Хрущевская «оттепель» и общественные настроения в СССР в 1953-1964 гг. - Юрий Аксютин

Запуск первых искусственных спутников Земли позволил советскому руководству направить свою внешнюю политику по более жесткому курсу. Американцы психологически оказались в неблагоприятном положении, и это дало Кремлю возможность заняться неким «баллистическим блефом»{1075}. Набор аргументов в обоснование нового курса Хрущев выдвинул, на взгляд его помощников, довольно убедительный. Он говорил:

— Западные державы, по-видимому, не ценят умеренности и отказываются понимать ту очевидную истину, что конструктивные шаги… требуют соответствующей положительной реакции… И обратите внимание: наши партнеры или оппоненты не сделали ни одного сколько-нибудь существенного шага навстречу нам и нашим союзникам. Напротив, они продолжают идти по проторенной дороге: укрепляют свои военные блоки, вооружают Западную Германию, окружают Советский Союз военными базами{1076}.

Очевидно, при этом имелось в виду, что только в 1958 г. американские тактические ракеты типа «Матадор», «Найк» и «Онест Джонс», могущие нести и ядерные заряды, стали устанавливаться в Норвегии, ФРГ, Франции и Италии, строительство 4 баз с 60 пусковыми установками для ракет среднего радиуса действия «Тор» и «Юпитер» (в дополнение к имевшимся базам стратегической авиации) началось в Великобритании, а переговоры об этом велись с Голландией и Турцией.

В такой обстановке Хрущев не видел иной возможности, кроме как перехватить инициативу в «холодной войне». Ахиллесовой пятой, по его, да и общему мнению, был Западный Берлин.

— Поэтому, — считал он, — если мы хотим перехватить инициативу, то и давление должно быть оказано в этом слабом пункте{1077}.

Его новый помощник по внешнеполитическим делам О.А. Трояновский не исключал, что при этом «Никита Сергеевич хотел поднять и свой собственный рейтинг внутри страны, укрепить свои позиции в кремлевской иерархии после отстранения от власти Молотова, Маленкова, Кагановича и других оппозиционеров»{1078}.

Этой инициативе предшествовали резкое обострение обстановки на Ближнем Востоке и вокруг прибрежных островов в Тайваньском проливе, удерживавшихся гоминьдановцами при поддержке американцев. В октябре Д.Ф. Даллес заявил, что США не остановятся перед применением силы, чтобы воспрепятствовать захвату китайскими коммунистами этих островов и что точно так же западные державы никогда не отдадут Советам Западный Берлин. Заведующий отделом информации ЦК КПСС Г.М. Пушкин привлек внимание Хрущева к этому заявлению, дабы предостеречь его от опрометчивых шагов. Но реакция была совершенно противоположной. Хрущев разразился такой тирадой:

— Ишь как расхрабрился! Ну и пусть. Пока китайцы чикаются со своими говенными островами, нам пора показать кузькину мать в Берлине.

И далее последовало указание ускорить подготовку пакета предложений по Германии{1079}.

27 ноября из Москвы прозвучало требование в течение полугода ликвидировать оккупационный режим в Западном Берлине, превратив его в самостоятельную политическую единицу — вольный город.

Было очевидным, что в Кремле решили использовать берлинский рычаг по максимуму и потому действовали весьма решительно. В беседе с американским сенатором X. Хэмфри 1 декабря 1958 г. Хрущев откровенно давал понять, что хотел бы побыстрее узнать о реакции Белого дома на советские инициативы.

— Что думают президент и государственный секретарь? Где же их контрпредложения?

Говоря о своем стремлении к миру, он не удержался от некоторого бахвальства и стал уверять собеседника в том, что новые советские ракеты с ядерными боеголовками способны ударить по любому месту на планете, и спросил с лукавой улыбкой:

— А где ваш родной город, господин сенатор?

И когда Хэмфри назвал Миннеаполис, подошел к большой карте, висевшей на стене кабинета, и с той же улыбкой обвел Миннеаполис толстым синим карандашом, пояснив:

— Это чтобы не забыть дать указание не трогать этот город, когда полетят ракеты.

Реакция сенатора на этот черный юмор была в том же духе. Удостоверившись, что Хрущев постоянно живет в Москве, он сказал:

— Прошу извинить, господин председатель, но я не могу ответить вам такой же любезностью{1080}.

