Наследие - Робертс Нора

– Да все нормально. А рисунки эти – так, для тренировки. Я лучше умею.

– И еще вот крутой – с Человеком-пауком и Доктором Осьминогом.

Ну, окей, тут уже не слегка. Никто из Майиных девчонок Доктора Осьминога от Зеленого Гоблина не отличил бы.

– Ну, пожалуй. – И решив, что хватит с девчонкой разговаривать, он хищно усмехнулся сестре: – Брысь отсюда.

С этими словами он вошел и закрыл за собой дверь.

Майя улыбнулась своей солнечной улыбкой.

– Ну, видишь? Шалопай.

Взяв Эдриен за руку, она потащила ее за собой в свою комнату – собрать все для чайной вечеринки.

В тот вечер Эдриен взяла бумагу и карандаш и попыталась нарисовать своего любимого супергероя – Черную Вдову.

У нее получились только кляксы, соединенные с линиями или другими кляксами. И она грустно перешла к своему обычному репертуару – домик, деревья, цветы, большое круглое солнце.

Но и это вышло не слишком хорошо. У нее вообще рисунки не получались, хотя Нонна всегда их вешала на холодильник.

Не умела она рисовать. Готовить и печь она тоже не очень умела, хотя Нонна и Поупи говорили, что она быстро учится.

Так что же она хорошо умеет?

В утешение она занялась йогой – хотя приходилось быть осторожной и не нагружать больное запястье.

Завершив этот вечерний ритуал, она почистила зубы, потом надела пижаму.

Собралась уже выйти сказать деду, что она готова ложиться (у бабушки сегодня была вечерняя смена в «Риццоз»), как он сам постучал в дверь.

– Вот молодец, моя девочка. Чистая, умытая и готова лечь спать. И смотри, что нарисовала, – увидел он ее рисунок. – Это в нашу галерею надо.

– Детские каракули.

– Красота – в глазах смотрящего. Мне нравится.

– Вот у Майи брат, Райлан, он по-настоящему рисует.

– Он умеет. Очень одаренный. – Дед посмотрел в ее погрустневшее лицо. – Но я ни разу не видел, чтобы он ходил на руках.

– Мне на самом деле еще нельзя пока.

– Но ты опять начнешь. – Он поцеловал ее в макушку, потом подтолкнул к кровати. – Давай, устраивайся с Баркли под одеялом, и прочтем еще одну главу «Матильды». Моя девочка так читает, как мало кто из старшеклассников умеет.

Эдриен устроилась под одеялом со своей игрушечной собакой:

– Активный ум – активное тело.

Дуом рассмеялся и сел на край кровати. Она свернулась в клубок, прильнув к нему. От него пахло травой, которую он косил перед ужином.

– Как ты думаешь, мама по мне скучает?

– Еще бы. Разве ж она не звонит каждую неделю с тобой поговорить, посмотреть, как ты тут живешь и что делаешь?

«Лучше бы она чаще звонила, – подумала Эдриен. – Но не так уж много она спрашивает, что я делаю».

– Завтра, наверное, я тебя буду учить, как делать пасту, а потом ты меня кое-чему научишь.

– Чему?

– Своему комплексу упражнений, который ты составляешь. – Он погладил ей нос. – Активный ум, активное тело.

Эта мысль привела ее в восторг.

– Окей! Я для тебя могу новый составить!

– Только не слишком трудный. Я же в этом новичок. А теперь почитай мне книжку.

Оглядываясь на это лето, Эдриен понимала, что оно было идиллией. Паузой в реальности, ответственности и рутине. Передышкой, которой никогда уже не суждено повториться.

Долгие, жаркие солнечные дни с лимонадом на веранде, с радостной собачьей возней во дворе. Захватывающий дух восторг от внезапной грозы, когда воздух вдруг становится серебряным, деревья качаются и пляшут. Были подруги, было с кем играть и смеяться. Были здоровые, энергичные, внимательные дедушка и бабушка, сделавшие ее пусть на краткий миг, но центром своего мира.

Она приобрела отличные кулинарные умения, и некоторые остались с ней на всю жизнь. Ей открылось, как интересно срывать во дворе свежие травы и овощи, она видела, как улыбается бабушка, когда дед приносит ей горсть полевых цветов.

Это лето ее научило истинному смыслу слов «семья» и «общение». Этого она никогда не забудет, и часто ей будет этого не хватать.

