Андрей Старицкий. Поздний бунт - Геннадий Ананьев

Еще не дошли до Коломны полки царя, как их встретил гонец от наместника Рязани князя Андрея Ростовского:

- Крымцы пожгли посады и осадили город. Князь Ростовский велел уверить тебя, государь, что город устоит. И еще он велел передать, что главные силы крымцев не подошли к Рязани. Пока они за Осетром. И под Зарайском почти тумен крымцев. Они действуют врастопырку, грабят и хватают полон, не предполагая серьезного отпора.

- Что же, убедим их в обратном.

В тот же час Василий Иванович отправил смелого и удачливого воеводу Дмитрия Полецкого к Зарайску, а князя Овчину-Оболенского-Телепнева к Осетру, сам со своим полком устремился к Рязани.

Для крымцев ответные шаги русских воевод оказались совершенно неожиданными. Рассчитывая на внезапность, они сами оказались не подготовленными к встречным боям. Тумен, осадивший Рязань, был разбит наголову, Овчина-Телепнев основательно побил разбойников на переправах через Осетр, порубив и утопив множество врагов. Полоцкий под Зарайском тоже нанес решительный удар, уничтожив почти весь тумен. Саип-Гирей, вместо того чтобы, отбив нападение легкой конницы Телепнева, повести свои основные силы на Рязань или под Зарайск, поспешил удалиться в Степь - хан понял, что, раз неожиданного удара не получилось, не будет и победы.

Всего пять дней длилось противоборство. Крымцам не удалось вдоволь пограбить, лишь из десятка сел они увели в рабство тех, кто не успел укрыться в лесах.

На радостях Василий Иванович поехал вместе с супругой и сыном в Троицкую лавру отпраздновать День святого Сергия, а после отправился на охоту. Поздновато, конечно, на перелетную птицу (конец сентября), зато на боровую - самый раз.

Ничто не предвещало беды. Василий Иванович был бодр и весел. Захваченный охотничьим азартом, он останавливался лишь для того, чтобы покормить коней и дать им немного отдохнуть, сам же царь казался неутомимым.

И вот - Озерецкое. Село только для того и устроено, чтобы принимать царя, потешить его знатной охотой: угодья превосходные, псарня умело подобрана и обучена, есть и более дюжины соколов - все готовы угодить своему государю.

- Когда выезд? - спросил Василия Ивановича сокольничий сразу же, как тот слез с седла. - Перелетной еще достаточно. Гусь только пошел. Утка и лебеди еще кормятся на полях. Узнав о твоем приезде, мы на межах щедро разложили снопов ржи и пшеницы, проса и гречихи тоже оставили в достатке, вот и задержалась утка.

- Управитель мой Иван Шигона зовет на пир. Уважу его. Еще день - банькой побалуемся. Первый выезд - с собаками. В поле. Следом - твой черед.

В баню Василий Иванович позвал с собой, кроме брата Андрея, Михаила Глинского, еще и воевод-победителей крымской рати князей Дмитрия Полецкого и Овчину-Телепнева. Встретил их самолично управляющий Шигона.

- Готова, государь, парилка по твоему вкусу. Веники - дуб с можжевельником.

- А где мой Никитушка? Отчего не встречает?

- Захворал Никита, - сообщил управляющий о банщике охотничьего дворца в Озерецком, великом мастере парить государя, - в горячке пылает. Лекарь не в силах ему пособить.

- Жаль, - искренне сказал Василий Иванович.

- Дозволь, государь, мне заменить твоего любимца, - предложил князь Овчина-Телепнев, - останешься зело довольным.

- Ладно, на безрыбьи и рак рыба.

Обидно, конечно, слышать такое было князю, но надеялся он, что изменит царь мнение после первого же захода в парилку. Овчина-Телепнев держал самый нужный жар и так умело охаживал веником Василия Ивановича, что тот даже постанывал от удовольствия, а вывалившись из парилки на льняное покрывало, постеленное на толстый слой ржаной соломы, признался:

- Не уступил ты, князь, Никитушке-мастеру. Даже превзошел. Отныне тебе всякий раз меня парить.

Не знал государь, что эта баня последняя в его жизни, последний раз он наслаждался, забираясь на полок во второй, третий и даже в четвертый раз.

Весело прошел и пир после бани, на котором, кроме банившихся с царем, присутствовали князья Бельский, Шуйский, Кубенский.

В добром здравии и бодрый духом проследовал Василий Иванович в опочивальню, но уже через час проснулся от непонятной ноющей боли в левом паху, подумал: «Эка - недолга. Отчего такое?» Вскоре боль утихла, и Василий Иванович заснул крепким сном. Утро выдалось пригожим. Самое что ни на есть - охотничье. Наскоро перекусив, государь вышел во двор, где все уже были готовы к выезду. Вороной ногаец перебирал ногами, ожидая с нетерпением своего хозяина, который, прежде чем взять поводья в руки, всегда угощал его корочкой ржаного хлеба, круто посоленной, нежно гладил лоб и трепал гриву. Покоренный таким вниманием, конь ни разу не заурысил, не закусывал удил, хотя из-за своего нрава очень досаждал конюхам.

