Жребий принцессы - Джудит Тарр

Сареван зарылся пальцами ног в пушистый бок Юлана и вздохнул. Он подумал, что сегодня ему удастся заснуть. Эта мысль вызвала у него улыбку, хотя в ней и крылась доля горечи. О его отце ходит молва, что он всегда прекрасно спит перед битвой.

Он не желал думать о своем отце, которого завтра ему предстояло предать перед Высоким двором Асаниана.

Сареван лениво потер заживающую кожу под бородой и зевнул. Его отяжелевшие веки сомкнулись.

Чье-то гибкое тело скользнуло в постель и вытянулось рядом с ним. Искусные пальцы нашли узлы напрягшихся мышц на его спине. Последовало прикосновение теплых губ и легкое покусывание.

Сареван уперся на руки и привстал. — Черт возьми, кто им сказал, что я хочу… Рядом с ним лежал Хирел, весь золотой в мерцании ночной лампы. Сареван сдержанно, но довольно резко оттолкнул его.

— Что ты здесь делаешь? Зха'дана здесь нет, он вон в том углу. Убирайся из моей кровати!

— Принц, — сказал Хирел, и теперь он вовсе не был похож на того юношу, которого знал Сареван. Перед ним был мужчина, утомленный до изнеможения, неспособный более сдерживать свой пыл. — Принц, смирись. Или, клянусь тебе, я разрыдаюсь, а если я разрыдаюсь, ты это увидишь, а если ты это увидишь, то я возненавижу тебя.

Слезы уже наполняли его глаза. Саревану хотелось громко застонать, отбросить от себя юного демона, позвать Зха'дана, который дал бы Хирелу то, чего он хотел и в чем нуждался в эту ночь ночей. Который слушал бы эти проклятые слезы.

Хирел уткнулся лбом в плечо Саревана и прижался к нему. Руки Саревана обняли его. Мальчик был горячий; его кожа казалась шелковой; от него исходил аромат вина, мускуса и чистого юного тела. Он был сильный и гибкий, словно женщина-воин. Но он вовсе не был женщиной. Он был асанианским придворным и точно знал, что делает. Сареван взял его на руки, отнес к двери и осторожно опустился на колени рядом со Зха'даном. Зхил'ари лежал без движения, широко раскрыв глаза. Сареван отцепил руки Хирела от своей шеи и отвел их от себя, встретив обжигающий золотой взгляд.

— Ты же знаешь, я не могу, — сказал он. Хирел вырвал правую руку и, размахнувшись, ударил его. Сареван покачнулся.

— Ты не мужчина! — выкрикнул Хирел. — Девственник! Слабак! Евнух!

— Когда вино выветрится из твоей головы, маленький брат, ты пожалеешь о том, что оно руководило тобой.

Сареван отпустил левую руку юноши. Удара не последовало, и он смахнул слезу, которая ползла по щеке Хирела. Хирел вздрогнул.

— Будь ты проклят, — сказал он, — будь проклят. Сареван поднялся на ноги. — Зха'дан, люби его вместо меня.

Он отвернулся. Сделать это было невероятно тяжело. Обруч, золотой и стальной одновременно, душил его. Он опустился на постель и проклял все на свете.

* * *

Саревану доводилось видеть роскошь. Он посещал празднества, которые Солнцерожденный устраивал в честь своих армий. Он видел лордов Керувариона, совершавших триумфальное шествие на Праздник Мира, которым оканчивались все великие войны империи. Он видел освящение Эндроса Аварьяна и ежегодные игры Вершины лета, он помнил день, когда его провозгласили Высоким Солнечным принцем.

