«Охранка». Воспоминания руководителей охранных отделений. Том 1 - Александр Мартынов

Ни по своему послужному списку, ни по поведению Левченко ничем не отличался от значительной группы таких же, как он, бывших административно высланных в своё время людей. О настоящем значении Левченко в местной эсеровской организации знали немногие, в том числе «Николаев», который был ближайшим же и наиболее доверенным лицом Левченко, исполняя роль передатчика негласных распоряжений и бесчисленных поручений наиболее конспиративного качества. Роль и личность «Николаева» также оставалась неясной для многих, даже активных членов подпольной организации, ибо он, если и встречался сам на явочных партийных квартирах с некоторыми активными деятелями, оставался им известен только по партийной кличке. Конечно, наиболее осведомлённые партийные лидеры знали его как близкого к «центру» человека. Да и фамилия его, приобретшая уже известность, благодаря крупной роли в партии, которую играли его близкие родственники, только могла укрепить его партийную позицию и доверие к нему.

Через «Николаева» шли связи с партийными организациями в разных пунктах Саратовской губернии и по Поволжью вообще.

Когда я распутал с помощью «Николаева» этот клубок, оказалось, что, с одной стороны, для меня представляется полная возможность осветить всю подпольную организацию эсеров не только по Саратову, но и далеко за его пределами, а с другой — так руководить действиями «Николаева», чтобы политический розыск в Саратове не навлёк на себя обвинений в провокации. Большим облегчением было для меня то, что «Николаев» не принимал формально участия ни в какой подпольной партийной организации и, находясь как бы в стороне от различных её предприятий, тем не менее был в курсе многих событий и дел.

В России к понятию «провокация» относились весьма неопределённо и с предубеждением. Шло это, естественно, из тех левых кругов, которые видели провокацию во всём, что бы ни исходило от правительства и его агентов. Всякий сотрудничающий с Министерством внутренних дел (а уж с Департаментом полиции и подавно) был «провокатором». Агенты наружного наблюдения, исполнявшие филерскую работу по уличному наблюдению, были «провокаторами». Все лица, по каким бы то ни было побуждениям сообщавшие правительству о лицах, активно работавших в революционном подполье, были «провокаторами». Всё так или иначе враждебное или просто оппозиционное правительству склоняло «провокацию» на все лады. Этому дружному напору на правительство помогали печать, литература и обывательское злопыхательство. Не отставали от них в своих подозрениях, недоверии и сомнениях и иные лица, сами стоявшие так или иначе у власти, особенно те из них, которые «прислушивались к голосу общественного мнения». Дело доходило до невероятных курьёзов. Я расскажу дальше, описывая мою службу в должности начальника Московского охранного отделения, что сам директор Департамента полиции, Брюн де Сент-Ипполит, сказал мне однажды в своём служебном кабинете: «В ваших розыскных делах всегда трудно разобраться, где провокация, где её нет!» А дело, о котором я ему докладывал, было донельзя простое. Вместе с тем, рассуждая логически, разве, скажем, в 1905, 1906, 1907 и даже ещё в 1908 годах нужно было пользоваться провокационными приёмами, дабы вызывать революционные проявления и потом, для вящего торжества местной жандармерии, их ликвидировать? Разве в те годы само революционное подполье не проявляло себя без помощи «провокаторов»? Да неужели все эти бесчисленные подпольные типографии, грабежи, так называемые экспроприации, или «эксы», все эти политические убийства, террористические акты и прочее не совершались без всякого побуждения со стороны «провокаторов»?[129]

Посмотрим, как обстоит дело с «провокацией» в любезных нашим либералам европейских (да и американских) «демократиях»! Если взять для примера классическую английскую демократию и её систему политического розыска (употребим более правильную форму — «сыска»), то мы на протяжении веков сможем проследить, как английская полиция применяла не нашу российскую, а подлинную провокацию.

Прочтите хотя бы в Британской энциклопедии, если не доверяете другим научно-историческим трудам, изложение знаменитого «порохового заговора» в царствование Якова I; проследите дело о «заговоре» Марии Стюарт в царствование Елизаветы Английской, вы увидите, что провокация была, и теперь есть, основным орудием в руках руководителей политической жизни этой страны, и они ничем не стеснялись для приведения в действие своих провокационных планов.

Наконец, если не углубляться в века, я приведу яркий пример такой провокации, допущенной в наше время канадским правительством в деле ликвидации центрального комитета коммунистической партии Канады, произведённой в начале 1932 или в конце 1931 года.

Канадская полиция решила выяснить всю подноготную деятельности канадской коммунистической партии, а главное, её центрального комитета, и поручила одному смышлёному полицейскому пролезть в местную коммунистическую организацию и узнать насколько возможно подробнее все тайные её дела. Сказано — сделано! Городовому меняют фамилию, переводят в другой город, устраивают его на фабрику, и он вступает в местную коммунистическую ячейку. Городовой был толковый малый: быстро освоился и изучил теорию коммунистического учения; овладел положением; вёл партийную работу, ему поручаемую; обо всём докладывал по начальству и в то же время быстро продвигался по ступенькам коммунистической иерархической лестницы; и ко времени ликвидации стал членом центрального комитета партии. На суде он дал пространные и толковые показания, все члены комитета были засажены на разные сроки по тюрьмам, а городовой-провокатор, чтобы замести следы его деятельности и для избежания мести, был переведён в дальние места Северо-Западной Канады. В канадских газетах вся эта история была рассказана с типичным англосаксонским юмором; в коммунистической же прессе США долго помещались возмущённые статьи с неоднократным склонением слова «провокация» — ну ни дать ни взять, равноценные таким же статьям в наших «Речах», «Биржевиках»[130] и других органах российской печати.

Такое возмущающее общественное мнение представление о провокации вовсе, в сущности, не было только обывательским. Оно проникло в души и запало в умы очень многих лиц местной и даже центральной администрации. Оно ослабляло волю и иногда парализовало действия даже наиболее активной и способной части жандармской полиции, ибо пропустить без внимания подпольное начинание было для многих представителей жандармской полиции безопаснее и спокойнее, чем пуститься в розыски и быть заподозренным в провокации.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});