Белый ферзь - Андрей Измайлов

Кроме нее, окрест тоже было изрядно заляпано, однако Колчин выбрал из всего заляпанного то, что поменьше форматом, покомпактней, — достаточно небольшого образчика для лабораторных исследований.

Не тащить же наружу из подвала тяжеленный фолиант, мол, а на нем следов поболее! Поди пронеси его через вахту! Не выпустят из «Публички», даром что ты не один, а в сопровождении старшего научного сотрудника, даром что ты и старший научный сотрудник сопровождаемы к выходу для дирекции и сотрудников еще и старшим библиографом (тем самым, позавчерашним, походящим на младшего сына в многодетной семье).

Отмечено в прессе: «Факты говорят, что в крупных хищениях участвуют библиотечные работники». Не стоит множить факты.

Отмечено в прессе: «…пришлось наложить административное взыскание на сотрудника за то, что он демонстративно отказался предъявить милиционеру сумку для досмотра». Не стоит устраивать демонстраций.

Так что «Этика…» сгодится в самый раз. Следов на ней достаточно.

Следов чего?!

Того! Колчин способен отличить пятна сырости и ржавчины от пятен крови. Колчин способен определить приблизительную свежесть, не давнишность пятен крови. Не с точностью до минут, часа, суток… но всяко они, пятна, отнюдь не семидесятилетней давности. Более точный срок их появления, а также группу и прочая — укажет подробный лабораторный анализ. Ведущий патологоанатом Давид Енохович Штейншрайбер будет рад оказаться полезным.

(Ах, да! Последовательность вроде бы нарушена. Колчин уже покидает подвалы.

А как он встретился поутру с Лозовских?

А как они отправились в «Публичку»?

А как проникли в подвалы?

И где они, эти полумифические подвалы?!

И каково там?!

Хм… «Они отправились на озеро Дунтин. Там их встретили с большим почетом. Но об этом рассказывать не стоит». Китайская литературная традиция.

Каково там, в подвалах, — подробно описал Колчину Лозовских.

И Колчин подтверждает достоверность описания.

Где именно они, каким образом в них попасть непосредственно из «Публички» — а вам зачем? праздное любопытство? обойдетесь! что, не праздное? тем более обойдетесь!.. Легенда это, просто легенда, отстаньте!.. Иначе ведь последнее растащат… «Что говорится мне, за другие стены не уходит…» — это колчинское, не однажды повторенное и всегдажды соблюдаемое.

Одно лишь он добавит про подвалы, о чем не упомянул Лозовских: было там пронзительно холодно. Сразу не ощущается, но по прошествии часа-двух пробирает. Тело согревается движением (перетаскивай, переставляй, сдвигай, разгребай), но пальцы стынут до окоченения. А сделаешь передышку — и наработанный разогрев преобразуется в мелкую дрожь, озноб.

Колчин провозился не час и не два. Дольше.

Если Инна провела здесь время до закрытия библиотеки под нечутким руководством трепетного друга Лозовских, а потом — всю ночь уже без оного руководства… Недолго и переохладиться. Хоть об этом подумал рефлексирующий очкарик, греющийся в семьдесят девятом отделе милиции под неустановленной личиной кавказской национальности?!

Лозовских, оказывается, подумал. И в один из очередных челночных рейдов наружу и обратно принес Инне дубленый полупердон с капюшоном, ее тулупчик. Благо не в гардероб сдавали, а там, где для дирекции и сотрудников, повесили…)

Колчин выбрался из подвала, задвинул дверь. Поднялся на пролет, прошелся коридорчиком. Здесь где-то должен подстраховывать Лозовских. Вот и он!

Само собой, постоять на дверях — не означает топтаться непосредственно у входа. Просто быть на пути к подвалу и по возможности убедительно морочить голову каждому, кто вдруг решит: туда-то мне и надо! именно сегодня, именно сейчас! Две недели назад Лозовских, выскакивая на улицу, пока Инна оставалась в подвале, замещал себя пластилиновой печатью и запиранием двери. Нынче будь добр — никуда не выскакивай, Михалыч, и, уж пожалуйста, никаких экспериментов с печатью и запорными механизмами.

Пожалуйста-пожалуйста! Лозовских будет добр. Он никуда не отлучится, он посидит, он поизучает книгу, заказанную для отвода глаз. В читальных залах все места заняты, так он здесь поизучает, в коридорчике, на стульчике. Что читаем, коллега? Да так… «Психология стресса», автор Китаев-Смык Л. А.

Немного же успел прочитать Лозовских, пока Колчин отсутствовал, страниц двадцать. И не читал он, разумеется, а невидяще глядел в книгу — попробуй сосредоточься (тем более на «Психологии стресса»!), когда стресс вот он, наяву: скорей бы кончилось хоть как-нибудь бдение на стреме!

