Армадэль. Том 2 - Уильям Коллинз

«Я надеюсь, — сказал он, — что вы забудете и простите мой странный недостаток такта и проницательности, когда… словом, когда я поймал муху. Я положительно краснею за мою собственную глупость, как я могу придать буквальный смысл шутке дамы! Насилие в моей лечебнице! — воскликнул доктор, опять пристально устремив глаза на моё лицо. — Насилие в этом просвещённом девятнадцатом столетии! Было ли когда что-нибудь до такой степени смешное? Застегните ваше манто, прежде чем выйдете отсюда — там холодно и сыро! Не проводить ли мне вас? Не послать ли с вами моего лакея? А! Вы были всегда независимы, всегда, если я могу так выразиться, сама себе хозяйка! Могу я прийти завтра утром и узнать, что вы решили с мистером Бэшудом?»

Я сказала «да» и наконец ушла от него. Через четверть часа я вернулась в свою квартиру, и служанка мне сказала, что пожилой господин ещё ждёт меня.

У меня недостало духу или терпения — право не знаю чего — потратить много слов на то, что произошло между мною и Бэшудом. Было так легко, так удивительно легко дёргать верёвочку этой бедной старой куклы, поворачивая её куда захочу! Я не встретила таких затруднений, какие могла бы встретить с человеком моложе или менее ослеплённым любовью ко мне. Я оставила объяснения намёком на мисс Мильрой в письме Армадэля, которые привели в недоумение Бэшуда. Я даже не побеспокоилась выдумать вероятные причины, чтобы приказать ему встретить Армадэля на станции и заманить его хитростью в лечебницу доктора. Я только нашла необходимым упомянуть о том, о чём написала Бэшуду после моего приезда в Лондон, потом повторила то, что сказала ему, когда он лично отвечал на моё письмо в гостинице.

«Вы уже знаете, — сказала я, — что моё замужество было несчастливо. Сделайте из этого какие хотите заключения и не принуждайте меня говорить вам, так ли приятно известие о спасении мистера Армадэля, как следовало бы быть для его жены».

Этого было довольно для того, чтобы заставить засиять его дряблое лицо и снова оживить его увядшие старые надежды. Мне стоило только прибавить: «Если вы сделаете то, о чём я вас прошу, — всё равно, какой бы непонятной и таинственной ни показалась вам моя просьба, — и если вы примете мои уверения, что сами вы не подвергнетесь никакому риску и получите надлежащее объяснение в надлежащее время, — вы будете иметь такие права на мою признательность и на моё внимание, какие не имел ещё ни один человек на свете!» Мне стоило только сказать эти слова, сопроводить их нежным взглядом и пожать его руку украдкой, и он был у моих ног, слепо стремясь повиноваться мне. Если бы он мог только знать, что я думала о себе… но это всё равно, он не знает ничего.

Прошло несколько часов после того, как я отослала Бэшуда (взяв с него обещание молчать, снабдив его инструкциями и расписанием поездов на железной дороге) в гостиницу возле станции, где он должен оставаться до тех пор, пока Армадэль не появится на платформе. Волнение, охватившее меня в начале вечера, прошло, и мною овладело опять тупое безразличие. Неужели моя энергия изменяет мне, желала бы я знать, именно в то время, когда она более всего нужна? Или мною овладевает какое-то предчувствие несчастья, которого я ещё не могу понять?

Я была расположена просидеть здесь ещё несколько часов, предаваясь подобным мыслям и позволяя им превращаться в слова, если бы дневник дал возможность для этого. Но моё ленивое перо было, однако, так прилежно, что добралось до конца тетради. Я дописала последние строчки, оставшиеся на последней странице, — и нравится мне это или нет — должна закрыть тетрадь на этот раз совсем.

Прощай, мой старый друг и товарищ многих несчастных дней! Так как мне некого и нечего любить, я подозреваю, что безрассудно любила тебя.

Какая я дура!

КНИГА ПОСЛЕДНЯЯ

Глава I

НА СТАНЦИИ ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГИ

Вечером второго декабря Бэшуд в первый раз занял свой наблюдательный пост на станции Юго-Восточной железной дороги. Это было шестью днями ранее того числа, которое Аллэн назначил для своего возвращения. Но доктор, посоветовавшись со своей медицинской опытностью, счёл возможным, что «мистер Армадэль мог в свои молодые лета выздороветь скорее, чем предполагали его доктора». Вследствие этого, предосторожности ради, Бэшуду было велено начать ожидать прибытия поездов на другой день после того, как он получил письмо от своего хозяина.