С началом нового, 1959 г. стало казаться, что советское руководство оказалось как бы на перепутье: ему было неясно, что же делать дальше. В духе прорицательницы Кассандры Хрущев и Громыко продолжали предсказывать беды, которые наступят, ежели Запад не примет их требования относительно Берлина. Но каких-либо контрпредложений с противоположной стороны не было, и возникла перспектива девальвации угроз, если не подкрепить их какими-нибудь конкретными действиями. А прибегать к ним не хотелось из-за опасения вступить на зыбкую почву с непредсказуемыми последствиями{1081}.

Заместитель председателя Совета министров СССР А.И. Микоян с 3 по 20 января нанес неофициальный (по приглашению советского посла в Вашингтоне) визит в США. Ему было поручено передать президенту и государственному секретарю, что в Москве по-прежнему занимают жесткую позицию, но готовы вести переговоры, а объявленный ранее крайний срок на самом деле не является ультиматумом. Эта деликатная миссия оказалась ему по плечу. Был обед в посольстве, на котором присутствовали вице-президент Р. Никсон, государственный секретарь Д.Ф. Даллес и его брат, директор ЦРУ А. Даллес. Была встреча и с президентом Д. Эйзенхауэром. «Думаю, — вспоминал его советник и переводчик в этой поездке О.А. Трояновский, — что благодаря именно этим беседам берлинский вопрос начал наконец сдвигаться с мертвой точки»{1082}.

Месяц спустя в Москву по собственной инициативе прилетел британский премьер-министр Г. Макмиллан. С ним Хрущев вел себя довольно агрессивно. А временами даже вызывающе. Но как ни странно, гость вернулся из Москвы с положительными впечатлениями, с чувством, что стал лучше понимать главу советского правительства: «Он был мне интересен потому, что больше похож на тех русских, о которых мы читали в романах, чем большинство русских технократов. Кажется, что все они сделаны в Германии — какие-то жесткие. С ними нельзя было по-настоящему беседовать. А с Хрущевым можно»{1083}.

Вскоре после этого визита, 7 марта 1959 г. генеральный конструктор ОКБ-23 В.М. Мясищев, занимавшийся разработкой стратегических бомбардировщиков, направил в ЦК КПСС записку об отставании в производстве радиотехнической и навигационной аппаратуры от американской по объему, весу и потребляемой мощности. Так, навигационный автомат НА-1, разработанный в ОКБ-470, весит 135 кг, тогда как его американский аналог — 30 кг, автоматический радиокомпас ОКБ-528-39 кг против 8 кг, система коротковолновой дальней связи Коноплева (НИИ-695) — 205 кг против 90. Общий вес такого рода отечественной аппаратуры, без которой немыслим современный боевой самолет, составляет 600 кг, тогда как американской — только 200 кг. Она занимает в три раза больше места и потребляет в три раза больше электроэнергии{1084}. 29 апреля эта записка была рассмотрена, но решения никакого по ней принято не было. Ее передали на рассмотрение заместителя председателя Совета министров Д.Ф. Устинова и двух министров-председателей соответствующих госкомитетов — П.В. Дементьева (по авиационной технике) и В.Д. Калмыкова (по радиоэлектронике){1085}.

Наверное, меры какие-то по исправлению ситуации в дальнейшем были приняты. Еще 2 марта 1959 г. Секретариат ЦК КПСС командировал ряд ответственных работников на места, чтобы они там подготовили предложения по отбору площадей, необходимых для производства радиоэлектронной аппаратуры{1086}. Но военно-техническое соревнование с Америкой все больше переключалось с авиации на ракеты. И это был личный выбор Хрущева, сделанный им несмотря на молчаливое неодобрение его коллег по Президиуму ЦК и военных.

Еще в 1958 г. он, опираясь на одного из своих заместителей по Совмину, Д.Ф. Устинова, и главного маршала артиллерии М.И. Неделина, вопреки увещеваниям П.В. Дементьева и А.Н. Туполева настоял на том, чтобы Куйбышевский авиационный завод, самый крупный в стране, был передан для серийного производства ракет{1087}. В сентябре того же года после успешного испытания ракеты P-12 конструкции М.К. Янгеля в Капустином Яре восхищенный Хрущев делился своими соображениями с Кириченко, Брежневым, Кириленко, Малиновским и Соколовским:

— Настало время провести ревизию, посмотреть, туда ли мы вкладываем деньги, не расходуем ли мы их впустую на устаревшее вооружение. Я считаю, что следует сосредоточиться на главном, на ракетах. А остальное поприжать, подсократить авиацию и артиллерию. На все денег все равно не хватит. Если подойти разумно, то можно в короткий срок перевести армию на ракеты и, закрывшись ими, как щитом, заняться мирными делами{1088}.