След мустанга - Евгений Костюченко

— Хозяина? Если ты о том парне, что убил моих людей, то он лежит где-то в сарае. Он отстреливался, пока не рухнула кровля. Но я могу выкатить фургон наружу. И ты с чистой совестью его заберешь. Идет?

— Говоришь, он отстреливался от грабителей?

— Мы не грабители. Мы работники Скотта Форсайта.

— И много вас осталось, работников? — Лука Петрович поднял руку над головой, и Клейтон присел, скрывшись за забором. Присядешь, пожалуй, когда со всех сторон на тебя направят две сотни стволов.

— Ну, сколько бы ни было, пускай выходят по одному. Оружие бросают направо, сами отходят налево и садятся на землю. Эй, Клейтон, ты меня слышишь?

Вот за что Лука Петрович любил американцев, так это за понятливость. Ничего не приходится объяснять дважды. Нашему брату-русаку все надо разжевать да в рот положить, все по полочкам разложить — и то он норовит любое дело по-своему сделать, любую машину под себя подстроить, и рядом с любой дорогой свою тропку проложить — хоть кривую, да покороче.

А ковбои Клейтона выходили со двора так, что любо-дорого посмотреть. Выйдя из пролома в заборе, они расстегивали оружейные пояса и бросали их по правую руку, сверху клали винчестер, у кого он был, потом выбрасывали ножи. Затем, подняв руки, отходили налево и усаживались рядком на песок.

Последним вышел Клейтон.

— Всё, — сказал он. — Остались только покойники.

Лука Петрович поманил к себе Ивана Акимова. Они с ним были тут самыми старшими. Старики ближе к смерти, им сподручнее с покойниками возиться.

Войдя во двор, оба остановились и перекрестились, сняв шляпы. Стены дома были густо выщерблены пулями, живого места не осталось. Весь двор усеян посудой, одеждой, банками-склянками — грабеж был в самом разгаре, когда его прервали, так не вовремя…

Они подошли к сараю, от которого несло горелым мясом. Из-под обугленной балки выглядывала скрюченная черная рука.

— Растолкуй мне, Петрович, — тихо произнес Акимов. — Кто тут бился? Не Мойра же с детишками? Работники? А с табуном тогда кто ушел?

— Разберемся.

Входная дверь дома ощетинилась щепками, но устояла. Ставни на соседнем окне были наполовину сорваны, и косо висели на верхних петлях. Рамы не было, и, заглянув в черный пролом, Лука Петрович увидел ее на полу.

— Теперь ясно, что за гром гремел ночью, — сказал Акимов, показывая на вмятины в земле, под стенами дома. — Динамитом ломали. Так и вошли.

Обойдя дом, они увидели еще одного убитого. Лука Петрович наклонился и долго всматривался в закопченное лицо.

— Не наш, — с облегчением сказал он. — Из пастухов, стало быть.

— А кто тут наш-то? — спросил Акимов. — Чьи тут были-то?

Лука Петрович не ответил, продолжая осматривать двор. Под сапогами перекатывались пустые гильзы. Он вышел к овражку и увидел, что тропа перегорожена спиралями колючей проволоки. Однако проволока была перебита в нескольких местах, и убрать ее не составляло труда. Ветки кустов белели свежими надломами, здесь кто-то прошел, торопясь и теснясь…

«Вот отсюда они и подкрались, — с горечью подумал Лука Петрович. — Подобрались и забросали динамитом».

Они вернулись к землякам, и Лука Петрович подозвал братьев Муромских. Пару лет назад братья нанимались в кавалерию, гоняли апачей на мексиканской границе, и еще не успели растерять навыки конвойной службы.

— Дело, братцы, непростое. Расходиться пока рано. Раненых мы увезем в город, и Клейтона с ними, для допроса. Пусть маршал его поспрошает. Тех же, кто руки-ноги не потерял, тут оставим. На вас. Перво-наперво чтоб пожарище раскопали и достали мертвых, не век же им коптиться. Потом пусть прибирают вокруг. И пока дом не станет таким, каким был — отсюда их не отпускать. И дом, и конюшни — все должно стать, как раньше. Сами порушили, самим и поправлять.

Так что, братцы, ставьте лагерь. Сколько вам надо народу, столько и берите. Сами отберете, кто позлее. Верно говорю?

— Верно-то оно верно, — Муромские переглянулись. — А вот ты скажи нам, дядя Лука, кто за нас в поле выйдет, покуда мы…

— А как в прежние времена, всем миром соберемся и ваши пашенки пройдем.

— Ополчение — дело такое, — Иван Акимов важно разгладил бороду. — Дело вам, по молодости, незнакомое. Мы-то в прежние года чуть не каждую весну ополчались…. Эх, Петрович, помнишь, как …

— Помню. Поехали, Иван.

— Позволь, дядя Лука, — придержал его младший Муромский. — А не аукнется ли нам самочинная расправа? Людей в неволе держать — не чижика в клетку запереть. Да люди-то еще и чужие. От хозяина ихнего громы-молнии на наши головы не посыплются?

— Небось не посыплются, — уверенно ответил Лука Петрович. — По хозяину ихнему самому клетка плачет. А то и петелька.

Связанного Клейтона и раненых ковбоев усадили на лошадей. Колонна двинулась обратно, на этот раз без особой спешки, и многие дремали на ходу. Впереди еще был долгий день, наполненный трудами, и ночная вылазка не отменяла обычных работ.

Полина так ничего и не спросила, поэтому Лука Петрович, не вынеся ее молчания, сам сказал:

— Наших там нет. Ушли они.

— Как? — равнодушно спросила она.

— Это мне неведомо. Только лошадей ихних там нету.

Она поджала губы, точь-в-точь как мать, и сказала:

— Уеду я отсюда, папаша. В Массачусетс уеду. Авось, в тюрьме меня еще не забыли. Устроюсь в госпиталь. Уеду я отсюда.

— Нечего тут! — прикрикнул Лука Петрович на дочь, как на маленькую. — Нечего до срока хоронить-то! Поезжай домой, упади под иконы и молись. Как о живом молись, как о живом!

30

Расставшись с попутчиками после ночевки в пещерах Красного Пня, Сол Грубер не поехал на ранчо Коннорса, хотя посещение этого объекта и было занесено в его план.

Портреты, которые он так терпеливо коллекционировал, были нужны отнюдь не для персональной выставки. Он бродил со своими камерами по глухим уголкам Запада, фотографировал жителей, а потом, возвратившись к себе в Денвер, передавал карточки в сыскное агентство.

Сол Грубер был специальным агентом финансовой компания «Уэллс и Фарго», и десятки других агентов ежедневно просматривали сотни новых фотографий в поисках знакомого лица. Так были обнаружены многие из тех, кто когда-то грабил дилижансы, почтовые вагоны и банки, принадлежавшие компании, а потом пытался скрыться в глуши.

Опознав беглого преступника, агенты телеграфом сообщали о нем федеральному маршалу той местности, где злодей скрывался. Маршал оповещал шерифов, если доверял им, или брал задержание на себя.

Иногда арест происходил даже раньше, чем почта доставляла фотоснимки. Иногда снимки приходилось сравнивать с лицом убитого при задержании.