- Здравствуй, ворон-воронец. Давненько не скакали мы с тобой по вольному полюшку. Нынче потешим себя от души. Угощайся, - подал Василий Иванович любимому коню густо посоленную горбушку, и тот взял ее с великой осторожностью, едва коснувшись ладони мягкими теплыми губами.

- Ишь ты - молодчина какой, - восхищался аккуратностью ногайца Василий Иванович, поглаживая белую звездочку на лбу коня. - Понимаешь, красавец, кто твой хозяин.

Потрепав гриву коня и погладив его по шее, Василий Иванович разобрал поводья, легко вскочил в седло и чуть не вскрикнул от пронизывающей боли. С коня царь не слез, не стал подзывать лекарей, которые, как обычно, приезжали с ним на охоту, чтобы сообщить им о ночной боли, и вот об этой, нестерпимо резкой, - превозмог боль и приказал псарям:

- Трогай!

Потешить себя азартной скачкой по вольному полю следом за гончими Василию Ивановичу на сей раз так и не удалось: боль, усиливаясь, стала просто нестерпимой, и царь вынужден был возвратиться во дворец. Двигался шажком, отпустив поводья. Умный конь, явно почувствовавший, что с его хозяином случилось что-то неладное, шагал мягко, пружинисто.

Увлеченные гонкой, князья не заметили, что Василий Иванович отстал от них, и только Михаил Глинский да пятеро телохранителей сопровождали государя во дворец. Когда Василий Иванович с трудом слез с седла, Глинский, набравшись смелости, спросил:

- Не занемог ли, государь?

- Похоже. Покличь немцев-лекарей.

Лекари-то хоть и немецкие, но толку от их величания никакого. Они лишь пожали плечами: отчего быть боли, если прыщик с булавочную головку?

- Муки ржаной с медом приложить? - спросил Феодул своего напарника Люева, а тот, покачав головой, засомневался:

- Не лучше ли печеного лука приложить?

Увы, прикладывание ни муки с медом, ни печеного лука, ни льняного семени нисколько не помогало. От прыщика с булавочную головку растекалась краснота, а через пару дней образовался свищ, сочившийся обильным гноем.

Надеясь, что все обойдется, Василий Иванович велел и лекарям, и брату с Михаилом Глинским держать язык за зубами:

- Пусть никто не знает. Прихворнул чуточку, вот и весь сказ. Особенно Бельским и Шуйским - ни слова.

Еще через пару дней царь почувствовал, что ко всему прочему добавилась невероятная тяжесть в груди, дышать становилось все трудней, а от еды буквально воротило. Только тогда он послал в Москву дьяка Путятина за духовными грамотами своего отца и деда.

- Ни слова о моем нездоровье царице Елене. Митрополит и бояре пусть тоже останутся в неведении. Здесь тоже умолчи, по какому делу послан в Москву. Да и уезжай тайком.

Однако еще до того, как Путятин вернулся из Кремля, скрывать болезнь царя стало невозможно: крепкий организм не старого еще мужчины слабел с каждым днем. Временами Василий Иванович начинал терять сознание.

Андрей Старицкий и Михаил Глинский решили везти государя в Москву.

- Ни в коем случае! - в один голос запротестовали дворцовые лекари. - Ни в коем случае! Больной не выдержит тряски.

- Мы понесем его, - неожиданно вырвалось у князя Андрея, и вышло так, что это предложение устроило лекарей.

- Носилки - да. С боковыми стенками и верхом от ветра и солнца, - согласились они. - Путь не близкий, надо будет меняться.

Крытые носилки, обитые изнутри медвежьей полостью и устланные перинами лебяжьего пуха, дворцовые мастеровые сладили за один день, и на следующее утро скорбный поезд вышел на дорогу, ведущую в Волок Ламский. Дети боярские, часто сменяясь, несли царя всей России, останавливаясь только по просьбе лекарей, чтобы те смогли обработать гноящуюся беспрерывно рану.

А в это самое время и по этой же самой дороге, по которой могучие ратники несли осторожно носилки с больным государем, ускакало, стараясь не показываться друг другу на глаза, несколько всадников. Князья играли в тайну и, действуя в своих интересах, каждый из них понимал, что остальные не сложат руки на своих, привыкших к сытной пище, животах.

Однако самый тайный гонец был послан Овчиной-Телепневым к царице Елене. Андрей Старицкий и Михаил Глинский узнали об этом гонце, но не решились известить об этом Василия Ивановича, запретившего сообщать супруге о своей болезни.