Так много дам - Роузи Кукла

Не хотим, потому что с такими, взаимно любимыми получаем и отдаем, и это ведь и есть то божественное, что Им, его небесами завещано нам, любимым!

Заметьте, не любящим, а любимым! Господи, как же ведь хорошо быть любимой взаимно!!! Вот это есть — то, что хочу и ищу! Ищу, ищу, но пока что, с сожалением не нахожу….даже в любимой сестре. Ах, простите! Добавлю для такта, — двоюродной сестре. Вот так–то! Но все равно не нахожу этого в ней для себя…

Трудовые резервы

— Иду, иду! — Слышим из–за двери ее голос.

Мы с Жекой стоим перед старой закрытой высокой дверью художницы на последнем, четвертом этаже старинного дома. Мы его сразу же разыскали, потому что на всю округу оказывается у нас такой один единственный остался красивый дом с высокими потолками в квартирах. И даже в подъезде у них чисто, не то, что у нас. На широкой лестничной площадке пара дверей, к одной, под номером шестнадцать мы и пришли, звоним, стоим и ждем.

— Ну вот и пришли, заходите девчонки!

На ней, что сразу же бросается в глаза, какой–то немыслимый и весь перемазанный краской короткий до колен балахон.

— Руки грязные, в краске, входите, не раздевайтесь, не надо пока…

И это ее — пока, заставляет нас с Женькой переглянуться. Ведь что там скрывать, мы готовились и внутренне где–то уже были готовы перед ней раздеться но, только как с ней договорились, после того, как эти самые бабки нам передадут. Ну, хоть бы их часть.

— А то получается, — говорила Женька, — мы сами бесплатно разделись и полчаса перед какой–то теткой сверкали своей незабудкой.

Но наш план сразу же заваливается от того, что мы слышим и видим. Она прошла и исчезла за дверью стеклянной, и мы с сестрой видим за изгибами рельефного стекла, даже не особенно–то и четко, но можно о том догадаться, что в той комнате происходит, чего мы так с ней ожидаем тревожно.

На яркой, приподнятой площадке девушка обнаженная сидит с разведенными в стороны ногами. И от такой вот картины я сразу же почувствовала, как Женькина рука непроизвольно мою руку сжимает.

— Пусти, больно! Ты чего?

— Я? Я даже не знаю…

— Что ты не знаешь? Теперь уже поздно, пора. Как она нам сказала, входите и пока не раздевайтесь.

— Входите, входите и присаживайтесь! Вот Маринка и смена твоя пришла.

— А трудовые резервы подтянулись!

Говорит слегка простуженным и низким голосом девица, которая, нисколько не стесняясь нас, продолжает сидеть перед всеми с разведенными ногами. При этом мне как–то неудобно, и я, отворачивая лицо, вижу реакцию на эту картинку у Женьки. Она напряглась и смотрит туда, не отрывая глаз.

Интересно, она и у меня так же ее рассматривала или как? — Мелькнуло отчего–то тоскливо. Я что же ревную по–прежнему? А как же мое решение? Да! Как же мой окончательный отказ от нее? И что ведь самое противное? Ведь я же решила все для себя! Решила! А все никак… Не могу вот от всего, что с ней было отказаться вот так и просто, не получается…

— Вы сможете сами чай приготовить? Заварник и чайник на кухне, если не затруднит, сделайте нам чаек, девчонки! Мы еще минут пятнадцать и закончим. Ты не устала, Маринок? — Обращается к ней хозяйка. И только сейчас замечаю, что она из–за холста поглядывает и продолжает работать.

Мы с Женькой тыкаясь, но все быстро находим, включаем газ, чайник поставили и только теперь оглядываемся, озираемся.

— Вот это потолки… — С восхищением тянет Женька, — Метров пять, наверное. А ты у нее в мастерской видела, какой высокий потолок?

— Видела я его еще раньше, особенно вечером, когда зажигали свет и часть крыши на этом доме словно излучала свет. Наверное, эти окна, что на потолке в мастерской выходят прямо на крышу.

— Да нет, они и есть сама крыша. — Это говорит та девушка, которая уже в халате махровом и в тапочках на босу ногу входит на кухню.

— Ну, что? Получается? Отлейте воду, что же вы ее столько набухали, я так и умру, не дождусь горяченького. — Говорит, а сама нас рассматривает с Женькой.

— Наверное, не ошибусь — родственные души? Вы в каком противотанковом училище?

— Не в каком, мы вообще…

— Да нет же! Я что же не вижу, что вы не школьницы? Вы из…., — и называет наше училище профессиональное, там, где мы с Женькой учимся, а вернее сказать, — мучаемся.

— Я и многие наши девки оттуда же, из–под танков.

— А почему из–под танков? Там ими даже и не пахнет, все больше мастерки, да кельмы…

— А ты что же, так уже все схватила, наверное, отличница? А я вот, до сих пор не могу правильно узнать, где мастерок, а где, как ты говоришь, кельмы.

— Да не кельмы, а кельма, мастерок для кладки кирпича.

— А танки — то, причем? — Вмешиваюсь я.

А потом узнаю, что так наше училище профессионально–техническое называли, наше и вообще, все ПТУ. Но сейчас не так, а кто как. Один умник все пробовал наше училище обзывать проститутным, но ему так дали пацаны наши, что, слава богу, он исчез, а следом и отзыв его не прижился. Но, как говориться, нет дыма без огня. В двух словах скажу о таких училищах.

Их раньше ремесленными называли, потому, что все дети, кто после них выходил, все с ремеслом каким–то, то есть с куском хлеба на всю жизнь. И что интересно, так все выпускники потом мастерами стали классными и именно ими были возрождены города, разрушенные после войны. Они так и жили: работали, строили, а потом в тех домах селились, семьи и детишек заводили. Все именно так и у моей бабушки с дедом Виталием, и у многих так. И еще говорили, что раньше дети просто мечтали попасть учиться туда.

Ведь сразу же после войны голодовка была, разруха, носить было нечего, а там, по три раза харчи казенные, да с мясом, как в армии. Потом их селили в комнатках чистеньких, постели и, самое главное, — форма, красивая и добротная, да еще и туфли, ботинки кожаные, девочкам, тем даже белье: чулочки, рейтузики теплые. Вот как, своих детей берегли! Не давали им с голоду сдохнуть, да еще и с куском хлеба провожали на всю жизнь. А вот маслом его они уже сами намазывали, не то, что мы. Да что там мы?

Матери уже по другому ко всему относились, хотя тоже с куском хлеба по жизни, но потом такие времена начались, что те выпускники никому стали не нужные. Как наши матери, а зря! Придет ведь еще то время, когда и к станку некому будет встать и даже пошить, смастерить что–то. Разучатся взрослые, ну а мы, их дети совсем непутевые, можно сказать. А нам оно надо, это ремесло, если работать негде? Вот и чудачили мы. Да и преподаватель пошел другой уже. Мать рассказывала, что ее в семью приглашал мастер из училища и все как родной своей дочери: и угощал, и телевизор, баловал ее, чужую девочку, на пару с женой, как свою. А сейчас как?