон, помолчал немного. Потом произнес:

— Леонид Семенович, Слепой и Грек — это ведь ваши люди… Ничего не хотите сказать?

— Что именно?

— Они явно причастны к исчезновению, а возможно, и к убийству Горделадзе… оба с уголовным прошлым. Очень странные контакты для депутата Верховной Рады? Ничего не хотите сказать?

Отец посмотрел на часы и ответил:

— Я ничего не хочу сказать… А сейчас — извините, у меня есть дела.

Обнорский и Зверев вышли. Когда дверь за ними затворилась. Отец смахнул со стола обломки карандашей, выругался и взялся за трубку телефона.

***

Обнорский и Зверев вышли на майдан Незалежности. Светило солнце, поскрипывал снежок, шел на площади бесконечный митинг: «Украина без Бунчука!».

— Чего мы добились? — спросил Зверев.

— Не знаю, — честно сказал Обнорский. — Возможно, мы вынесли смертельный приговор Слепому… возможно — нет.

Реяли на ветру «жовто-блакитные» флаги, колыхались плакаты с требованиями отставки Бунчука. В стороне стояли милиционеры в касках, со щитами и дубинками… Сегодня все было мирно, но уже прошли стычки протестующих с милицией, уже были раненые. В воздухе висели бациллы насилия, недоверия, ненависти.

— Да и хрен с ним, — сказал Зверев. — Все равно он ничего бы нам не сказал.

— Грохнут — точно не скажет.

— Не грохнут, — успокоил Зверев.

— Если Хозяин прикажет — грохнут.

Пьяный мужичок высморкался, зажимая одну ноздрю пальцем и заорал:

— Бунчук — палач!

***

Обнорский позвонил в Симферополь Сергею и попросил навести справки: нет ли в Симферополе Слепого? Сергей пообещал узнать… Часа через два он отзвонился и сказал, что нет, в Симферополе про Слепого никто не слышал. Говорят, у вас, в Киеве.

***

— Ты знаешь, Саня, — сказал Обнорский, — мне очень не понравились аквариумы.

— Да? А чем они тебе не понравились?

— Нет, сами по себе аквариумы, конечно, хороши. Пираньи? Ну пираньи — это дурной тон. Выпендреж… я, однако, о другом. Эти аквариумы могут служить наглядной иллюстрацией нашей работы: темень… за стеклом, в толще воды, происходит нечто… Мы стараемся разглядеть, понять — нет! Ни черта не видно. Скользят тени, тени, тени… Мы ищем кнопку, чтобы включить свет, чтобы заглянуть в темень. Но как только мы находим эту кнопку и высвечиваем один какой-то уголок аквариума, кто-то мигом ее блокирует. В аквариуме снова темно, снова скользят пираньи. И даже сейчас, когда мы просмотрели последовательно все закутки, заросли и гроты в нашем аквариуме и, кажется, составили себе общее представление о том, что происходит, кто-то все равно держит руку на кнопке… Как только мы включим мощный прожектор, чтобы осветить все пространство и показать всем, что творится внутри, этот «кто-то» тут же ее вырубит.

Обнорский произнес свой монолог, усмехнулся… Встал и прошелся по номеру, остановился у окна. За окном были сумерки, правый берег Днепра горел тысячами огней, работающий телевизор рассказывал о митингах и демонстрациях, сотрясающих Украину. Андрей повернулся к Звереву, сказал:

— Я не знаю, что делать… Найти Слепого, наверно, можно. Но ведь он ничего не скажет.

Зверев стряхнул пепел с сигареты, собрался было ответить, но у Обнорского запиликал телефон… Звонил полковник Перемежко.

— Андрей Викторович, — сказал он, — извини, что не смог раньше — работы полно. Справочку про твоего Слепого я подготовил…

— Спасибо, — сказал Обнорский.

— Но это еще не все… помнишь, ты интересовался одним человеком? Гвоздарский его фамилия.

— Это который в бегах?

— Был в бегах. Теперь, благодаря тебе, мы его взяли.

— Поздравляю.

— Особо не с чем. Плохо взяли… Этот гад изменил внешность, ребята заменжевались и засомневались: он — не он? А этот сучонок схватился за гранату.

— Ну? — спросил Обнорский.

— Граната, к счастью, не взорвалась.

— Так слава Богу!