От второго до седьмого декабря управитель аккуратно ждал на платформе, видел, как подъезжали поезда и убеждался каждый вечер, что все приезжие были незнакомы ему. От второго до седьмого декабря мисс Гуильт (мы возвращаемся к имени, под которым она более известна на этих страницах) получала его ежедневные донесения иногда лично, иногда письменно. Доктор, которому передавались эти донесения, читал их в свою очередь с невозмутимой уверенностью в правильности принятой предосторожности, до утра восьмого числа. В этот день раздражение от столь продолжительной неизвестности произвело перемену к худшему в переменчивом расположении духа мисс Гуильт, заметную для всех окружающих. Эта метаморфоза довольно странным образом отразилась такой же заметной переменой в обращении доктора, когда он нанёс мисс Гуильт свой обычный визит. По случайности столь необыкновенной, что его враги могли бы подозревать, что это вовсе не было случайностью, в то утро, когда мисс Гуильт потеряла терпение, доктор в первый раз также потерял свою уверенность.

— Нет известий, разумеется, — сказал он, садясь с тяжёлым вздохом. — Хорошо! Хорошо!

Мисс Гуильт с раздражением подняла на него глаза от своей работы.

— Вы, кажется, в необыкновенно унылом расположении сегодня, — сказала она. — Чего вы боитесь теперь?

— Обвинение в боязни, — торжественно отвечал доктор, — нельзя опрометчиво бросать ни на одного мужчину, даже когда он принадлежит к такой мирной профессии, как моя. Я не боюсь. Я, как вы правильнее выразились сначала, в необыкновенно унылом расположении духа. Я по природе, как вам известно, сангвиник и вижу сегодня только то, что без моей привычной наклонности к надежде я мог и должен бы видеть неделю тому назад.

Мисс Гуильт с досадой бросила свою работу.

— Если бы слова стоили денег, — сказала она, — увлечение болтовнёй обошлось бы для вас дорого.

— Что я мог и должен был бы видеть, — повторил доктор, не обращая ни малейшего внимания на слова мисс Гуильт, — неделю тому назад? Говоря попросту, я вовсе не так уверен, как прежде, что мистер Армадэль согласится без борьбы на условия, которые мои выгоды, в меньшей степени чем ваши, требуют поставить ему. Заметьте, я не сомневаюсь что нам удастся заманить его в лечебницу, я только сомневаюсь, окажется ли он таким сговорчивым, как я сначала предполагал. Что если он смел, упрям, — продолжал доктор, в первый раз поднимая глаза и пристально всматриваясь в мисс Гуильт, — что если он будет держаться целые недели, целые месяцы, как многие люди в подобном положении держались и прежде него? Что выйдет из этого? Риск задерживать его насильно в заключении увеличивается с быстро растущими процентами и становится огромным! Мой дом в эту минуту уже готов для приёмов пациентов; пациенты могут появиться через неделю; пациенты могут поддерживать связь с мистером Армадэлем, или мистер Армадэль может поддерживать связь с пациентами. Записка или письмо могут быть вынесены из дома и переданы комиссионерам, наблюдающим за домами умалишённых. Даже когда дело идёт о частном заведении, таком, как моё, этим господам стоит только обратиться к лорду-канцлеру за разрешением и, придя в мою лечебницу, и обыскать дом сверху донизу! Я не желаю смущать вас, я не желаю вас пугать, я не имею намерения сказать, что меры, принятые для нашей безопасности, не самые лучшие, какие имеются в нашем распоряжении, я только прошу вас вообразить, как комиссионеры войдут в мой дом, а потом представить последствия… последствия! — повторил доктор, поднимаясь со своего места и взяв шляпу, будто имел намерение уйти из комнаты.

— Вы хотите ещё что-то сказать? — спросила мисс Гуильт.

— Можете вы высказать что-нибудь на это с вашей стороны? — возразил доктор.

Он стоял со шляпой в руке и ждал. Минуты две оба смотрели друг на друга. Мисс Гуильт заговорила первая:

— Мне кажется, я понимаю вас, — сказала она, вдруг снова став спокойной.

— Извините, — переспросил доктор, приложив руку к уху, — что вы сказали?

— Ничего.

— Ничего?

— Если вам случится поймать другую муху сегодня, — с горечью сказала мисс Гуильт, насмешливо делая ударение на слово «муху», — я способна оскорбить вас другой «шуточкой».

Доктор умоляюще поднял кверху обе руки с выражением покорности на лице и явно повеселев.

— Жестоко, — прошептал он кротко, — что вы не простили мне даже теперь этой несчастной ошибки!

— Что ещё хотите вы сказать? Я жду, — проговорила мисс Гуильт.