Партизанская искра - Сергей Поляков

«Трудно, чёрт возьми, — думал Изопеску, — куда труднее, чем строевому офицеру на фронте. Там знаешь, что перед тобой враг, которого нужно убивать. Вот и стреляй себе. А тут попробуй-ка!» — От этой мысли он даже вздохнул, но тут же спохватился и, подавив в себе эту пагубную склонность к размышлениям, начал с обычного вопроса:

— Фамилия?

— Моргуненко.

— Имя, отчество?

Моргуненко ответил.

— Профессия? До войны, конечно. Сейчас у вас другая специальность, — с оттенком иронии заметил префект, искоса взглянув на сидевшего.

— Я учитель истории.

— И, как видно, пользовались среди ваших питомцев большим авторитетом?

— Я могу только с гордостью подтвердить ваше предположение.

«Фу, дьявол, — подумал Изопеску, — однако, с чего же начать?» Он посмотрел в бумаги на столе и, наконец, зацепился.

— Скажите, как вам удалось воскреснуть из мертвых? — спросил он. — Ведь ваша жена сообщала нам, что вы погибли во время бомбежки еще в сорок первом году.

— Да, мы тогда потеряли друг друга. Как раз были сильные бомбардировки и обстрелы мирных колонн немцами. Ну, она и решила, что я вместе со многими другими погиб.

— А вы остались живы?

— Как видите.

— И вернулись обратно.

— Вынужден был вернуться, — поправил Моргуненко.

— В Крымку?

— Нет. В один из районов области, где меня не знают.

— В какой район?

— Это не столь важно.

— Но вы знали, что ваша семья находится в Крымке?

— Позже узнал.

— Почему вы боялись вернуться в Крымку к своей семье?

— По некоторым, очень веским соображениям.

— Именно?

— Это не подлежит огласке, да и ничего не даст вам.

— Все же мне, как представителю власти, не лишне было бы узнать, чем вы занимались в течение этих полутора лет.

— Если я скажу, что стремился расположить к себе румынские оккупационные власти, вы мне поверите?

Изопеску пристально посмотрел в лицо Моргуненко и понял, какой умный и непреклонный в своих убеждениях человек сидит перед ним. Он почувствовал, что окончательно потерял превосходство и власть над этим человеком, судьба которого сейчас зависела от него, Изопеску. Но отступать в его положении было нельзя. И он продолжал допрос.

— Вы знали о положении вашей семьи?

— Разумеется. Мне сообщили, что жандармы арестовали жену и старуху-мать и держали их в тюрьме как заложников за меня.

— И как же вы отнеслись к этому? — прищурив один глаз, спросил префект.

— Вы сами знаете, как должен относиться к вам человек, к которому в дом вошли чужие люди с намерением стать хозяевами, а настоящего хозяина, свободного человека, превратить в бесправного раба, в рабочий скот. Я считаю, что такой человек, не задумываясь, пойдет на любые жертвы, чтобы бороться и победить. Вот так думал и делал я. Так думают и делают миллионы советских людей, которым вы причинили зло. Советский человек, подчеркиваю, советский человек не выносит насилия над собой, поэтому он борется против вас и, несомненно, победит.

— Я боюсь, что из вашего пророчества ничего не выйдет, — префект криво усмехнулся. — Какими же средствами вы надеетесь победить Германию и ее союзников? Уж не с помощью ли Америки или Англии?

— Нет.

— Тогда на что же вы надеетесь?

— Только на свои силы. У нас их достаточно.

— Ваша армия выдохлась и дальше не в силах сопротивляться.

— А по-моему, положение на фронтах говорит другое. Немцы разгромлены под Сталинградом и отступают.

Префект приподнялся, нервно побарабанил по столу пальцами. Он заметно терял терпение. В его план вовсе не входило вести этот политический разговор. И он решил повернуть его круче.

— Послушайте, вы, фанатик, неужели вы не видите, что большевикам уже не вернуться к власти?

— Вы считаете? — иронически спросил Моргуненко.

— Не только я. Так думает каждый здравомыслящий человек. Сам ход событий показывает, что победит новый порядок в Европе под руководством Германии. Это сама история.

— Простите, вы тоже историк? — спросил Моргуненко.

— Нет. Я офицер румынской королевской жандармерии. Но я принимаю участие в создании этой новой истории.

— А вы знаете, что эта история совсем не новая?

Префект поднял брови.

— Да, да. Это очень старая история. Помните, ее пытались когда-то творить немецкие псы-рыцари, потом польская шляхта. Позже Наполеон. Теперь же, забыв все прошлые горькие уроки, эту «новую историю» пытается повторить Гитлер со своими подручными.

