Российский либерализм: Идеи и люди. В 2-х томах. Том 2: XX век - Коллектив авторов

состав ЦК новой партии (как член ее столичного комитета), выступил с докладом, в котором в очередной раз заявил о необходимости (в целях «хоть некоторого торжества права над бесправием») отмены действия в России «Положения об усиленной и чрезвычайной охране». «Но в принципе отвергать неизбежность исключительных законов невозможно, – подчеркивал оратор. – Во-первых – война. На театре военных действий сохранять в силе всю сложную систему правовых гарантий нельзя фактически… Во-вторых – внутренние волнения. Опыт всех стран свидетельствует, что и во внутригосударственной жизни могут быть обстоятельства, когда без временной приостановки правовых гарантий невозможно восстановление активно нарушенного порядка». Предложенный Кузьминым-Караваевым вариант решения проблемы сводился к следующему: «…приостановка правовых гарантий должна быть каждый раз актом законодательной власти. Законодательная власть должна каждый раз определять наличность неустранимой потребности приостановки, срок и район действия исключительных законов». В результате съезд признал требование отмены исключительных положений своего рода «мандатом», адресованным депутатам IV Думы, поскольку «какие бы ни были изданы хорошие законы, они все равно останутся без осуществления, пока не уничтожены всякие „охраны“».

Тогда же, в 1912 году, вышла книга Кузьмина-Караваева «Сокольство и идея славянского единения» (СПб., 1912), в которой он высказался по проблеме национализма. Стимулом к этому послужили как первый Всеславянский слет соколов в Чехословакии, так и активная политика по «заимствованию» опыта данного зарубежного движения. «Как ни модны сейчас в России сокольские гимнастики и упражнения, но ни идеи, ни сути чешского сокольства мы, русские, не знаем», – констатировал автор. «Сокольство мы трактуем исключительно с его внешней стороны, – акцентировал он, – а оно рождено борьбой за возрождение. В этом его внутренняя суть. Борьба имела совершенно определенный, реальный объект – австрийскую правительственную власть и германизм – и являлась делом, равно близким всем классам народа… В этом был залог успеха чешского сокольства. Борьба в политическом отношении не закончена. В этом лежит причина его жизненности и для сегодняшнего дня».

Автор развивал мысль о том, что национализм как «политическое течение народной мысли по самой природе своей всегда есть и будет течением боевым… Народы замыкаются и смыкаются, поднимая знамя „Все за одного – один за всех“ только во имя борьбы. А борьба предполагает объект врага. Где же враг, который угрожает русской национальности? Его в данную историческую минуту нет. Нет, следовательно, того, без чего народная мысль не может быть захвачена национальной идеей», – констатировал Кузьмин-Караваев очевидный, по его мнению, факт. В то же время, отмечал он, «боевой момент» настолько глубоко заложен в национализме, что «если у народности нет врага реального, то националисты непременно создают мифического». В результате возникает явление совершенно иного порядка: не борьба слабого с сильным, угнетенного с угнетателем, а преследование и притеснение сильным слабого. При этом формула «Свобода, равенство, братство» остается «за скобками» этой борьбы. «Победный клич силы» националистов, преследующих инородцев под флагом славянской идеи, не может найти отклика в душе русского народа, был убежден Кузьмин-Караваев.

Он выделял два основных момента, определивших стремление русской государственной власти «пересадить на нашу почву чешское сокольство»: проигранная Русско-японская война и революция 1905–1907 годов. «Отнести проигранную войну не на счет внутреннего государственного нестроения, не на счет пропасти, веками образовывавшейся между властью и населением, а на счет технических недостатков армии и, в частности, недисциплинированность контингента, поступающего в войска, – было так заманчиво и просто», – разъяснял автор книги. Отсюда, по его словам, и явилась «мысль милитаризовать население – подготовлять будущих солдат с детского возраста». Однако, подчеркивал Кузьмин-Караваев, еще более значимым оказался для правящих «верхов» другой момент: «Как только погас революционный взрыв, власть поставила себе стародавнюю задачу: „Вырвать крамолу с корнем“. Революция получила объяснение в недостатке патриотических чувств населения, в либерализме науки, в увлечении молодежи несбыточными идеалами, в кознях инородцев и особенно евреев», а в результате был найден «заманчивый своей простотой и своим удобством» способ решения проблемы – «Привить патриотизм, хотя бы казенный». «Надо парализовать работу мысли работой мускулов… Надо отделить господствующую народность и показать ей, что иноплеменное население – ее непримиримый враг. Почему не покрыть всего этого славянской национальной идеей? Почему не использовать сокольство?» Такова была, по мнению автора книги, логика властей, опиравшихся в реализации данной идеи на черносотенные элементы – «союзников и националистов». «Признаки сосредоточения на гимнастике всего внимания лиц и учреждений, направляющих русскую педагогику, уже есть налицо. Гимнастика культивируется с лихорадочной поспешностью… Школа раскрыла двери для унтер-офицера в роли учителя гимнастики и „насадителя“ патриотизма и милитаризма… Служебной аттестацией педагогически-административного персонала, обеспечивающей получение высших назначений, сделалась постановка не учебного дела, а гимнастики», – характеризовал Кузьмин-Караваев «новый» курс Министерства народного просвещения. В стране, где уровень образования и так низок, подъем его и вовсе остановится, – предвидел он последствия «заботы о физическом развитии за счет заботы о развитии умственном».

В книге рассматривалась и противоположная тенденция использования национальной идеи в России: стремление прогрессивной общественности найти почву, на которой идея русского национализма и славянского единения могла бы получить «здоровое развитие». Цель организаторов Общества славянской взаимности (в Петербурге) и Общества славянской культуры (в Москве) Кузьмин-Караваев видел в установлении «тесного общения между славянами в вопросах науки и литературы и в делах промышленности и торговли». Однако он обращал внимание на безуспешность попыток «пробить брешь» в пассивности, с которой русская общественность воспринимала идею славянского единения: «Никто против идеи не спорит. Все признают ее значение, а равно возможность и пользу приложения в области культурно-хозяйственного общения, но в то же время все общественные силы от нее сторонятся». Объясняя эту на первый взгляд парадоксальную ситуацию, автор выделял два момента: «Национальная идея в России дискредитирована. Она слишком захватана нечистыми руками… А самое главное – она не покрывает наших русских больных вопросов, она стоит от них в стороне… Во всем своем, еще не вполне постигнутом, величии встали социальные проблемы. Возможно ли отдаваться на служение идее, которая не только ни одного из мучительно-больных вопросов не разрешает, но которую прилагают для обострения боли?»

«Для пересадки чего бы то ни было и куда бы то ни было необходимо единство условий почвы, поливки, ухода и питания. То, что выросло в Чехии на почве протеста против чужеземного владычества и что питается незавершенным возрождением, того нельзя использовать в России ни справа, ни слева. Для чехов славянская идея – реальнейшая из реальных. Для нас она – в отвлеченной выси…» – резюмировал публицист.

Патриотическая позиция Кузьмина-Караваева, ярко проявившаяся в период Первой мировой войны, не изменила его взглядов на проблему национализма. Он участвовал в деятельности организаций, занимавшихся сбором и распределением пожертвований на нужды военного времени. В июле 1914 года