Но дни шли. Прошел парад и фейерверки Четвертого июля. Жаркий влажный вечер цветных огней, вихрь звуков пришедшего в город карнавала. Ловить и выпускать светлячков, смотреть, как летают колибри, есть вишневый пирог на большой круговой веранде в день такой тихий, что слышно было, как булькает ручей.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Потом все заговорили об одежде и предметах «скоро-в-школу». Подруги жужжали о том, какая у них была училка, и показывали ей новые ранцы и тетради.

И лето, несмотря на жару, свет, длинные дни, устремилось к концу.

Она попыталась не плакать, когда бабушка помогала ей паковаться, но не получилось.

– Ну-ну, деточка! – София привлекла ее к себе. – Ты же не навек уезжаешь. Еще приедешь в гости.

– Это будет другое.

– Но все равно необыкновенное. Ты же знаешь, что ты скучаешь по маме и Мими.

– А теперь я буду скучать по тебе и Поупи, по Майе и Касси и миссис Уэллс. Ну почему мне всегда надо по кому-нибудь скучать?

– Я знаю, это тяжело. Потому что мы с Поупи будем скучать по тебе.

– Вот хорошо бы мы могли жить здесь! – Она жила бы в этом большом доме, в той красивой комнате, где можно выйти на веранду и сразу видеть собак, и сад, и горы. – И ни по кому скучать не надо было бы.

Быстренько погладив Эдриен по спине, София шагнула уложить в чемодан пару джинсов.

– Ты понимаешь, детка, для твоей мамы это не дом.

– Когда-то был. Она здесь родилась, здесь в школу ходила и вообще.

– Но сейчас у нее другой дом. Каждый должен найти свой собственный.

– А если я хочу, чтобы мой был вот этот? Почему не может быть так, как я хочу?

София посмотрела на это милое страдающее личико и почувствовала, что сердце дает трещинку. Девочка говорила с интонациями своей матери.

– Когда вырастешь, может быть, тебе захочется, чтобы здесь был твой дом. Или захочется жить в Нью-Йорке или еще где-нибудь. И ты сама решишь.

– А детям ничего нельзя решать.

– Вот поэтому те, кто их любит, очень стараются принимать за них правильные решения до тех пор, пока дети не смогут решать сами. И твоя мама тоже старается изо всех сил. Клянусь тебе, она очень старается.

– Если скажете, что мне можно здесь жить, она может и согласиться.

София почувствовала, как трещина растет.

– Это не было бы правильно по отношению к тебе и к маме. – Она села на край кровати, взяла в ладони мокрое от слез лицо. – Вы нужны друг другу. Так, подожди, – сказала она, когда Эдриен замотала головой. – Ты веришь, что я всегда говорю тебе правду?

– Ну да, наверное. Да, верю.

– Я сейчас говорю тебе правду. Вы нужны друг другу. Может быть, прямо сейчас, когда ты грустная и злая, это не чувствуется, но это так.

– А тебе и Поупи я не нужна?

– Нужна, и еще как. – Она притянула к себе Эдриен и крепко обняла. – Gioia mia. Вот почему ты будешь писать нам письма, а мы будем тебе отвечать.

– Письма? Я никогда не писала писем.

– Теперь будешь. Я тебе даже дам очень красивую бумагу для начала. У меня на столе есть немножко, я ее принесу. Прямо сейчас и упакуем.

– И вы будете писать письма, которые будут лично мне?

– Лично тебе. И раз в неделю, это точно, ты будешь звонить, и мы будем разговаривать.

– Обещаешь?

– Пальчиком клянусь.

София переплела мизинцы с Эдриен, и девочка улыбнулась.

Она не плакала, когда подъехала машина – большой блестящий черный лимузин, – но крепко вцепилась в дедушкину руку.

Он ее пожал, ободряя:

– Смотри, какая шикарная машина! Тебе весело будет ехать так стильно. Ну, пошли. – Он еще раз пожал ей руку. – Иди обними маму.

Водитель был в костюме и в галстуке, он вышел первым и открыл дверь. Оттуда выпорхнула мама. Она была в красивых серебряных сандалиях, и Эдриен заметила, что ногти на ногах накрашены ярко-розовым под цвет блузки.

Мими вышла с другой стороны, лучезарно улыбаясь, хотя глаза ее блестели.