Лавина (сборник) - Виктория Токарева

«Самолет пошел на снижение, — объявил голос. — Просьба пристегнуть ремни».

Братья сидели за накрытым столом. Алексей почти не ел. Владимир ест и пьет с удовольствием, как и все, что он делает в этой жизни. Володя младше Алексея на десять лет — это уже другое поколение. Он — шире в плечах, выше ростом, красивее лицом. Хозяин жизни. Так же, как и брат, черен, усат и тоже похож на обаятельного таракана. Но это — совершенно разные тараканы. Владимир — таракан, который шустро выбежал из-под печки с радостно торчащими усами и как будто воскликнул: «Вот он, я!» А Алексей — таракан, которого стукнули туфлей и он, пришибленный, полез обратно под печку.

— Ну, как Витя-борода? — спросил Алексей.

— Он теперь Витя-маникюр.

— Почему?

— Инженерию свою бросил. В бармены пошел. Их там маникюр делать заставляют.

— Доволен?

— Чуть не посадили. Я его выручил через отца. За четыре куска.

— Отец знает?

— Про что?

— Про то, что ты за его спиной взятки берешь?

— Да ты что? Ему это и в голову не приходит. Я в прошлом месяце еще четыре куска наварил. Одному квартиру сделал.

— Как отец?

— Все такой же. Спрашиваю: как дела? А он про посевную, про отчеты, как сводка в последних известиях. Вкалывает, как зверь. По шестнадцать часов в сутки. Как при Сталине, так и при Брежневе. Для него ничего не меняется. По-моему, он и не заметил, что тридцать лет прошло.

— Как муравей, — задумчиво сказал Алексей.

— Он не муравей. Он — хозяин края. Муравей — это ты.

— Я мамонт, — задумчиво сказал Алексей. — А ты — клоп. У нас реликтовая семья.

— Почему я клоп? — не понял Володя.

— Присосался к чужим деньгам.

— Я не беру у людей последние деньги. Я беру у них лишние деньги, которые они сами хотят мне дать.

— А вот мне никто не предлагает лишние деньги. Странно.

— У меня есть к тебе одно выгодное дело, — оживился Володя.

— Ага… Дело лет на восемь.

— Да нет. Твоя Ленка в университете преподает. Надо девочку одну принять. Золотая медаль. Ей только два экзамена сдать. Фамилию не помню. На «швили» окончание. Пять кусков дают. Ни за что, в общем. Делать почти ничего не надо.

— Не будет Ленка этим заниматься. И я не буду, — отказался Алексей.

Пауза. Братья глядят друг на друга.

— Знаешь, почему у тебя в спальне лампочки нет? — спросил Володя.

— Перегорела.

— А почему новую не вкрутите? Знаешь?

Алексей молчит.

— Потому что твоей Ленке смотреть на тебя неудобно. Ты уже давно ей не муж, а сыночек старшенький. Студентик. Со стипендией в пятьдесят рублей.

— Почему пятьдесят? Я сто восемьдесят зарабатываю.

— Из них треть ты тратишь на бензин, а другую треть на обеды и сигареты.

— Может быть… Не считал.

— А чего тебе считать? Ленка посчитает. И чего не хватит — у отца возьмет. Хорошо еще, есть у кого взять. А если нет? Где возьмешь?

— Манна с неба упадет.

— Ты всегда на манну с неба рассчитывал. И как ни странно, она всегда тебе падала.

— Я везучий… Везунчик.

— Ты думаешь, почему ты в семье все время орешь? Потому что у тебя авторитета не хватает. Ты его криком поднимаешь. А мужчина вообще не должен орать. Он должен только посмотреть.

Пауза.

Алексей подходит к роялю. Играет одним пальцем.

— Вова, я хочу тебя попросить: женись на Ленке.

— На какой Ленке?

— На моей жене.

— Но она мне не нравится.

— Мало ли что не нравится? Надо. Я хочу, чтобы у моей дочери вместо отца был не чужой дядя, а родной.

— А ты?

— Я уезжаю. Насовсем…

— Куда?

Алексей молчит.

— Куда ты уезжаешь?

— В Северный приют.

— Зачем?

— Там хорошо. Как в раю.

— Хорошо приехать и уехать. А жить там…

— Ну почему? Халид живет.

— Халид на кладбище альпинистов… Я ему чеканку на памятник сделал.

— Как?.. — поразился Алексей.

— Под лавину попал.

— У гор свои законы, — проговорил Алексей, как бы заступаясь за горы. — Их нельзя нарушать.

— Это не он нарушил. Туристы. А погиб он.

— Значит, Северного приюта нет?

— Твоего Северного приюта нет. Но для тех, кому двадцать, он, наверное, есть.

Володя выходит из комнаты. Возвращается с прекрасной чеканкой.

— Твоя? — не верит Алексей.

— А чья же?

— Потрясающе!

— Да. Мне тоже нравится. Жалко продавать.

— Оставь ее на мой памятник.