Префект постучал карандашом по столу.

— Прекратите пропаганду. Вы мне лучше скажите, как вы очутились в Крымке и именно в тот момент, когда конвой увозил оттуда арестованных подпольщиков.

— Накануне я узнал об аресте и хотел спасти неповинных юношей и девушек от зверской расправы.

— Вы считаете их неповинными?

— Разумеется.

— Потому что вы довели их до этого. — Изопеску повысил голос. — По вашему наущению они занимались преступлениями.

— Это не преступление. Молодые люди не хотели вам покориться, они привыкли к свободной жизни. У каждого из них было будущее, которое вы у них хотите отнять, превратив их в рабов. Вот они и борются против вас.

— И вы руководили этой борьбой?

— Я вам этого не говорил.

— Может быть, скажете? Учтите, что это единственная возможность получить свободу и сохранить жизнь.

Моргуненко едва заметно улыбнулся.

— Мы это сами знаем, — продолжал префект, — но кто вами руководил? Ведь не один же вы тут орудовали?

— О, это мы слишком далеко зайдем. Нам с вами пришлось бы потратить уйму времени, а у вас столько дел.

— А вы расскажите коротко, без философии.

Учитель пристально посмотрел на префекта.

— Неужели вы думаете, что я вам скажу о том, что для меня дороже жизни?

— Дороже жизни ничего не может быть, Моргуненко. Вы просто притворяетесь, — улыбнулся префект.

— Плохо вы нас знаете, а если и знаете…

— Вы лучше скажите мне, — перебил Изопеску, — руководство партизанщиной в Крымке шло отсюда? — он указал на карте зеленый массив савранских лесов.

— Да. И отсюда тоже, — подтвердил Моргуненко.

Изопеску прошелся несколько раз по тесному кабинету и остановился против учителя.

— Покажите место, где находится это осиное гнездо и жизнь вам и вашей семье будет гарантирована. Мы умеем благодарить людей, которые нам помогают.

— Но меня все равно убьют.

— Кто?

— Наши. За измену.

— Мы отправим вас в Румынию и там вы будете в безопасности.

Моргуненко недоверчиво глянул на префекта.

— Вы мне не верите?

Учитель пожал плечами.

— Клянусь офицерским мундиром.

— Слово офицера?

— Слово офицера, — ответил торжествующий Изопеску. — Ну? — с нетерпением бросил он.

Моргуненко молча кивнул головой, давая понять, что согласен.

Префект не верил себе, что так неожиданно повернулось дело. Он бросился к карте.

— Подойдите ближе, — позвал он, — и покажите на карте.

Моргуненко подошел.

— Показывайте, — торопил префект, держа наготове красный карандаш для отметок.

Владимир Степанович обвел рукой всю карту и, спокойно улыбнувшись, сказал:

— Но здесь, к сожалению, не все, господин префект. Это карта только Одесской области.

Лицо префекта Изопеску побагровело, вылезли из орбит оловянные глаза. Он шагнул к арестованному вплотную, держа руку на кобуре браунинга. Но ни выстрелить, ни ударить он был не в состоянии. Несокрушимая сила и спокойствие Моргуненко окончательно парализовали его. Он отошел к столу и сдавленным голосом прохрипел:

— Увести!

Глава 19

СВИДАНИЕ

Тюремный надзиратель Василиу, тот, которого заключенные в камере комсомольцы называли Василием, тайком передал Нине Давыдовне Клименюк записку от сына.

Миша писал:

«Дорогая мама!

Добейся свидания со мной. Я должен открыть тебе одну тайну. Добейся, милая мама, чего бы это ни стоило. Поклон тату.

Твой сын Михаил»

Неровные, скачущие буквы, нацарапанные на клочке румынской газеты слабой рукой, откровенно говорили матери, в каком тяжелом состоянии был Михаил.

Нина Давыдовна несколько раз перечитала записку, стараясь угадать, что таилось в этих косых расплывчатых строчках. Спазмы душили ей горло, лихорадочно блестели покрасневшие от непрерывных слез глаза.

Мать тут же решила попытаться выпросить разрешение увидеть сына. Преисполненная материнской отваги, она бросилась к парадной двери, но перепуганный часовой встретил ее штыком и приказал сейчас же убраться прочь.

Обессиленная напрасными попытками, она побрела домой в Катеринку, не чуя под собою ног. По дороге она опять перечитывала записку, потом прятала ее за пазуху около сердца, но тут же доставала вновь и сквозь пелену слез слагала из разрозненных, как ей казалось, букв слова, наполненные тревожным смыслом.