Кончилось. Благополучно.

— Иди, Михалыч, запирай, — кивнул Колчин назад, в сторону подвала. — И — свободен.

Лозовских не ожидал столь долгожданного, но и столь маловероятного удачного исхода. Неужто все? Неужто легко (то есть ничего себе — легко! тяжело! но…) отделался?!

— Нашли? — без особого любопытства спросил он, будто «как дела?» при мимолетной встрече.

— Нашел, — небрежно ответил Колчин, будто «спасибо, нормально!» при мимолетной встрече.

Лицо ЮК было непроницаемо. Предварительно застегнутая куртка ЮК была непроницаема.

Лозовских невольно бросил взгляд-другой вскользь по фигуре Колчина — куда ж ты ее? под мышку? за пояс? Потупился: в конце концов не его это дело, не его!

И то верно. Благодари Колчина, что легко ли, тяжело ли, но отделался.

Хотя пенделя бы тебе, старший научный сотрудник, отвесить на прощанье… Или вот строго наказать гуанем…

Ну да ступай с миром. Ты, Лозовских, жертва обстоятельств. Ты не виновник. И ты, Лозовских, в меру отпущенных тебе способностей помог почти доподлинно предположить: кто виновник. Но и рассыпаться в благодарностях перед тобой ЮК не намерен. Иди, откуда пришел… Перекури. Самое дешевое из натурального.

Почти доподлинно предположить…

Версий, собственно, было две — с того момента, как посещение Инной подвалов стало очевидным.

Первую версию в запале, в обиде на всех и вся, в приступе жалости к себе несчастненькому предложил тот же Лозовских:

Сыскари, расследуя обстоятельства кражи поутру, улавливают шорохи за дверью подвала (колоти кулаком изнутри — снаружи лишь шорох), открывают — а там…

Там почти замерзшая и посторонняя гражданка.

Документики! Колчина? Москва? Пройдемте, гражданка, р-разберемся.

И р-разбираются: не только Колчина, но и Дробязго. Вы, случаем, не дочь старика Дробязго? Не старика, но того самого, который?..

Гражданка назовется и дочерью самого Президента, только бы отбояриться. Однако проверочный звонок не помешает. Даже поможет.

Вот хорошо, что из Москвы сразу поступают четкие и недвусмысленные приказы на сей, гражданкин, счет! А то самим как-то не сообразить… Инициатива наказуема.

Теперь же сыскари всего-то подчиняются вышестоящему руководству: случайную гражданку, НЕ ИМЕЮЩУЮ НИКАКОГО ОТНОШЕНИЯ к краже в «Публичке», подобрать-обогреть, с нарочным отправить в Москву и заняться делом, делом заняться! И не касаться ни гражданки, ни граждан, ею названных…

С точки зрения Лозовских Святослава Михайловича, гражданина, ею названного, — версия мало сказать правдоподобная! Единственно верная версия, вы чё!

Но… неувязочка.

Будь все так, Инна бы не ИСЧЕЗЛА.

Будь она жива, не ИСЧЕЗЛА бы. Беззвучно и бесследно.

Даже если ей строго-настрого приказано: чтоб тебя не слышно, не видно!

Даже если ей приказано не стражами порядка, чей авторитет жидковат, но Валей Дробязго самолично, отцом, чей авторитет непререкаем.

Отношение «отец — дочь», да.

Но и отношение «муж — жена» — тоже да! Вынудить мужа беспокоиться? Для жены, для Инны, — невозможно ритуально! Не-воз-мож-но.

И зачем бы ей ИСЧЕЗАТЬ не только для всех, но и для мужа?! Учитывая: муж — не кто-нибудь, он — ЮК.

ЮК способен если не Луну с неба достать, то… в общем, на многое способен. В частности, найти человека. Ибо не бывает так, чтобы человек пропадал беззвучно и бесследно. Только в том случае, если человек пропал НАВСЕГДА и не вернется, — в этот мир приходят, увы, однажды, как бы ни тешились буддисты теорией множества жизней.

И еще… неувязочка.

Будь все так, старшему научному сотруднику мало бы не показалось.

Будь все так, Инна назвала бы Святослава Михайловича Лозовских сыскарям (и назвала!). И не для спихивания ответственности: это не я, это все он! А исключительно из беспокойства за судьбу вышеназванного друга детства-юности: случилось что-то необратимое и непоправимое, если друг детства-юности не явился к подвалам, зная, что там — она! Ищите-ищите, запрашивайте морги-больницы! Она-то уже худо-бедно нашлась… ну, замерзла, конечно, ну, на грани обморока, конечно… а он?! Вообще жив ли?!

Кто — он?

Лозовских Святослав Михайлович.