— Дурак… — не принял шутки Володя.

— Ты молодец! Здоровый, талантливый, удачливый. Живи вместо меня.

— Тарасу Шевченко кто-то сказал, не помню кто: «Який ты молодэць, Тарасю, яки ты вирши пышешь, як граешь, а малюешь як…» А он ответил: «Кохання не маю». Так и я. Кохання не маю. Любви нет у меня.

— У тебя? — не поверил Алексей.

— То, что ты думаешь, это не то. Я сам любить хочу. Дать счастье.

— Дай счастье моей жене. Я не смог это сделать. Выручи, как брат брата.

— Да не нравится она мне, — возмутился Володя. — Зануда она.

— Это я сделал ее такой. А она замечательная.

На экране идет заграничная жизнь.

Нинка в наушниках стоит посреди зала перед микрофоном, озвучивает западную звезду.

Здесь же в темноте режиссер дубляжа, звукооператор. Затаили дыхание. Идет запись.

— Я люблю тебя, — говорит герой героине.

— Но в данном случае это не имеет никакого значения, — отвечает звезда Нинкиным голосом.

Открывается дверь, входит Алексей.

Все встрепенулись, машут руками на постороннего. Но он подходит к Нинке, берет ее за руку и ведет из зала.

— Извините, пожалуйста, — говорит он режиссеру. — Мы ненадолго.

Выходят в маленький холл. Вокруг люди. Поэтому разговаривать, вернее, ругаться, приходится шепотом.

— Я прошу тебя, выслушай меня, — попросил Алексей.

— Не буду тебя слушать. О чем тут можно еще говорить? Удрал с ведром. И ведро, кстати, украл. Где мое ведро?

— При чем тут эти мелочи?

— Не мелочи. Мне мусор некуда класть. Я его в коробочку из-под торта собираю. Верни мне ведро.

— Нина, ну что за базар?

— Это не базар. Это принципиально. Я больше ничего общего иметь с тобой не хочу. Я думала, что есть все и есть ты. Я думала: у тебя нет денег, но есть душа — чистая, как воздух на Северном приюте. А оказывается, и ты как все. Потребитель. Пришел, отщипнул от пирога любви и удрал через клозет.

— Нина, замолчи!

— Ты думаешь, если я бесхозная, если у меня нет мужа, значит, на мне можно качучу танцевать? А вот фига!

— Замолчи!

— Я сама есть у себя! Я у себя есть! А ты… Тебя у тебя нет! Совместитель. Хочешь везде успеть и везде опаздываешь! Крутишься, как собака за собственным хвостом.

Алексей резко встряхивает ее за плечи. Нинка заткнулась. Оторопела. Она никогда прежде не видела Алешу в таком проявлении.

Стоят. Смотрят друг на друга.

— Сядь, — тихо приказал Алексей.

Нинка села, смирно сложив руки на коленях.

— Нина, я скажу тебе сейчас то, что не говорил никому. Даже самому себе. Выслушай меня…

— Хорошо. Я выслушаю. Но прежде ответь, почему ты убежал? Я что-нибудь не так сделала? Я тебе надоела? Я тебя раздражаю? Что?

— Нина… Я умираю…

— В каком смысле?

— В прямом. Я болен. И скоро умру.

— Поэтому ты убежал?

— Да.

— А у меня ты не можешь умереть? Я за тобой буду ухаживать. Провожу в последний путь.

— Вот это не надо, — испугался Алексей.

— Что не надо?

— На похороны не ходи.

— Почему?

— Перед женой неудобно. На родственников мне плевать. А перед женой неудобно. Она мне верила. Я не хочу ее разочаровывать. Пусть у нее останется светлая память. Ты уж одна, в одиночку поплачь.

— Ага… Значит, и любовь скрывать, и горе скрывать… А вот фига тебе! Приду на похороны и розы принесу — вот такой букет! И при всех буду рыдать, еще в обморок упаду! И ничего ты со мной не сделаешь!

Алексей растерянно моргает.

Из павильона выходит режиссер дубляжа, подходит к Нинке, берет ее за руку и без слов ведет в павильон.

Нинка вырывает руку.

— Не пойду, — говорит она режиссеру.

— Ну не ходи, — соглашается тот. — Мы вызовем другую.

Режиссер уходит.

— Зачем ты? — огорчился Алексей.

— Он может вызвать другую. А ты нет. Кто у тебя еще есть?

Деревья под снегом нарядные.

Притихшие Нинка и Алексей идут обнявшись.

— А хочешь, вместе умрем? — предложила Нинка. — Мне все равно здесь без тебя нечего делать.

— Ты выйдешь замуж. Родишь сына.

— Ты мой муж и сын. Останься со мной.

— Нет. Я хочу умереть один. Как собака.

— Почему как собака, а не как человек?

— Собаки умирают в одиночку. Никому не навязываются. Они деликатнее, чем люди.

— Жить или умереть ты все равно уходишь домой, — обижается Нинка. — Ну и иди. Иди, чего стоишь…