Столетов - В. Болховитинов

Но он чувствовал — жизнь его все-таки не полна. Занятый лекциями, руководством практическими занятиями в лаборатории, чтением рефератов в Политехническом музее, он тосковал о научно-исследовательской работе. Но как трудно выкроить для этого время! Столько обязанностей, от которых он не мог, да и не хотел освободиться!

Наконец в 1888 году Столетов начал новое экспериментальное исследование. Он не мог уже теперь отложить эту работу на какой-то отдаленный срок, — слишком необычное, слишком чудесное явление стояло перед ним.

До этого он мог работать только урывками, ставить мелкие опыты в лаборатории. Новые опыты, которые он задумал, должны были стать началом большого пути. Это он ясно понимал всем своим умом, чувствовал всем своим сердцем.

Время великих открытий

Зима кончалась. Уже по-весеннему чернели деревья в круглом университетском садике. В полдень мимо окон аудитории падали, сверкая на солнце, словно ртуть, еще редкие мартовские капли…

Ночь медленно таяла. Дни становились длиннее. В восемь часов вечера все еще видны, все еще нежно золотятся за деревьями Александровского сада, за старыми стенами Кремля маковки его церквей.

Весна наступала. И у всех как-то прибавилось времени для жизни — для труда, встреч, прогулок.

А он чувствовал: времени становится меньше и меньше.

Внешне жизнь его идет обычно, полная повседневных занятий и хлопот. Лекции, лабораторные занятия со студентами. Составляются заказы, подписываются счета: лаборатории нужны новые столы, шкафы, приборы. Пишутся ответы на многочисленные письма из провинции, из-за границы, письма и друзей, и учеников, и людей совсем незнакомых. Все идет, как всегда.

Но окружающие видят — профессор стал иным. Нередко посреди лекции он — всегда воплощение ясности, размеренности, последовательности — вдруг начинает терять нить беседы. Обрывает речь на полуслове. И, умолкнув и задумавшись, словно забыв обо всем, долго смотрит куда-то.

Видит что-то свое, никому незримое. Молчит профессор. И тихо в аудитории, никто не решается прервать его размышлений. Очнувшись, он торопливо снова продолжает лекцию.

Нет, Столетов не тот. Рассеянно слушает собеседников и уже не так аккуратно отвечает на письма. Пропускает собрания Общества любителей естествознания. И уже не видна его негнущаяся статная фигура на дорожках Петровского парка — любимого места вечерних прогулок.

Весь день только и ждет он, сгорая от нетерпения, прихода вечера, чтобы скорее уйти в крошечную комнату при физическом кабинете. Он выбрал ее для своих занятий, не желая стеснять студентов в учебной физической лаборатории.

В этой комнатке Столетов вместе с Усагиным проводит вечера, а порой и ночи. Здесь началась его новая схватка с природой за обладание одной из удивительнейших ее тайн, схватка, которой увлечен не менее профессора и его верный помощник.

Большой цинковый лист начищен до блеска. Лист укреплен на стеклянной ножке: он изолирован. От листа тянется проволока к шарику электроскопа. Недалеко от стола стучит бензиновый моторчик, крутит динамомашину. Напротив листа — проекционный фонарь. В нем пылает Электрическая дуга Василия Петрова. Сколько раз она уже служила русским ученым! Усагин энергичными движениями натирает янтарную палочку куском шерсти. Подносит наэлектризованную палочку к листу. Ее заряд растекается по цинку. Цинк зарядился. Зарядился и электроскоп. Его листочки распахнулись, как крылья.

Профессор сам отдергивает заслонку фонаря. Вырывается струя ослепительного света. Бьет в диск, и тотчас же происходит чудесное.

Листочки электроскопа бессильно опадают. Цинковый лист терял бы свой заряд часами: ведь воздух — дурной проводник. Свет же заставил его разрядиться почти мгновенно.

Взаимодействие электричества и света загадочно. Оно-то и влечет к себе ученого. Столетов уже успел узнать многое о нем, больше всех физиков мира. Он уже непререкаемо установил, что не на всякий электрический заряд действует свет.

Когда Иван Филиппович касается цинка заряженной стеклянной палочкой, раскрывшиеся листочки электроскопа и не думают складываться, хотя свет по-прежнему бьет в зеркальную поверхность листа. Только отрицательное, «смоляное», как тогда еще говорили, электричество «смывают» с цинка световые лучи. На положительное же, «стеклянное», электричество свет не действует. Этого, например, не знает физик Гальвакс, также уже ставящий опыты с электричеством и светом. Гальвакс пытается даже утверждать, что и положительно наэлектризованные тела свет разряжает.

Это сообщение Гальвакса удивляло Столетова и рождало законные сомнения в тщательности экспериментов ученого.

Знает также Столетов и то, что действие света в сильной степени зависит от состояния поверхности освещаемого листа и от того, из какого материала сделан лист.

Из всех материалов, имевшихся у Столетова, для опытов лучше всего годится цинк, и чтобы эффект был сильным, цинк надо начистить до зеркального блеска.

Уже несколько вечеров подряд, неотступно, почти самозабвенно изучает Столетов новое явление.

Казалось бы — что! Наблюдать, как спадают листочки электроскопа! Но ученый взволнован. Он чувствует, что в этом эффекте, где столкнулись две стихии — света и электричества, — таится что-то, что может распахнуть новые горизонты перед наукой, а — кто знает, — может быть, и перед техникой!

Сколько раз новое, великое, начиналось незаметно, скромно. Зачастую, из повседневного, из игрушек, из забавного вырастало оно.

Крышка, пляшущая на кипящем котелке. Легкая пушинка, взлетающая к натертому янтарю… Вздрагивание магнитной стрелки, висящей над проводом, по которому пошел ток… Рождение еле-еле уловимого тока в мотке проволоки, который быстро сдернули с магнита…

Кто мог угадать за всем этим могучие паровые машины и огромный мир электротехники с ее электромагнитами, моторами, динамомашинами, лампами…

Но именно те незаметные и робкие проявления новых сил были первыми шагами будущих гигантов — пара и электричества.

И Столетов знал еще, что самое интересное рождалось всегда там, где скрещивались, взаимодействовали, превращались друг в друга существовавшие доселе обособленно стихии.

Тепло и механическая работа… Электричество и химия… Электричество и магнетизм…

Вот на этих-то скрещениях и родились паровая машина, гальванические элементы, электромоторы и динамомашины.

Столетов стоит сейчас тоже на перекрестке — света и электричества…

Он не может, не имеет права пройти мимо новою явления, удовлетворившись одной только констатацией факта. Он ученый, он должен постигнуть законы, управляющие взаимодействием света и электричества.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});