Загадка народа-сфинкса. Рассказы о крестьянах и их социокультурные функции в Российской империи до отмены крепостного права - Алексей Владимирович Вдовин

качественно новые переживания и аффекты читателей и зрителей Петербурга, было бы неполным без образов себя. Главной особенностью дискурса о «подлинной русскости» в 1855–1856 гг. стало то, что эти образы себя репрезентировали не образованную элиту, а крестьянское простонародье, которое составляло в то время почти 90% населения империи. Именно образы различных крестьянских типов во время Крымской войны начали особенно остро восприниматься читателями и зрителями как носители и воплощение «русскости», которой не хватало воспринимающей публике. Поэтому применительно к национализации российского патриотизма образца 1855 г. точнее будет говорить об образах себя как Других. Если «быть русским» у образованной элиты в 1855 г. значило носить простонародную одежду, то возникает вопрос: какие свойства приписывались крестьянскому характеру и сознанию в народных драмах, сценах и рассказах из крестьянского быта, вышедших из-под пера Потехина, Писемского, Горбунова и др.?

До Крымской войны в русской словесности существовало два почти никак не связанных между собой направления в изображении народа, условно – «массовое» и «элитарное». К первому относятся многочисленные прозаические и драматические тексты, официозно и прямолинейно трактующие русских крестьян как покорных, терпеливых, жертвенных и богобоязненных. Такие произведения, как правило, конструировали субъектность героев-крестьян как подчиненных – как детей царя, готовых сложить голову за веру, царя и отечество. Подобный патерналистский взгляд на природу отношений между частным (семейным) и социальным (государственным) во время Крымской войны неоднократно описывался современниками как чисто простонародный, а значит, исключительно русский. Так, лубочная по статусу и распространению гравюра на металле (цензурное разрешение от 22 апреля 1855 г.) «Русский солдат» гласила:

Что за существо он и что такое он в настоящую минуту? Оплот и защитник прав и самобытности Государства… Русский солдат есть родной сын обширной русской семьи… Верует в Бога… Русский солдат любит царя, как родного отца своего… Каждый русский верноподданный для русского солдата есть родной брат, а Россия – его семья, его богатство694.

Пропагандистские лубочные картинки воспроизводили тот же самый простонародный взгляд на патриархальное единство государства, личности и семьи. Патерналистская идеология настойчиво пропагандировалась и в массовой драматургии. Среди наиболее репертуарных пьес 1854–1855 гг. первое место по частотности исполнения занимает сочинение популярного актера и драматурга П. И. Григорьева «За веру, царя и отечество!», выдержавшее в одном только 1854 г. 15 постановок в Петербурге695. В этой ультрапатриотической пьесе нет ни глубокого конфликта, ни развития действия, ни прописанных персонажей: пьеса состоит из нескольких фрагментов, в каждом из которых герои разных социальных страт (крестьяне, отставные солдаты и помещик) пропагандируют необходимость пойти в ополчение или, по крайней мере, собирать средства на войну. Все герои-резонеры апеллируют к семейному единству народа и государя-батюшки. Так, например, отставной кавалерист Степан Палашев убеждает крестьянина: «А только захочет отец этой семьи, так будет два миллиона [солдат]! Так кто же нас, православных одолеет?»696

Второе, элитарное направление в репрезентации крестьян было представлено в прозе как западнически, так и славянофильски ориентированных писателей, которые с конца 1840‐х гг. стремились покончить с примитивными образами крестьян и разработать принципиально новый язык и способы изображения в литературе, которые бы наделяли их гораздо большей субъектностью и субъективностью, о чем много говорилось выше. Обостренный интерес элит к простонародью во время Крымской войны не только ускорил описанные тенденции в литературе, но и сделал эстетически более сложную и стереоскопичную репрезентацию крестьян еще более востребованной.

Продолжая предшествующую традицию гуманизации крестьян, народные драмы Потехина, крестьянские рассказы Писемского и устные рассказы Горбунова выводили на первый план загадочный, противоречивый и импульсивный характер, доходящую до фанатизма религиозность и непредсказуемое мышление крестьян. Столь разные аспекты крестьянской психологии и субъективности в творчестве этих авторов объединяла одна общая черта, которую можно назвать этнизацией характеров персонажей. Речь идет о конструировании причинной связи между свойствами характера и этнической принадлежностью героя/героини. Сюжеты, мотивы и подтекст произведений Потехина, Писемского и Горбунова акцентировали «русскость» персонажей, однозначно увязывая в восприятии читателей ментальные особенности крестьян и их национальную идентичность. Рассмотрим, как это воплощалось в конкретных произведениях 1855–1856 гг.

Коллизия народной драмы «Суд людской – не Божий» Потехина удовлетворяла двойному спросу русской образованной публики – и на национализацию патриотизма в самый разгар Крымской войны, и на инновационную репрезентацию простонародья697.

Прежде всего, драма была насыщена злободневными патриотическими отсылками к теме войны, и Крымской в частности. В первом действии «Суда людского» крестьянские разговоры велись в атмосфере странных гаданий. Дворовый Егор Сергеич, прошедший барским поваром войну 1812 г. и турецкую кампанию 1828–1829 гг., на картах предсказывает главной героине Матрене большое горе. Ее отец Николай Спиридоныч недаром характеризует эпизод гаданий как «содом» и «бесовщину»: гадательный дар Егор Сергеич перенял у турка во время русско-турецкой войны: в одну из битв загадочный турок отчаянно просил не убивать его в обмен на открытие секрета, который сделает Егора счастливым698. Турок-маг открыл ему тайну – способность предсказывать по магическим картам любую судьбу – и подарил их русскому по его просьбе. Это обстоятельство и его оценка устами простонародного рассказчика не оставляют сомнения, что перед нами сюжет о продаже души дьяволу – басурманину-турку. Егор отпускает турка, но тот возвращается и просит его убить, потому что он так и не нашел своей волшебной чалмы. Русский поначалу отказывается, но в итоге убивает некрещеного басурманина, и умирающий турок благодарит его за это. Весь этот фантасмагорический рассказ, вставную новеллу, произносит жена Егора.

Патриотические обертоны здесь остранены: православный русский продает душу чародею турку за сверхъестественный дар предсказателя. Во втором действии гадание Егора сбывается: Матрена объявляет суровому отцу, что она согрешила с Иваном, и тот проклинает ее. Рассудок Матрены мутится, и она делается кликушей. В третьем действии местные знахарки и гадатель Егор тщетно пытаются вылечить ее разными приговорами, которые отец объявляет ведьмовством. В финале, после того как отец раскаивается и они с Иваном совершают паломничество в Киев, «проклятие» теряет силу и к Матрене возвращается рассудок. Отец благословляет ее на брак с Иваном, который тут же объявляет о решении стать солдатом, отказываясь от счастливой семейной жизни699.

Таким образом, семейное счастье, по Потехину, можно обрести только в служении России, поскольку государство и крестьяне мыслятся как патриархальная семья. Однако, в отличие от популистской пьесы Григорьева, драма Потехина все же далека от шаблонных пропагандистских схем. Концепция народа у Потехина не тождественна государственной пропаганде. Сам народный мир предстает в драме как расколотый, неоднородный и раздираемый противоречиями700. Души героев-крестьян колеблются между языческими суевериями и экстатической религиозностью, неуемной жестокостью и христианским