— Так-то оно так, но урод все равно в больнице… — сказал Перемежко.

— Почему? — изумился Обнорский. Перемежко помолчал немного, потом сказал:

— Ребята сгоряча, на нервах, помяли его… в общем, сам понимаешь.

— Понятно, — протянул Обнорский.

Он действительно понимал, что при задержаниях бывает всякое, что нервов опера сжигают очень много, и преступника, который схватился за гранату, могли не только искалечить, а и убить.

— Состояние у него тяжелое. Врачи говорят: может и помереть.

— Сожалею, — сказал Обнорский.

— Жалеть его, урода, не стоит, — ответил Перемежко. — А ты знаешь, почему я тебе это говорю?

— Почему, Василий Василич?

— Он хочет встретиться с вами, Андрей Викторович. С нашими следаками говорить не хочет, а с Обнорским, говорит, мне есть о чем потолковать… перед смертью.

— Это он так сказал? — спросил Андрей.

— Да, это он так сказал. Вы согласны?

— Согласен ли я? — спросил Обнорский, удивляясь самой постановке вопроса. — А что — такая встреча возможна?

— Я, Андрей Викторович, звоню тебе не по своей инициативе… Инициатива исходит от руководства.

«Вот оно что, — подумал Обнорский. — Ребята напороли с задержанием, а раненый (возможно — умирающий) бандит представляет для них какую-то ценность… Что— то они хотят у него получить. Но он не идет на контакт. Заявляет, что будет говорить только с неким приезжим журналистом… Что движет им — раскаяние? Страх?»

— Андрей Викторович, — напомнил о себе Перемежко.

Задумавшийся Обнорский откликнулся:

— Да, да, Василий Василич… я слушаю вас.

— Так вы готовы?

— Конечно.

— Очень хорошо. Но вы, наверно, догадываетесь, что будут некоторые условия…

— Диктофонная запись разговора?

— Да, — ответил Перемежко. — Мы позволим вам сделать эксклюзивное интервью, но на двух условиях. Первое вы уже знаете: диктофонная запись, которая поступает в распоряжение следствия. Второе условие — конфиденциальность. Та информация, которую сообщит вам Гвоздарский, не может быть обнародована без согласия МВД.

Андрей задумался, потом сказал:

— Василий Васильич, мою предстоящую беседу с Гвоздарским вы сами назвали эксклюзивным интервью… Понятие интервью предполагает право журналиста на обнародование.

— Это исключено, — жестко ответил Перемежко. — Вы отлично понимаете, что беседа с Гвоздарским возможна только на наших условиях: диктофон и неразглашение… Если вы не согласны, то…

— Я согласен, — сказал журналист Обнорский.

***

— Я согласен, — сказал Обнорский. — Когда встреча?

— Сейчас. Откладывать нельзя.

— Что — он действительно так плох?

— Медики не дают никаких гарантий… Если вы готовы, я пришлю за вами машину. Диктуйте адрес.

— Спасибо, я доберусь сам.

— Вы что, — изумленно спросил Перемежко, — не доверяете нам?

— Ерунду говорите, Василий Васильевич, — ответил Андрей, раздражаясь. — Я в гостинице «Турист», но машину присылать не надо, доберусь сам… куда ехать?

…Обнорский, Перемежко и контролер шли по коридору тюремной больницы.

Андрей вспомнил, как он впервые попал в подобное заведение. Это было восемь лет назад в Санкт-Петербурге. В областной тюремной больнице имени Гааза умирал старый законный вор Барон. Барон боялся унести в могилу тайну похищенной из Эрмитажа картины и сам искал контакта с журналистом Серегиным…

«История повторяется, — думал Андрей. — Снова — тюремная больница, снова — умирающий человек… Конечно, Гвоздарский — это не Барон. Но все равно — история повторяется. Неотвратимо, жестоко, подло».

Перемежко тронул Обнорского за рукав. Андрей повернулся к нему. Контролер-прапорщик ушел вперед, полковник и журналист остановились в коридоре. Василий Васильевич сказал:

— Я, Андрей Викторович, еще раз обязан напомнить тебе о неразглашении.

Андрей кивнул. Перемежко смотрел пристально, в упор. Сейчас он не был похож на усталого бухгалтера. Из-под безобидной бухгалтерской внешности выглядывал умный, жесткий, битый жизнью оперативник.