Он видел роскошь. То, что предстало перед ним здесь, не ослепило его, но заставило чуть пошире открыть глаза. Начало осени праздновалось в Асаниане с такой же торжественностью, как в Керуварионе отмечалось начало лета. Празднество сопровождалось ритуалами, посвященными всем богам. Юноши становились мужчинами, девушки — женщинами; заключались браки, детям давали имена и несли в храмы, объявлялись наследники, раздавались титулы, князья получали свои владения. Император собирал весь двор в самом большом зале своего дворца — Зале Тысячи лет с его тысячей, резных высоких столбов, поддерживающих золотую крышу. Этот огромный зал мог вместить целую армию; и действительно, чтобы доставить императорам удовольствие, в дни празднеств здесь собирались армии, и даже конные воины носились по песку, рассыпанному поверх инкрустированных плит пола. В дальнем конце зала пол приподнимался, ограничивая ров, наполненный сверкающим песком — золотой пылью и драгоценностями, разбросанными и раздавленными тяжелыми сапогами ста рыцарей. Это была Золотая стража Золотого трона, князья князей олениай, живая стена, сомкнувшаяся вокруг императора.

Он сидел в кругу своих рыцарей, высоко вознесенный на троне, который представлял собой огромную золотую чашу, установленную на спинах золотых львов. Даже подушки, устилавшие чашу, были вытканы золотом. На них восседал сам император, золотой идол в маске, короне и девяти одеяниях, подобающих величайшему из королей.

Первый ранг двора составляли его сыновья, а Аранос возглавлял его. Он стоял вместе со своей гвардией, магами и жрецами перед лицом императора, на расстоянии трех копий от Золотой стражи. На принце было полное придворное облачение, такое тяжелое, что он едва держался на ногах: соответствующие его рангу семь платьев и затканный золотом шелковый капюшон, ниспадавший на плечи и оставлявший открытым его искусно раскрашенное лицо. Как и остальные, он обязан был стоять, но ему позволялось опираться на руки двух магов. Сареван, чувствовавший себя крайне неудобно в своем причудливом снаряжении, стоял вместе с личной гвардией Араноса. Как самому высокому в строю, если не считать Зха'дана, который находился рядом с ним, ему было отведено почетное место непосредственно около принца. Хирел выпадал из поля зрения Саревана, и, только повернув голову в неудобном сверкающем шлеме, он мог заметить юношу. Он делал это неоднократно, пренебрегая дисциплиной. Доспехи Хирела были такими же нелепыми, как и его собственные, на голове сиял шлем с маской дракона, лицо прикрывало забрало с двумя темными прорезями для глаз. Этот покров полностью скрывал Хирела.

Когда на рассвете юноша проснулся, ему было дурно до умопомрачения, как и предсказывал Сареван. Рабы Араноса принесли ему какое-то снадобье, с которым, по всей видимости, он уже имел несчастье познакомиться. Хирел с отвращением выпил его, скорчив гримасу, однако после этого его глаза снова заблестели, а щеки покрыл румянец. Он даже немного поел, хоть и по принуждению. Благодаря этому он казался уверенным и готовым с твердостью взглянуть в лицо неизбежности.

Сареван не вполне был убежден в этом. После горького разговора прошлой ночью Хирел не сказал ему ни слова. Он не позволил Саревану помочь ему справиться с дурнртой; когда Сареван пытался заговорить с ним, он поворачивался к нему спиной. Он надел свою самую высокомерную маску и вел себя самым невыносимым образом.

Сареван вздохнул и уставился перед собой. Он не мог видеть армию братьев Хирела, но чувствовал их за своей спиной. Аранос появился последним, и выход его был почти королевским; когда он медленно шествовал мимо братьев, они замерли в низком поклоне. У Саревана оказалось достаточно времени, чтобы сосчитать их и даже разглядеть их лица. Сорок, подвел он итог, и это наверняка не все: остальные, без сомнения, слишком молоды или не расположены присутствовать при дворе. Мальчики, юноши и молодые люди с кожей всех оттенков от темно-коричневого до цвета слоновой кости, одетые в соответствии с их положением в пять, шесть или семь одеяний, крепкие, как быки, и тонкие, как тростник, дрожащие от волнения или застывшие в высокомерии, красивые и не очень, и даже просто уродливые — все они носили на себе печать своего происхождения. У одних оно проявлялось в такой малости, как посадка головы. У других чувствовалось во всем, как у Хирела, портрет которого украшал стену Зала Высоких принцев; но на самом деле этот портрет был написан с его отца в молодости и повторял черты отца его отца.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});