Габриэль Гарсиа Маркес. Биография - Джеральд Мартин

Вскоре после знакомства с Тачией колумбиец увидел, что хотя он и заметно продвинулся в работе над рождающимся в муках романом, но постепенно теряет нить повествования. Спустя много лет Маркес станет одним из самых «технически подкованных» профессиональных писателей, который всегда знает, что он хочет написать и как добиться желаемого эффекта. А в ту пору его творческой деятельности каждое его произведение, казалось, внезапно перетекало в другое, композиционное построение давалось с трудом, а первоначальный замысел не получал ожидаемого развития. Так было и теперь. Один из его второстепенных персонажей начал расти, приобретать самостоятельность и в итоге потребовал отдельного литературного окружения. Это был старый полковник, жесткий и одновременно не уверенный в себе человек, бежавший из Макондо, от запаха перезрелых бананов; пятьдесят лет он тщетно ждет пенсии, обещанной ему за участие в Тысячедневной войне. Задуманный роман, теперь отложенный в сторону, был дерзким, жестоким произведением; он требовал от писателя наглости и беспристрастного подхода, а его автор неожиданно для самого себя оказался во власти страсти и нужды — жил по собственному сценарию «Богемы».

Ностальгия, навеянная поездкой с матерью в город его детства, подтолкнула его к написанию «Палой листвы». И теперь подобное чувство — мучительность (тоска, вызванная невозможностью жить в настоящем) — стало рычагом, отделившим то, что превратится в повесть «Полковнику никто не пишет», от того, что в конечном счете оформится в «Недобрый час», работа над которым бесконечно откладывалась и затягивалась. И снова вдохновляющей силой стала женщина: книга о полковнике была своего рода проекцией отчаянной, мучительной драмы, которую в ту пору переживал Гарсиа Маркес — вместе с Тачией. Совершенно неожиданно у них завязался удивительный, волнующий, бурный роман, но очень скоро у обоих кончились деньги. С самого начала их отношения развивались на фоне нужды, а потом над ними нависла угроза трагедии. Поэтому материалы первого, все еще не законченного, произведения были перевязаны — не в последний раз — старым полосатым галстуком и запихнуты в глубь расшатанного шкафа в отеле «Фландр», и какое-то время, в мае или в начале июня 1956 г., все помыслы Маркеса были сосредоточены на пронзительной, захватывающей, душераздирающей истории голодающего полковника и его несчастной, многострадальной жены.

Его долг гостинице неуклонно рос, но, как ни странно, выселиться ему не предлагали, хотя платить за номер он не мог. Или говорил, что не может. Через несколько недель им с Тачией уже трудно было найти и пропитание. Конечно, Маркесу это было не впервой: нужда преследовала его и в Боготе, и в Картахене, и в Барранкилье. Словно судьба специально испытывала его на прочность, чтобы он доказал свою преданность избранной профессии. Семья не могла упрекнуть его в том, что он не стремится выучиться на юриста, ведь он голодал. Тачии бесполезно было сетовать на то, что он не работает, дабы содержать ее, ибо Гарсиа Маркес готов был на любые лишения, пока писал свою книгу. Надо отметить, с его знанием французского, на котором он до сих пор изъяснялся весьма посредственно, работу найти было нелегко, но ведь он по большому счету и не искал. Когда деньги от продажи авиабилета закончились, он стал собирать пустые бутылки и старые газеты, за которые в местных магазинчиках ему давали несколько сантимов. Временами, рассказывает Маркес, он «одалживал» косточку у мясника, из которой Тачия варила похлебку[522]. Однажды, когда ему в очередной раз не хватило пяти сантимов, Маркесу пришлось попросить на проезд у прохожего, и реакция француза, давшего ему денег, его покоробила, он почувствовал себя униженным. Маркес послал сообщения своим друзьям в Колумбии с просьбой оказать ему финансовую помощь, а потом неделя за неделей ждал с надеждой хороших известий — как когда-то ждал пенсии его дед, как ждал полковник в его новом произведении. Наверно, только чувство юмора и не позволило ему упасть духом.

В сущности, его любовная связь с Тачией изначально была обречена. Всего лишь через три недели после знакомства с ней он потерял работу. А спустя пару месяцев на них свалилась новая беда. «Однажды вечером, когда мы гуляли с ним на Елисейских Полях, я поняла, что беременна. Чувствовала я себя как-то странно и, в общем-то, просто знала — и все. Забеременев, я продолжала работать — присматривала за детьми, мыла полы, — хотя меня постоянно мучила тошнота. А по возвращении домой начинала готовить, потому что он ничего не делал. Он говорил, что я люблю распоряжаться, называл меня „генералом“. А сам тем временем писал свои статьи и „Полковника…“ — это, конечно, была книга о нас: о нашем положении, о наших отношениях. Я читала роман, пока он его писал, мне нравилось. Но все девять месяцев мы ругались постоянно. Это были жуткие, изнурительные ссоры; мы губили друг друга. Думаете, мы просто пререкались? Нет, грызлись, как кошка с собакой».

«Но, — вспоминает Тачия, — он был и очень ласков — сама нежность. Мы обо всем говорили. Мужчины — наивные существа, и я многому его учила, прежде всего в том, что касается женщин. Я дала ему много материала для его романов. Мне кажется, что до нашей встречи у Габриэля было очень мало женщин и, конечно же, до меня он не жил ни с одной. У нас, хоть мы и ссорились, были и хорошие моменты. Мы часто говорили о ребенке, о том, каким он будет, придумывали ему имена. Габриэль бесконечно потчевал меня разными историями — восхитительно рассказывал о своем детстве, о семье, о Барранкилье, Сепеде и так далее. Я слушала его, раскрыв рот. Габрирэль также много пел, особенно вальенато Эскалоны, — как, например, „Дом на небесах“ („La casa en el aire“). И кумбии тоже исполнял — „Моя милашка“ („Mi Chiquita Linda“). У него был чудесный голос. И конечно, пусть мы ссорились, ругались почти каждый день, ночью проблем у нас никогда не было, мы прекрасно понимали друг друга.

Габриэль часто пел на бесконечных вечеринках в доме Эрнана Вьеко на улице Генего. Вьеко был очень обаятелен — голубые глаза, широкие брови, красавчик. Только у него одного были деньги, дом и машина — спортивный автомобиль марки MG, который он обожал. Габриэль пел там, играл на гитаре; и танцевал он божественно. У нас также были друзья-французы, они жили на улице Керубини, за рекой. Там мы узнали все песни Брассенса. Вместе с ним, с ним и Луисом Виллар Бордой, кажется, я впервые побывала на празднике „Юманите“. Там я вела себя, как традиционная женщина, — просто сидела молча, пока мужчины беседовали о политике. В ту пору я вообще не разбиралась в политике и идеологии, хотя интуитивно мыслила в прогрессивном ключе. А Габриэль, мне казалось, жил политикой и придерживался твердых политических убеждений. У меня сложилось впечатление, будто в том, что касается политических принципов, он был человек честный, серьезный и благородный. На мой взгляд, по своему мировоззрению он был настоящий коммунист. Помнится, как-то я сказала ему со знанием дела, будто понимала, о чем говорю: „Полагаю, есть хорошие коммунисты, а есть плохие“. Габриэль глянул на меня сурово и ответил, как отрезал: „Нет, мэм, есть коммунисты и некоммунисты“.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});